Я смотрел, как далекий Тревл Эйр становится все больше, как он снижается над полем по более крутой спирали, чем это сделал бы я, будь у меня на борту девочка, которая боится высоты… Как он скользнул над кукурузным полем, оградой, коснулся скошенной травы и приземлился на три точки так, что дух захватило. Дональд Шимода, должно быть, уже немало налетал, если уж он мог так посадить Тревл Эйр.

Самолет подкатил и остановился возле нас, для этого не пришлось делать никаких лишних усилий – пропеллер тихонько звякнул и остановился. И ни одной мертвой мошки на восьмифутовой лопасти.

Я вскочил, чтобы помочь, отстегнул у девочки ремень, открыл для нее дверцу передней кабины и показал, куда поставить ногу, чтобы не повредить обшивку крыла.

– Как тебе понравилось?

Она даже не слышала, что я ей сказал.

– Деда! Я не боюсь! Мне было не страшно, честно! Дом был как игрушечный, и мамочка помахала мне, а Дон сказал, что я боялась просто потому, что однажды упала с высоты и умерла, и что больше я не должна бояться! Я буду летчиком, деда! У меня будет самолет, и я сама буду чинить его, и везде летать, и катать людей на своем самолете! Можно?

Шимода улыбнулся старику и пожал плечами.

– Это он сказал тебе, что ты будешь летчиком, да, Сара?

– Нет, я сама. Ведь я уже хорошо разбираюсь в моторах, ты же знаешь!

– Ладно, поговоришь об этом со своей матерью. Нам пора домой.

Эти двое поблагодарили нас, и один пошел, а другая вприпрыжку побежала к своему грузовичку, оба изменившиеся от того, что случилось с ними на поле и в небе.

Появились еще два автомобиля, потом еще один, и весь день у нас было полно людей, которые хотели увидеть Феррис с высоты птичьего полета.

Мы сделали двенадцать или тринадцать рейсов, при этом торопились, как только могли, потом я помчался в город за горючим для Флита. Потом было еще несколько пассажиров, и еще, и настал вечер, а мы без остановки взлетали и садились до самого заката.

Где-то на дорожном указателе я прочитал: население 220, и к тому времени, как стемнело, я стал думать, что мы прокатили их всех, может, еще нескольких и из пригорода. В спешке я забыл спросить Дона о Саре и о том, что он ей сказал, придумал ли какую-то историю – или то, что он думал о смерти, было правдой. И краем глаза, пока пассажиры рассаживались, я внимательно наблюдал за его самолетом.

Нигде ни пятнышка – он явно умудрялся в полете уклоняться от насекомых, которых после часа-другого лёта мне приходилось счищать с ветрового стекла.

Небо уже почти потемнело, когда мы закончили. К моменту, когда я набил сухими кукурузными стеблями свою жестяную печку, положил сверху угольные брикеты и разжег огонь, стало совсем темно, и огонь бросал яркие блики на самолеты, стоящие рядом, и на золотые стебли соломы вокруг нас. Я заглянул в ящик с продуктами.

– Суп, тушенку или спагетти? – спросил я. – Может, груши или персики? Хочешь горячих персиков?

– Все равно, – сказал он мягко, – что-нибудь или ничего.

– Парень, ты что, не голоден? Это был трудный денек!

– Ты не предлагаешь ничего такого, ради чего стоило проголодаться, разве только это будет хорошая тушенка.

Я открыл банки тушенки своим швейцарским офицерским ножом, проделал то же самое с банкой спагетти и поставил обе банки на огонь. Карманы мои были набиты деньгами. Для меня это был один из наиболее приятных моментов дня. Я вытащил бумажки и пересчитал их, нимало не заботясь о том, чтобы расправить их или сложить. Вышло 147 долларов, и я стал считать в уме, что дается мне с немалым трудом.

– Постой… постой… дай-ка подумать, четыре и два в уме… сорок девять рейсов сегодня. Дон, я побил тот рекорд, когда у меня был стодолларовый день, – только я да Флит! А ты должен был побить и двухсотдолларовый, ведь ты в основном берешь двух за раз[1]?

– В основном… – повторил он.

– Кстати, о том учителе, которого ты ищешь… – немного погодя начал Дон.

– Не ищу я никакого учителя, – сказал я. – Я деньги считаю. Я могу неделю прожить на это. Целую неделю я могу ни фига не делать! Пусть хоть дождь зарядит, мне не страшно!

Он улыбнулся, глядя на меня.

– Когда ты наконец накупаешься в деньгах, не будешь ли ты так добр передать мне тушенку?

Бесконечная толпа людей, людские потоки, устремленные к одному-единственному человеку в самом центре этого скопища. Затем людской поток превращается в океан, готовый вот-вот поглотить этого человека, но он не тонет, он идет по океану, прямо по его поверхности, насвистывая. И исчезает. Водный океан превратился в травяной. Белый-и-золотой Тревл Эйр приземлился на эту траву, из кабины выбрался пилот с матерчатым транспарантом: ЛЕТИТЕ – 3 $ – ЛЕТИТЕ.

Было три часа утра, когда я проснулся от этого сна, помня его весь, и по какой-то непонятной причине почувствовал себя счастливым. Я открыл глаза и при свете луны увидел, что большой Тревл Эйр стоит рядом с моим Флитом. Шимода сидел на своем свернутом спальнике, опершись о левое колесо своего самолета, – точно так, как и когда я впервые его увидел. Нельзя сказать, что я его видел ясно, просто знал, что он там.

– Привет, Ричард, – тихонько позвал он из темноты. – Это тебе прояснило, что происходит?

– Что прояснило? – сказал я, плохо соображая спросонок, все еще вспоминая сон и, кажется, ничуть не удивляясь тому, что он не спит.

– Твой сон. Тот парень, толпа и самолет, – терпеливо проговорил он. – Тебе было любопытно узнать насчет меня – теперь ты знаешь, правда? Это было в новостях: «Дональд Шимода, которого прозвали Механик-Мессия, Американский Аватар, исчез однажды на глазах у двадцати пяти тысяч свидетелей».

Это я помнил, читал на газетном стенде в каком-то городишке в Огайо, но только потому, что это было напечатано на первой странице.

– Дональд Шимода?

– К вашим услугам, – сказал он. – Теперь ты знаешь, и не ломай больше голову на эту тему. А теперь спи.

Но я долгое время думал об этом, прежде чем заснуть.

– Разве так можно… я и не думал… Мессия… У тебя такая работа – да ведь от тебя ожидают, что ты спасешь мир, или как? Я и не знал, что Мессия может вот так запросто сдать ключи и смыться.

Я сидел верхом на капоте Флита и рассматривал своего странного приятеля.

– Дон, брось-ка мне, пожалуйста, ключ 9 на 16.

Он поискал в ящике и бросил мне гаечный ключ. Как и все прочие инструменты в то утро, ключ, который он мне бросил, замедлил свой полет и остановился в воздухе, плавая в невесомости и лениво вращаясь. Однако стоило мне коснуться его, он тяжело опустился мне в ладонь, обычный хромованадиевый авиационный гаечный ключ, хотя и не совсем обычный. С тех пор как у меня в руках сломался ключ 7 на 8, я купил самые лучшие инструменты, какие только смог найти… Этот вот был как раз первоклассный, а это, как знает каждый механик, не слишком-то обычный гаечный ключ. Он мог бы быть сделан из золота, судя по цене, но какое удовольствие держать его в руке и знать, что он ни за что не сломается, что бы с ним ни вытворяли.

– Конечно, ты можешь смыться. Бросить все, что хочешь, если передумал. Ты можешь перестать дышать, если захочешь.

Он пустил в воздух полетать филлипсовскую отвертку, просто так, для развлечения.

– Вот так я отказался быть Мессией, и если мои слова звучат так, будто я оправдываюсь, то это, возможно, потому, что я и на самом деле все еще чуть-чуть оправдываюсь. Лучше уж так, чем продолжать работу и ненавидеть ее. Хороший Мессия не испытывает чувства ненависти и свободен идти любой дорогой, по которой он хочет идти. Конечно, это справедливо для любого. Мы все сыновья Бога, или дети Сущего, или идеи Разума, или еще чего-то, называй, как хочешь.

Я трудился, затягивая гайки в основании цилиндра на моторе «Кинер». Хороший двигатель – старенький В-5, но через каких-нибудь сто часов лёта гайки так и норовят разболтаться, поэтому лучше уж не доводить их до этого и подтянуть заранее. Как и следовало ожидать, первая же, которую я попробовал ключом, была завернута на четверть оборота слабее, чем следует, и я порадовался своей предусмотрительности, решив заняться ими в это утро… до того, как появятся первые пассажиры.