Ну конечно, я никому не скажу, тем более что я даже не знаю того парня...

К физику по фамилии Русик я шла с большой неохотой. Ну чему он может научить новому, если сама Аэлита сказала моей маме, что мне не нужен репетитор по физике? И жил этот Русик в противном районе плохо освещённых хрущоб. И гаражи у него во дворе разрисованы хулиганами. Я вчиталась в одну надпись над смешной собачкой: «Жучка булку не доела. Неохота. Надоело!» Это явно доморощенный дворовый поэт постарался. Официальные поэты писали правильные рифмы: «Хлеба к обеду в меру бери. Хлеб — драгоценность, им не сори».

В тесной квартирке физика толпилось человек десять учеников. Я ринулась к книжным полкам. Сколько книг! Какая необычная подборка! Кроме обыкновенной художественной классики — математика, физика, психология, философия. Энциклопедию «Britannica» и журнал «National Geographic» до этого я никогда в глаза не видела. В Советском Союзе они не продавались. Оказывается, были люди, которые тратили в зарубежных поездках несчастные поменянные двадцать долларов на книжки, а не на джинсы. Увы, я плохо понимала английские слова. А на книги и журналы, как пояснил мне потом Русик, он ухитрился подписаться в командировке, когда полгода преподавал в Африке, и случилось чудо — ему перевели подписку в Советский Союз.

Русик весело поблёскивал глазами, улыбался и давал нам задачки одна позаковыристей другой. При прощании Русик разделил нас на две группы. Одна — будущие студенты-медики, вторая — мы с парнем из маткласса моей школы, который собирался поступать в МИФИ.

Физик оказался потрясающе интересным человеком. Он знал всё на свете, и не просто знал — он живо интересовался всем на свете, а это немножко другое. Его в своё время учили сосланные в наши края опальные московские профессора. Не только физике. И он тоже делился со своими учениками своим взглядом на жизнь, своим подходом к науке. Он говорил: «Главное — уметь задать вопрос. Не надо принимать ничего на веру, даже самое очевидное. Всегда спрашивай, почему это так. Люди, которые задались вопросами над вещами, вроде очевидными для всех, и сделали самые выдающиеся открытия».

Русик подпитывал каждое моё любопытство стопкой книг из своей библиотеки. Стоило заинтересоваться, скажем, многомерностью, так он тут же подсовывал почитать Мартина Гарднера — американского математика и популяризатора науки. Показал слайды картин Сальвадора Дали. Я очень гордилась, что мне, в отличие от других, Русик разрешает брать свои драгоценные книги домой.

Русик не был похож ни на одного из известных мне взрослых. А я на ура воспринимала даже самые сумасшедшие его идеи. И с готовностью помогала их воплощать. Для начала мы остались после уроков (он преподавал в моей же школе в девятых классах) и склеили из плексигласа пирамиду, чтобы проверить все те небылицы, что писали о «золотом сечении». Свежей мумии фараона или чашки Петри с бактериями у нас не было, но старое ржавое лезвие нашлось. Не заострилось оно в «золотом сечении»!

Если честно, то я надеялась, что лезвие заострится. Ну должно же существовать в мире что-то необыкновенное и ещё не изученное. Очень хотелось увидеть своими глазами что-нибудь чудесное и потом измерить это.

В тот день, когда мы окончательно решили, что опыт не удался, вернее, дал отрицательный результат, домой я вернулась расстроенная. А там меня ждала ещё одна неприятная новость. Звонил Родионов с сообщением, что его кладут в больницу. Я перезвонила. Родионов густым своим голосом спокойно сказал, что ложится в хирургию, наверное, надолго, на месяц. Посоветовал мне не прекращать заниматься, решать и решать задачи из сборника Сканави и варианты вступительных билетов. А когда он вернётся, мы наверстаем теорию. Трубку взяла его жена и прерывающимся голосом сказала, что мне лучше поискать себе нового репетитора. Мне показалось, что она сейчас заплачет.

А потом стало известно, что случилось с Родионовым. Гангрена. Срочно нужна ампутация ноги. Новость была такой ужасной, что о ней говорили не вслух, а вполголоса. «Заядлый курильщик». «Диабет».

В школе меня отозвал к окну Виталик: «Что б-будешь делать?» Я пожала плечами: «Ждать».— «Ты что, не п-понимаешь, что его п-продержат очень долго, даже п-при благополучном исходе?» Мама Виталика работала врачом — правда, не в том отделении, куда положили Родионова.

«Я п-перейду заниматься к Т-татьяне»,— сказал Виталик.

Я молчала.

«Сходим после уроков, навестим его?» — неожиданно предложил Виталик.

Мы шли вдоль каштановой аллеи. Мягкое солнце бабьего лета светило сквозь позолоченные кроны. Под ногами валялись треснувшие «ёжики» с орехами внутри. Я еле удержалась, чтоб не начать их собирать. Так просто, без цели набрать их в карманы пальто и портфель. На крыльце «бурсы» (шахтёрское ПТУ № 9) стояли «бурсаки», курили, кричали что-то грубое и весёлое одновременно. Виталик тоже принялся рассказывать что-то весёлое, похохатывая. Даже не верилось, что в такой солнечной жизни бывают серьёзные несчастья.

В отделении хирургии мы спросили у медсестры, в какой палате Родионов, и затоптались в нерешительности. Сильно пахло больницей. Стены, грубо выкрашенные бледно-голубой масляной краской, навевали уныние. К холодильнику у поста подходили пациенты в одинаковых застиранных синих халатах и полосатых штанах. Какой-то дядечка вынул из пасти холодильника банку с чем-то вроде супа, спросил, к кому мы, и взялся проводить, расспрашивая по дороге о погоде. Он толкнул дверь, в палате все замолчали и уставились на нас. Я поискала глазами Родионова.

Укрытый белой простынёй до подбородка, он большой глыбой лежал на кровати и бессмысленно рассматривал потолок. Ещё больше, чем когда-либо, напомнил мне Голову в Тронном зале Изумрудного города.

«Учитель, к вам пришли ученики!» Слова дядечки из-за тишины прозвучали слишком уж торжественно. Родионов перевёл на нас глаза, лицо постепенно оживилось, губы зашевелились. Но он ничего не сказал. Виталик нашёлся первым, бойко заговорил о школе.

«Больше решайте»,— наконец услышали мы Родионова и дружно закивали. Засобирались уходить. «Я не знаю, когда меня выпишут. Обратитесь к другому репетитору»,— прозвучало нам вслед.

У меня комок застрял в горле, а потом прорвало: «Я подожду! Буду решать Сканави и ждать вас!» Виталик дёрнул меня за руку.

У дверей я обернулась. «Голова» с тоской рассматривала потолок. Дома я рассказала маме, что навещала Родионова и хочу дождаться, пока его выпишут. «А что, его уже прооперировали?» — участливо спросила она. Я не знала. Я побоялась рассматривать простыню, не отводила глаз от его лица.

Жизнь шла своим чередом: в школе началась «Зарница». Русик накопал статей про биокруг и загорелся его смастерить. Я тоже. Штука простая, якобы подтверждающая наличие биополя. Биополя! Родионова всё ещё держали в больнице. Звонить его жене я стеснялась.

Как-то ко мне подошёл Виталик и опять позвал заниматься к Татьяне. Мол, компания там собралась интересная, сама Татьяна не против, если я присоединюсь. И ребята зовут. Я отказалась.

Потом сама Татьяна встретила меня в коридоре и предложила перейти к ней. Я молча потрясла головой. Татьяна посмотрела на меня своими проницательными голубыми глазами, внятно сказала: «Родионов в больнице. Никто не знает, когда он поправится. Давай я тебя подготовлю». Подождала. Пожала плечами и отстала от меня.