— Ты… был там?.. — спросил неожиданно Тошка, и Шурка понял его.

— Был. Дядя Костя уже всех унёс к себе…

— Ловкий!

Они несколько минут молчали — Шурка из деликатности, а Тошка, — вернувшись к мыслям о подлости Репы и о том, что нет больше крольчатника.

— На вашей кролеферме мне делать нечего, — вдруг сказал он. — Я уже вышел из пионерского возраста. Вот поработаю с год и, может быть, в комсомол примут. — Он оживился. — Как ты думаешь, Шурка, могут меня принять в комсомол или нет?

— Вполне могут, — важно согласился Шурка. — Только надо заслужить. Когда мне будет четырнадцать, я тоже подам в комсомол.

— Мне ещё четыре месяца в учениках ходить, а там и разряд присвоят, — сообщил Антоша. — Второй, а может быть, и третий.

— Даже обязательно третий, — был уверен Шурка. — Я же знаю, какие у тебя руки.

— Какие такие руки?

— Золотые — вот какие. Это и вожатый говорит. Наш Юра. А ему Шевякин сказал.

— Ерунда! — покачал Тошка головой, но видно было, что Шуркины слова ему приятны.

«Значит, меня всё-таки уважают, если так говорят», — подумал Антон, и на сердце у него потеплело.

Он не знал, что его ожидало самое большое несчастье, какое только могло случиться в его жизни.

Это случилось уже после экзаменов и после отрядного сбора «С чем ты идёшь в коммунизм», на котором шефы вручили звену Тани Калмыковой вымпел с надписью «Идущий впереди».

Таня сразу побежала домой.

— Мама, мама! — закричала она ещё с порога. — Можешь меня поздравить. Моё звено получило вымпел.

Повиснув у мамы на шее, Таня зашептала:

— Может быть, мне сон снится, а, мама?

— Нет. Это, к счастью, не сон, Таня, — серьёзно ответила мама. — Вы хорошо поработали.

— Ох, мама, как я счастлива!

— Теперь сходи и расскажи Варваре Ивановне и Николаю Сергеевичу о своих успехах, — посоветовала мама. — Они ведь тоже немало сделали для тебя.

Таня согласилась.

— Я пойду с Шуркой, — сказала она. — Он обещал зайти за мной.

— Шура сегодня не зайдёт, Танюша. У Антона Пугача мать умерла, и, наверное, Шура не захочет оставить его одного.

— О! — растерялась Таня. — Я лучше побегу к Шурке. Хорошо, мама?

Мама ничего не сказала, только кивнула, и Таня выскочила на улицу.

Она быстро шла и думала о том, как всё переменилось в её и Шуркиной жизни за прошедший год.

Вначале они поссорились из-за Тошки. Таня ненавидела его, потому что он был бездельником. Он чуть было и Шурку не запутал, если бы не Юра Погорелец. Вместе с Шевякиным вожатый и Тошку вырвал из дурной компании. А самого Репу, говорит Шурка, недавно строго судили, и на суде выступал Андрей Шевякин.

Несколько дней назад Тошка приходил на пионерскую ферму. Он долго ходил от клетки к клетке и всё расспрашивал и расспрашивал. А Шурка отвечал так, как будто перед ним стоял не Тошка Пугач, а учитель биологии и спрашивал заданный урок. Когда Тошка дошёл до последней клетки, он вдруг стал ругать Шурку.

— Сколько этим крольчатам? — кричал Тошка. — Семнадцать дней, говоришь? В эту пору им нужно давать мягкий или даже лучше мелкодроблённый корм. А это что? Что это такое, я тебя спрашиваю?

— Ребята недосмотрели, — защищался Шурка.

Затем Тошка стал подробно объяснять, как и когда надо проводить отсадку.

— В трёхмесячном возрасте опять распределяй по группам, — поучал Тошка. — А ты этого не делаешь. Клеток не хватает? Построй новые. Хочешь, я с Калиной помогу тебе…

Шурка не спорил, кивал головой и всё записывал в блокнот: когда начинать расчёсывать пуховых кроликов, как лучше снимать пух — стричь, вычёсывать или выщипывать. Тошка советовал выщипывать. Оказывается, кроликам совсем не больно. Только выщипывать пух нужно, конечно, умеючи.

Перед уходом Тошка обещал подарить ребятам пару белых великанов.

— У меня есть на примете, — сказал он.

Шурка так и просиял.

Тогда Колька Пышнов спросил, не подарит ли Тошка заодно и Петьку-попугая для живого уголка.

— Чего захотел, а? — свистнул Тошка. Он с Петькой не мог расстаться. И с ежом Авоськой…

Это понравилось Тане. Значит, Тошка действительно любит животных и возится с ними не только ради денег. Она опять подумала, что Тошка не такой уж плохой, каким его считали.

Теперь Тане было до слёз жалко Тошку…

Таню встретила Ксения Петровна. Лицо у неё было заплаканное: она только что возвратилась из больницы, куда ездила с Тошкой.

— Шура у него, — сказала Ксения Петровна. — Может быть, и ты сходишь, Танюша. Снеси вот обед, пусть съест чего-нибудь. И прибрать в комнатах не мешает. Справишься?

— Ну, конечно, справлюсь, — обрадовалась Таня. — Я, знаете, как умею мыть полы!

— Ну, ну. Вот и хорошо, — ласково улыбнулась Ксения Петровна.

…Тошкину маму хоронили на третий день. У неё было чужое лицо — восковое, с заострившимся носом. Антон не плакал, строго смотрел в это чужое лицо и думал: нет у него мамы. Как же теперь он будет жить? Но сознание невозвратимости потери с полной ясностью пришло лишь в ту минуту, когда гроб опускали в могилу. Тогда Антон заплакал — тихо и горько, закрывая мокрое от слёз лицо руками, как будто стыдился Калины, Шевякина, Фени Рубашкиной, Шуркиной мамы…

— Вишь, как убивается! — вздохнула старуха Панина.

В этот день, как и в прошлые три дня, с Тошкой неотлучно оставался Калина. Видно, он взял на заводе отпуск. Ради него — Антона. Эта мысль впервые пришла в голову, когда Фёдор на второй день после похорон завёл разговор о новом задании, полученном бригадой строгальщиков.

— Выбрать фигурный паз — дело тонкое, — говорил Калина. — А никому другому, как Шевякину, поручили. Ценить нужно. — Свою бригаду Фёдор иногда называл именем бригадира.

Антон откликнулся не сразу. Калина вскипятил чай и подогрел давно остывший обед, принесенный Феней из столовой. Вскоре и сама Феня пришла и тоже завела разговор о новом задании. Всех волновал ответственный заказ, полученный заводом.

Было уже поздно, когда Калина сказал:

— Ну, Фенюшка, спасибо за обед, а нам пора на боковую. Завтра, учти, мы на первой смене…

Он не спросил Антона, собирается ли тот завтра на завод или нет: это само собой было понятно. Без Калины и Фени Рубашкиной, без Шевякина и завода, без Шурки Чопа уже немыслима была его жизнь. И когда позже, дней пять спустя, пришёл отец и спросил, не хочет ли сын перейти жить к нему, в его особняк, Антон решительно ответил:

— Нет, папа, я останусь со своими.