Когда нас через три дня после занятий послали в колхоз на «картошку», которая оказалась морковкой, мне пригодилось умение мастерить биокруг. Мы скучали вечерами, знакомы ещё не были, стеснялись. Тут-то я и предложила «проверить биополя». Будущие учёные сначала предположили сквозняк, тщательно закрыли двери. Быстро догадались до тепловых полей, чуть не сожгли круг спичками, ставили у тёплой батареи. И познакомились в процессе экспериментов.
Только на физтехе (так между собой называют свой институт студенты МФТИ), на лекциях по матанализу, я поняла, что мне дал Родионов. Он не запугивал математикой, как это делал Лисовский. И не учил фокусам. Он не относился к математике, по примеру многих учителей, как к сокровенному знанию. Родионов своим изложением внушал, что алгебра — это всего лишь язык, который придумали люди для удобства. Язык специфический, им нельзя овладеть, начав учить с конца или середины. Но правила его логичны, понятны и красивы. Мне было тяжело на лекциях по физике, которая сильно отличалась от школьной. А на матанализе — легко и просто, хотя я и отставала по знаниям тех же интегралов от выпускников более крутых матшкол. Лектор говорил знакомым мне, благодаря Родионову, языком. Я не боялась, была уверена, что разберусь. Потому что я знала основы, «азбуку».
Я очень скучала по одноклассникам. Одна хорошая вещь в расставаниях — письма. Мне писали. Я строчила ответы. Потихоньку поток писем ослабел. Только Генка, Вошик и Пашка продолжали делиться со мной удачами и горестями, а я с ними.
На зимние каникулы мы все слетелись домой. Я раньше всех, в МФТИ сессия заканчивалась на неделю раньше, чем у остальных. Ко мне тут же примчался в гости Андрюха. Не дал мне ничего рассказать, засыпал школьными новостями. «Тёзка! Мы вас переплюнули! Мы отмаршировали на «Зарнице» под «Yellow Submarine!» Ты представляешь, что было со Щукой? — захлёбывался он от восторга.— Нам всем выговоры вкатили в личные дела за использование вражеской песни! — Андрюха радостно засмеялся.— Щука обещает в характеристики написать. Как думаешь, забудет за два года?» — «Полтора, уже полтора тебе осталось»,— вздохнула я, но согласилась, что, конечно же, забудет.
«А знаешь, какой класс готовит в этом году вечер встречи выпускников?» Я догадалась — уж очень сияли у него глаза. «Нет, не десятый, а наш девятый. В выпускном у нас такие зануды. Они разве могут организовать что хорошее? Только один отстой. Но ты не представляешь, что вас ждёт, чего мы там вам только не приготовили!» Я его тормошила, пытаясь выведать, удастся ли нам уйти из школы живыми, но Андрюха не раскололся: «Увидишь!»
За окном валил снег. Я вслух пожалела, что мы уже выросли, особенно я, а то ведь можно было бы на санках покататься. Мои детские ржавеют на балконе. Жалко, что детство уже закончилось. «Это кто тут вырос? Ты, что ли? Тоже мне взрослая. Пошли!» — рассмеялся Андрюха. Недолго думая, он достал старые, и правда изрядно ржавые санки,— зачем мама их только хранила? — открутил спинку, и мы пошли на горку. Опробовали все трамплины, все спуски с холмов вокруг замёрзшего ставкá. Санки не выдержали такого издевательства — полозья разъехались.
Приехавшие одноклассники, не дожидаясь вечера встречи, назначили «стрелку» на площади Победы у городского фонтана. Зимой, конечно же, никакого фонтана не было. Его накрывали деревянными щитами и ставили сверху, к радости детворы, фигуры снеговиков и почему-то Волка с Зайцем из «Ну, погоди». Вокруг фонтана катали на паровозике. Но всем больше нравилось лазить по снеговикам и особенно по Волку, поэтому у тех всегда были обломаны носы-морковки, а у Волка когти на лапах.
Я завезла Русику книжку русского философа-библиотекаря Фёдорова, которую он никак не мог достать ни на одном «чёрном» книжном рынке области. Я знала, что Русик её ищет, и купила ему с рук по случаю в Москве. Жалко, что в последний день перед отъездом,— не успела прочитать, только полистала. Сама я была под впечатлением «Писем Баламута» Льюиса, которые ходили по Москве в самиздатовских ксерокопиях. Русик скептически относился к христианству, если речь шла о религии, а не о философии. Сам он для себя открыл Кастанеду. Я б с ним с удовольствием поспорила, но боялась опоздать. Распрощалась и побежала на площадь.
Ну вот. Из знакомых лиц — только серая морда Волка, я его помнила с детства. Наших никого. Не успела я улыбнуться Волку в розовых трусах, лапы которого, протянутые к Зайцу, занесло снегом, как мне навстречу открыл объятия Пашка. Мы затараторили, пытаясь рассказать друг другу сразу всё. «Мне там так хреново бывает. Спасибо, что пишешь». Пашка учился в мореходке, среди парней из морских династий. Но он очень хотел плавать, просто бредил морем. Мы с ним решили, что больше никто не придёт, и направились в сторону «Снежинки» — кафе-мороженого. Я не успела сказать Пашке, что мне, провинциалке, там, в Москве, в техническом вузе, среди выпускников столичных матшкол и специнтернатов, не легче — нас догнали, закружили, затормошили подошедшие ребята, с ними и Генка, и Виталик. Вошика не было, он ещё ехал поездами из своей Сибири, обещал успеть на вечер встречи. Хорошо бы Вошик не опоздал. Уж если за дело взялся Андрюха, то это нельзя пропустить!
Решили постоять ещё немного — вдруг не все, кто собирался, пришли. А уж потом пойдём в «Снежинку», есть мороженое и пить кофе. Я им хвастала, что «у нас в Москве» пьют горячий шоколад (пила я его всего раз, но это не имело значения). Мне не верили, говорили, что то было какао, и дразнили «москвичкой».
Виталик потоптался и предложил мне: «Давай, пока все ждут, Родионова навестим. Он же тут в двух шагах».
По дороге к учителю рассказывал про своё танковое училище. Старшие курсанты уже все женаты. «Т-ты представляешь, если у к-кого родится дочка, то п-папашку в речку окунают. Т-традиция». Он хохотнул, открыл дверь подъезда и оглянулся на меня: «Я, наверное, летом женюсь. Что думаешь?» А что я могла думать? Это же здорово, когда любят друг друга настолько, что не оглядываются на все эти взрослые отговорки: «Вы ещё молодые, сначала доучитесь, станьте на ноги». Я улыбнулась и сделала страшные глаза: «А что, если дочка родится?» Он захохотал: «Я воды не б-боюсь. Т-только смотри, это секрет. Ни-ко-му!» Я кивнула.
Мы поднимались по знакомой лестнице на третий этаж, и мне только сейчас пришло в голову, как же Родионов, тучный, с ампутированной ногой, здесь передвигается. Не может же он целыми днями сидеть дома.
Жена Родионова открыла дверь и радостно всплеснула руками. Засуетилась в поисках тапочек. Как всегда, из кухни пахло вкусностями. Родионов возвышался на неизменном своём месте, стол был накрыт для занятий. Родионов не обрадовался нам и не удивился. Выслушал сбивчивые рассказы. Поинтересовался экзаменационными задачами. Да мы их уже забыли за полгода. Одну, что далась мне непросто, я нарисовала на листке. Две точки на призме, найти угол. «Красивая задача.— Родионов погрыз мундштук.— Решается в одну строчку векторно». Задачу, да ещё и векторно, решили всего несколько человек из потока. Я не догадалась. Но я решила её в лоб, делая построения, опуская перпендикуляры и тому подобное. Два листа вычислений, но ответ я получила. Я рассказала.
«Упрямства вам всегда было не занимать»,— вроде даже одобрительно заметил Родионов. Это похвала, что ли? Вот только упрямой я себя не считала.
Затрезвонил дверной звонок. В коридоре смеялись и спорили весёлые голосочки, но в комнату ученики Родионова зашли притихшими. Кто-то смотрел с испугом, кто-то с нетерпением. Совсем салажата зелёные. Родионов тут же потерял к нам с Виталиком интерес, он попросту нас больше не видел. Зашуршал конспектом, постучал мундштуком по столу. К Учителю пришли его ученики. Мы ему были не нужны.
