А вражеские дымы все ближе.

Петя зорко следит за ними и вдруг издает долгий, нарастающий свист, похожий на вой, на пение летящего снаряда, — звук, уже давно знакомый ему, и громко восклицает:

— Есть! Цель накрыта! Сказано — ближе не подходить!

Но тут Петя вспоминает, что он уже не маленький, чтобы разговаривать самому с собой вслух. Он отмахивается от собственного воображения, как от налетевшей осы, и быстро шагает дальше по Садовой улице.

Ах, Садовая, Садовая! Может быть, вот этой старушке, что идет навстречу Пете, она кажется обыкновенной улицей, которую в часы «пик» бывает опасно перейти. Но для Пети лучшей улицы в мире нет и нет места прекраснее ее на свете.

Когда идет дождь, она черна и блестит, как река под звездами. По простору ее, залитому асфальтом, точно смерчи, проносятся автомобильные бури. Столбы белого света стремительно бегут мимо глаз, то внезапно дробясь и сокращаясь в лужах, то вытягиваясь до самого дальнего перекрестка.

Когда тепло и сухо, она манит в даль, чуть прикрытую копотью, что висит над невидимыми заводами.

Когда ночь, огни ее, затмевая звезды и луну, озаряют небо снизу.

Хороша она и под снежком, вечером, когда огромные дома проплывают мимо Пети, как освещенные эскадры кораблей. И шум, бессонный шум величайшей столицы, ударяясь в стены и окна, проникает в самое сердце Пети и остается там навсегда.

Когда он станет мастером, он будет жить на Садовой.

А пока он только шагает по ней, не вынимая руки из кармана, где лежат общественные деньги. Кулак его так крепко сжимает их, что не только ладонь, но даже кисть руки, несмотря на мороз, слегка влажна от пота.

Есть от чего вспотеть. В руке зажата немалая сумма — сорок пять рублей шестьдесят копеек — совершенно новенькими деньгами.

Собрать их в первой группе «Е» было не так легко, как, например, в другой группе — «А», где есть бережливые девочки.

Ведь это не просто рубли и копейки… Это укрощенные страсти, это не съеденное мальчиком яблоко, не выпитое ситро; наконец, это шефская гордость, сознание долга и порывы любви к своему советскому флоту.

Даже Костя Трещук, с которым Петя упорно враждовал из-за его двоек по спецтехнологии, был на этот раз необыкновенно щедр. Он дал целых три рубля — ровно столько, сколько стоит билет на новую картину, которой он еще ни разу не видел.

Петя вполне оценил его подвиг.

— В конце концов, — сказал он ему при всех, — и из тебя может выйти человек, если ты этого захочешь.

И комсорг Слава — лучший друг Пети — поддержал его, сказав, что это правда.

Сам же Петя дал на подарок больше других, может быть, потому, что, как казалось ему в ту минуту, у него было слишком мало. Он отдал все, не оставив себе ни гроша, — три рубля шестьдесят копеек.

И теперь — этого не следует скрывать ни от кого — маленький бес, приставший к нему с самого угла, где стоит продавщица с пирожками, мучает Петю потихоньку.

Много соблазнов встречается ему на Садовой.

У самого метро за поворотом стоят продавцы в фартуках и на железных весах отвешивают покупателям яблоки. Молодые девушки в белых халатах, одетых прямо поверх шуб, продают в бумажках мороженое, и над их нарядными ящиками от сухого льда, как от горячего чая, поднимается легкий парок.

Но Петя смеется над бесом и отгоняет его, словно это не старый-престарый бес человеческой слабости, а новорожденный щенок, издающий лишь слабый писк.

Петя смеется над бесом и входит в магазин, где можно купить все для подшефного катера «Ремесленник».

Он поправляет на голове фуражку с молоточками, одергивает на себе шинель, чтобы выглядеть взрослым покупателем. Лицо его приобретает выражение заботы.

Но, собственно говоря, он давным-давно обдумал уже все, что купит подшефным морякам.

Прежде всего они любят бриться. Об этом он догадался не сам. Ему не пришло бы это в голову, если бы случайно в коридоре училища он не подслушал разговора девочек из первой группы «А». Хитрые — они знают все на свете. Они купят морякам одеколон.

И в первую очередь Петя подходит к прилавку, где продают духи. Он хочет попросить одеколона, отличного одеколона для бритья, но все же почему-то медлит.

Как ни мал Петя, все же он знает, что веселая продавщица с накрашенными губами сначала посмеется над ним, ибо каждый может легко посмеяться над мальчиком, который покупает одеколон для бритья.

Но это не удерживает Петю. Его останавливает другое чувство — необъяснимое, невольное, откуда-то из глубины души поднимающееся чувство презрения ко всему, что делают на свете девочки, прежде всего девочки первой группы «А».

И, приподнявшись на цыпочках, чтобы видеть прилавок и лучше убедиться в том, что это чувство не обманывает его, он погружает свои глаза в этот странный мир облитого светом стекла.

Нет, чувство не обманывает его. Зеленоватая жидкость, освещенная изнутри лампочкой, кажется ему ядовитым снадобьем, сваренным таинственной колдуньей.

Хрустальные флаконы напоминают ему хищных стрекоз, что глядят на него своими выпуклыми, гранеными, как у всех насекомых, глазами. Одни стоят прямо на своих узких донышках, другие лежат на боку, покоясь в шелку и бархате.

Нет, не это нужно капитану, что стоит на носу корабля и, хмурясь, смотрит на вражеские дымы. Девочки ничего не понимают в жизни!

И Петя отходит от прилавка, крепко сжимая общественные деньги в своем маленьком, но уже потемневшем от труда и железной пыли кулаке.

Затем Петя проходит мимо другого прилавка, где выставлены коробки с табаком и красивые трубки, покрытые резьбой и гладкие, выточенные из корня вереска.

О том, что моряки любят покурить после тяжелой вахты, Петя знает и сам. Да и Костя Трещук сказал ему на прощанье, что если Петя не купит для моряков папирос, то он оторвет ему голову вместе с форменной фуражкой.

И он это может сделать, в конце концов. Но пусть! Пусть!

«А все-таки я его заставлю заниматься спецтехнологией», — с гордостью думает Петя и шагает дальше минуя и этот соблазн.

Учиться!

Теперь-то он знает хорошо, на что он истратит деньги.

Он выходит на улицу и уверенно входит в другой магазин, над которым висит вывеска: «Военно-учебные пособия».

И здесь, пусть не в такой роскоши и красоте, находит он тот мир, который кажется ему нужнее всего для маленького капитана подшефного катера.

Со спокойной душой отдает он за книги всю сумму без остатка. И затем, счастливый и очень довольный бежит по Садовой улице обратно, в тот двор, где ждут его цех, и комсорг Слава, и Костя Трещук, и труд, и жизнь — это всеобщее училище, где курсы не имеют сроков.

1948

Памяти Аркадия Гайдара

Однажды летом мы поехали с Гайдаром на рыбную ловлю в один из глухих районов, расположенных в лесном краю, в стороне от большого города.

Ночь, когда мы выехали из Москвы, была тихая, редкая по своей прелести, сулившая нам такой же тихий, ясный и жаркий день.

Мы решили не спать и провести эту ночь в беседе.

С нами был мальчик.

Я не знал, где познакомился с ним Гайдар и каким образом вовлек его в это путешествие. Но я хорошо знал, что дети привязывались к Гайдару мгновенно, даже на улице, даже с первого разговора, и следовали за ним куда угодно, словно повинуясь какому-то волшебству, которым владел он один.

Однако этот мальчик немного встревожил меня. Это был не совсем обыкновенный мальчик. Он писал стихи, На нем был суконный берет, едва прикрывавший ему голову, а в руках он принес огромный пук удочек, которых хватило бы на целую ватагу тех белоголовых деревенских ребятишек, к которым мы ехали в гости.

Рюкзак его был туго набит. Он с трудом снял его с плеч и бросил прямо на пол.

— Я читал недавно один американский рассказ, как там ловят форель на кузнечика, — сказал он нам. — Они берут с собой не только палатку и керосинку, но еще и два одеяла — одно, чтобы постелить на сырую землю, а другим укрываться. Вот это настоящие путешественники! Ничего не боятся…