Андре-Луи стряхнул праздные размышления, точнее, их спугнул громовой голос Дантона:

— Этот… Шапелье рассказал мне о вас. Он говорит, что вы — …патриот.

Андре-Луи поразил тон, но ещё больше — непристойности, которыми гигант, не моргнув глазом, пересыпал свою речь, впервые обращаясь к незнакомому человеку. Он рассмеялся, ибо не оставалось ничего иного.

— Если он вам так сказал, то немного преувеличил. Я действительно патриот, но что до остального, скромность вынуждает меня отрицать это.

— Да вы, кажется, шутник, — загремел гость, однако рассмеялся, и от смеха задрожали стёкла. — Не обижайтесь на меня. Уж таков я.

— Очень жаль, — ответил Андре-Луи. Ответ обескуражил короля рынков.

— Что? Что такое, Шапелье? Он задирает нос, этот твой друг?!

Щеголеватый бретонец, который рядом со своим спутником выглядел настоящим франтом, своей прямотой не уступал грубости Дантона, хотя и обходился без сквернословия. Он пожал плечами, отвечая Дантону:

— Просто ему не нравятся ваши манеры, что вовсе не удивительно: они ужасны.

— Ах, вот как! Все вы одинаковы… бретонцы! Однако перейдём к делу. Вы уже слышали, что произошло в Собрании вчера? Нет? Боже мой! Где же вы живёте? И вы не слышали, что этот негодяй, который называет себя королём Франции, на днях позволил пройти по французской земле австрийским войскам, шедшим уничтожить тех, кто борется за свободу в Бельгии? Вы случайно не слышали об этом?

— Да, — холодно ответил Андре-Луи, с трудом скрывая раздражение, возникшее из-за вызывающего поведения Дантона. — Я слышал об этом.

— О! И что же вы думаете по этому поводу? — Гигант стоял перед ним подбоченясь.

Андре-Луи обернулся к Ле Шапелье:

— Я не совсем понимаю. Вы привели этого господина, чтобы он устраивал мне экзамен?

— Чёрт подери! Да он колючий, как дикобраз! — запротестовал Дантон.

— Нет-нет, — примирительно ответил Шапелье, пытаясь смягчить неприятное впечатление, произведённое его спутником. — Мы нуждаемся в вашей помощи, Андре. Дантон считает, что вы — тот человек, который нам нужен. Послушайте…

— Да скажите ему всё сами, — согласился Дантон. — Вы с ним говорите на одном жеманном… языке. Может быть, вас он поймёт.

Ле Шапелье продолжал, не обращая внимания на то, что его перебили.

— Таким образом, король нарушил неоспоримые права страны, занятой созданием конституции, которая сделает её свободной. Это вдребезги разбило все филантропические иллюзии, которые мы всё ещё питали. Некоторые заходят так далеко, что объявляют короля врагом Франции. Но, конечно, это уж слишком.

— Кто так говорит? — закипел Дантон и ужасающе выругался в знак полного несогласия.

Ле Шапелье отмахнулся от него и продолжал:

— Во всяком случае, всё это, вместе взятое, снова взбудоражило Собрание. Между третьим сословием и привилегированными — открытая война.

— А разве когда-нибудь было иначе?

— Пожалуй, нет, но теперь эта война приобрела новый характер. Вероятно, вы слышали о дуэли между Ламетом и герцогом де Кастри?

— Пустячное дело.

— По своим результатам. Однако всё могло окончиться совсем иначе. Мирабо задирают и оскорбляют теперь на каждом заседании. Но он хладнокровно занимается своим делом. Другие не столь осмотрительны и отвечают оскорблением на оскорбление, ударом на удар, и на дуэлях проливается кровь. Фехтовальщики-аристрократы превратили дуэли в систему.

Андре-Луи кивнул. Он думал о Филиппе де Вильморене.

— Да, — сказал он, — узнаю их старый трюк, такой же простой и прямой, как они сами. Я удивляюсь только, что они не додумались до этой системы раньше. В первые дни Генеральных штатов, в Версале, она могла бы произвести более сильное впечатление, а теперь они немого опоздали.

— Но они хотят наверстать упущенное время — тысяча чертей! — заорал Дантон. — Эти задиры-фехтовальщики, эти дуэлянты-убийцы так и сыплют вызовами в бедняг адвокатов, которые умеют фехтовать только гусиными перьями. Это настоящее убийство. А вот если бы я проломил своей палкой одну-две аристократические башки и свернул несколько шей этими самыми пальцами, закон послал бы меня болтаться на виселице. И это страна, которая борется за свободу! Да будь я проклят! Мне даже не разрешают в театре оставаться в шляпе! А они — эти!..

— Он прав, — сказал Ле Шапелье. — Такое положение становится невыносимым. Два дня назад господин д'Амбли пригрозил Мирабо тростью перед всем Собранием. Вчера господин де Фоссен обратился к своему сословию, призывая к убийству. «Почему бы нам не напасть на этих мерзавцев со шпагой в руке?» — спросил он. Да, он выразился именно так!

— Это гораздо проще, чем создавать законы, — сказал Андре-Луи.

— Лагрон, депутат от Ансени на Лауре, ответил ему — мы не расслышали, что именно. Когда он покидал Манеж, один из забияк грубо оскорбил его. Лагрон всего-навсего проложил себе дорогу локтями, но какой-то молодчик крикнул, что его ударили, и вызвал Лагрона. Сегодня рано утром они дрались на Елисейских полях[123], и Лагрон был убит: ему спокойно, не спеша воткнули шпагу в живот. Его противник дрался, как учитель фехтования, а у бедного Лагрона даже не было своей собственной шпаги — пришлось одолжить, чтобы пойти на дуэль.

Андре-Луи, думавшего о Вильморене, история которого повторялась вплоть до мельчайших подробностей, охватило волнение. Он сжал кулаки, стиснул зубы. Маленькие глазки Дантона следили за ним пристальным взглядом.

— Итак, что вы думаете? Положение обязывает? Дело в том, что мы тоже должны обязать их, этих… Мы должны отплатить им той же монетой, уничтожить их. Надо столкнуть этих убийц в бездну небытия их же средствами.

— Но как?

— Как? Чёрт подери! Разве я не сказал?

— Для этого-то нам и нужна ваша помощь, — вставил Ле Шапелье.

— У вас, вероятно, есть способные ученики, а среди них — те, которые питают патриотические чувства. Идея Дантона заключается в том, чтобы небольшая группа этих учеников во главе с вами хорошенько проучила задир.

Андре-Луи нахмурился.

— А каким именно образом, полагает господин Дантон, это можно осуществить? Господин Дантон неистово высказался сам:

— А так: мы проведём вас в Манеж в час, когда в Собрании оканчивается заседание, и покажем шесть главных кровопускателей. Тогда вы сможете их оскорбить раньше, чем они успеют оскорбить кого-то из представителей. А на следующее утро самим… кровопускателям пустят кровь secundum artem[124], тогда и остальным будет над чем призадуматься. В случае необходимости лечение можно повторить вплоть до полного выздоровления. Если же вы убьёте этих… тем лучше.

Он остановился, на желтоватом лице выступила краска: он был взволнован своей идеей. Андре-Луи с непроницаемым видом пристально смотрел на него.

— Ну, что вы на это скажете?

— Придумано весьма хорошо. — И Андре-Луи отвернулся и взглянул в окно.

— И это всё, что вы можете сказать?

— Я не скажу вам, что ещё думаю по этому поводу, поскольку вы меня, вероятно, не поймёте. Вас, господин Дантон, в какой-то мере извиняет то, что вы меня не знаете. Но как могли вы, Изаак, привести сюда этого господина с подобным предложением?

Ле Шапелье смутился.

— Признаюсь, я колебался, — начал он оправдываться. — Но господин Дантон не поверил мне на слово, что вам может прийтись не по вкусу такое предложение.

— Не поверил! — завопил Дантон, перебивая его. Он резко повернулся к Ле Шапелье, размахивая большими руками. — Вы сказали мне, что ваш приятель — патриот. Патриотизм не знает угрызений совести. И вы называете этого жеманного учителя танцев патриотом?

— А вы бы, сударь, согласились ради патриотизма стать убийцей?

— Конечно, согласился бы — разве вы не слышали? Я же сказал, что с удовольствием давил бы их своей дубинкой, как… блох!

— Что же вам мешает?

— Что мне мешает? Да то, что меня повесят. Я же говорил!