— Да, но разве это не меняет дела?

— Нисколько, мадемуазель. То, что я узнал сейчас, всё равно не послужит мне оправданием в случае, если я уклонюсь от неизбежного. Да и что могло бы оправдать меня больше, нежели боязнь причинить боль моему доброму другу — вашему дяде и, возможно, вам, мадемуазель.

Внезапно она встала и выпрямилась, глядя маркизу прямо в лицо. Отчаяние вынудило её использовать козырную карту, на которую, как она считала, можно положиться…

— Сударь, — сказала она, — сегодня вы оказали мне честь, выразив определённые… определённые надежды…

Он взглянул на неё чуть ли не с испугом. В молчании, не смея заговорить, он ждал продолжения.

— Я… Я… Пожалуйста, поймите, сударь, что если вы не откажетесь от той встречи… если вы не отмените ваше свидание в Булонском лесу завтра утром, то вы не сможете никогда больше касаться этой темы и видеть меня.

Она сделала всё, что могла, изложив дело подобным образом, — теперь был его черёд, и ему оставалось лишь сделать предложение.

— Мадемуазель, вы не хотите сказать, что…

— Да, сударь, и это окончательное решение.

Он взглянул на неё страдальческими глазами, и никогда ещё его красивое мужественное лицо не было таким смертельно бледным. Протестуя, он поднял руку, которая дрожала, и быстро опустил, чтобы Алина ничего не заметила. Так длилось краткое мгновение, пока в нём шла битва между желаниями и требованиями чести. Он сам не сознавал, какую роль играла в этой борьбе мстительность. Отступление означало позор, а позор был для него немыслим. Она просит слишком многого, не понимая, что это безрассудно и несправедливо. Однако он видел, что разубеждать её бесполезно.

Это был конец. Даже если завтра утром он убьёт Андре-Луи Моро, на что он неистово надеялся, победа всё равно останется за тем даже после смерти.

Он поклонился, и во взгляде его выразилась глубокая печаль, переполнявшая сердце.

— Моё почтение, мадемуазель, — прошептал он и повернулся, чтобы уйти.

Испуганная Алина в смятении отступила назад, прижав руку к груди.

— Но вы же не ответили мне, — в ужасе проговорила она ему вслед.

Остановившись на пороге, маркиз обернулся. Из прохладной полутьмы зала она увидела его изящный чёрный силуэт, который вырисовывался на фоне ослепительного солнечного света, — это воспоминание будет преследовать её, как кошмар, в ужасные часы, которые ей предстоит пережить.

— Что вы хотите, мадемуазель? Я только избавил себя и вас от боли отказа.

Он ушёл, оставив её, подавленную и негодующую. Алина опустилась в огромное малиновое кресло и уткнулась лицом в ладони. Она упала духом, лицо горело от стыда и волнения. С ней случилось невероятное. Ей казалось, что эта унизительная сцена никогда не изгладится из памяти.

Господин де Керкадью написал письмо.

«Крестник! — начал он без всяких эпитетов. — Я с болью и негодованием узнал, что ты вновь опозорил себя, нарушив данное мне обещание воздерживаться от политики. Ещё больше я возмутился, узнав, что всего за несколько дней твоё имя стало притчей во языцех, что ты сменил оружие ложных, коварных доводов, направленных против моего класса, которому ты всем обязан, на шпагу убийцы. Мне стало известно, что на завтра у тебя назначено свидание с моим добрым другом господином де Латур д'Азиром. Происхождение налагает на дворянина определённые обязательства, которые не позволяют ему уклониться от дуэли. Что касается тебя, то человек твоего класса может отказаться от поединка чести, не принося при этом никаких жертв. Твоя ровня, очевидно, сочтёт, что ты проявил похвальное благоразумие. Поэтому я прошу тебя — а если бы считал, что всё ещё имею над тобой власть, на что был бы вправе рассчитывать после своих благодеяний, то приказал бы — не дай зайти этому делу слишком далеко и откажись от завтрашней встречи. Поскольку твоё поведение показало, что мне нечего надеяться на твоё чувство благодарности и ты можешь не выполнить мою настоятельную просьбу, я вынужден добавить, что, если ты завтра останешься в живых, я навсегда забуду о твоём существовании. Если в тебе осталась хоть искра привязанности ко мне, о которой ты заявлял, и если ты хоть немного ценишь чувства, которые продиктовали мне это письмо (несмотря на всё, что ты сделал, чтобы их убить), ты не откажешься выполнить мою просьбу».

Это было бестактное письмо, да господин де Керкадью и не отличался тактом. В этом письме, доставленном в воскресенье утром грумом, специально посланным в Париж, Андре-Луи прочёл лишь беспокойство за господина де Латур д'Азира, которого крёстный назвал своим добрым другом, а также за будущее племянницы.

Андре-Луи задержал грума на целый час, сочиняя ответ, который был краток, но тем не менее стоил ему больших трудов и был написан после нескольких неудачных попыток. В конце концов он написал следующее:

«Господин крёстный!

Обратившись к моему чувству привязанности, Вы сделали отказ крайне затруднительным для меня. Всю жизнь я буду искать возможность доказать вам её, и поэтому я просто в отчаянии, что не могу дать то доказательство, о котором Вы меня сегодня просите. Между господином де Латур д'Азиром и мной стоит слишком многое. Кроме того, Вы не отдаёте должного мне и моему классу, говоря, что для нас необязательно соблюдение правил чести. Я считаю их столь обязательными, что при всём желании не смог бы отступить.

Если в дальнейшем Вы будете настаивать на своём суровом решении, мне придётся перенести его, несомненно, что при этом я буду страдать.

Ваш любящий и благодарный крестник Андре-Луи».

Отправив письмо с грумом господина де Керкадью, он счёл, что на этом дело закончилось. Это причинило ему сильную боль, но он переносил рану с притворным стоицизмом, внешне спокойный.

На следующее утро к Андре-Луи заехал Ле Шапелье, чтобы вместе позавтракать. В четверть девятого, когда они уже вставали из-за стола, чтобы ехать в Булонский лес, экономка, удивила Андре-Луи, доложив о мадемуазель де Керкадью.

Он взглянул на часы. Хотя кабриолет уже ждал у дверей, у него ещё было несколько минут. Извинившись перед Ле Шапелье, Андре-Луи быстро прошёл в приёмную.

Алина подошла к нему, очень взволнованная, в лихорадочном возбуждении.

— Не буду делать вид, что не знаю, зачем вы приехали, — быстро сказал он, чтобы не терять время. — Учтите, что у нас очень мало времени, так что имеет смысл приводить только самые веские доводы.

Алина была удивлена: она ещё не успела произнести ни слова, а то, что сказал Андре-Луи, равносильно категорическому отказу. К тому же он держался, как чужой, и тон его был холоден и официален. Никогда ещё он не говорил с ней так.

Алина была задета, так как, конечно, не догадывалась о причинах его поведения. Дело в том, что Андре-Луи так же ошибся на её счёт, как накануне — относительно крёстного. Он решил, что обоими движет страх за господина де Латур д'Азира, и ему даже в голову не приходило, что они могут бояться за него самого — настолько уверен он был в исходе дуэли.

Если тревога господина де Керкадью за «доброго друга» раздосадовала Андре-Луи, то приезд Алины вызвал у него холодную ярость. Он решил, что она была с ним неискренней и что тщеславие заставило её благосклонно отнестись к ухаживаниям господина де Латур д'Азира. Если что и могло утвердить Андре-Луи в намерении драться с маркизом, так это именно страх Алины за своего поклонника, ибо он считал, что спасти Алину не менее важно, чем отомстить за прошлое.

Она испытующе взглянула на него, и его невозмутимое спокойствие в такой момент изумило её.

— Как вы спокойны, Андре!

— Меня нелегко вывести из равновесия, и это предмет моей гордости.

— Но… Андре, этого поединка не должно быть! — Она подошла к нему вплотную и положила руки на плечи.

— Разумеется, у вас есть убедительный довод, почему он не должен состояться?