Однако Бине не произнёс вслух ни одну из этих утешительных мыслей.

— Итак, дурочка, наконец-то ты явилась, — проворчал он вместо приветствия. — Я уже начинал беспокоиться, не придётся ли отменять сегодня спектакль. Меня бы не особенно удивило, если бы ты не вернулась вовремя. В самом деле, с тех пор как ты решила играть козырными картами, не слушая моих советов, меня уже ничто не удивит.

Климена подошла к столу и, опершись о него, взглянула на отца сверху вниз чуть ли не надменно.

— Мне не о чем жалеть.

— Все дураки так сначала говорят. Да ты бы не призналась, что жалеешь, даже если бы жалела, — такой уж у тебя характер. Ты поступаешь по-своему, не слушая старших. Чёрт побери, девчонка, ну что ты знаешь о мужчинах?

— Я ведь не жалуюсь, — напомнила она.

— Пока нет, но всё впереди. Ты скоро поймёшь, что следовало слушаться своего старого отца. Пока твой маркиз сходил по тебе с ума, с этим дураком можно было делать всё что угодно. Пока ты позволяла ему только целовать кончики пальцев… Ах, тысяча чертей — вот когда надо было устраивать своё будущее! Да проживи ты хоть тысячу лет, такого случая больше не подвернётся, ты его упустила — и ради чего?

Климена села.

— Ты низок, — сказала она с омерзением.

— Низок, да? — Его толстые губы снова скривились. — Я хлебнул довольно грязи со дна жизни, да и ты тоже. У тебя на руках была карта, с которой можно было выиграть целое состояние, если бы ты ходила так, как я подсказывал. Нет, ты сдала её, и где же состояние? Теперь мы можем ждать удачи, как у моря погоды, а ждать придётся долго, если в труппе будет такая погода, как сейчас! Негодяй Скарамуш проделал перед ними свои обезьяньи штучки, и они вдруг стали страшно добродетельными. Они не желают больше сидеть со мной за одним столом. — Он захлёбывался от злости и сардонической весёлости. — Твой друг Скарамуш подал им пример. Дошло до того, что он угрожал моей жизни! Грозился меня убить! Назвал меня… Впрочем, какое это имеет значение? Гораздо хуже, если в один прекрасный день труппа Бине обнаружит, что вполне может обойтись без господина Бине и его дочери. Этот ублюдок, к которому я дружески отнёсся, потихоньку отнял у меня всё. Сегодня в его власти отнять у меня труппу, а этот подлец достаточно неблагодарен, чтобы воспользоваться этим.

— Пускай, — пренебрежительно сказала мадемуазель.

— Пускай? — изумился он. — А что будет с нами?

— Труппа Бине абсолютно не интересует меня, — ответила Климена. — Я скоро еду в Париж. Там есть театры получше, чем Фейдо: Театр госпожи Монтансье в Пале-Рояле, Амбигю Комик[79], Комеди Франсез. Может быть, у меня даже будет собственный театр.

У Бине сделались большие глаза. Он вложил толстую руку в руку дочери, и она заметила, что рука дрожит.

— Он обещал? Обещал?

Климена взглянула на него, склонив голову набок. Глаза стали лукавыми, на безупречных губах играла странная улыбка.

— Он не отказал, когда я попросила об этом, — ответила она с убеждённостью, что всё обстоит так, как она желает.

— Чушь! — с раздражением проворчал Бине, убрал руку и поднялся. — Он не отказал! — передразнил он дочь и продолжал с жаром: — Если бы ты вела себя так, как я советовал, он согласился бы на любую твою просьбу и, более того, дал бы тебе всё, что в его власти, а эта власть безгранична. Ты же превратила уверенность в надежду, а я терпеть не могу надежды. Чёрт побери! Я питался одними надеждами и сыт ими по горло.

Знай Климена о беседе, которую в тот самый момент вели в замке Сотрон, она бы не смеялась так самоуверенно над мрачными предсказаниями отца. Однако ей так и не суждено было никогда узнать об этой беседе, и это было самым жестоким наказанием. Она винила во всех бедах, вдруг обрушившихся на неё, коварного Скарамуша и считала, что из-за этого негодяя рухнули её надежды на будущее и распалась труппа Бине.

Возможно, Климена не так уж не права, поскольку даже без предостережения господина де Сотрона неприятные события того вечера в Театре Фейдо могли вызвать у маркиза желание порвать эту связь. Что же до труппы Бине, то, разумеется, случившееся было делом рук Андре-Луи — правда, он не только не стремился к такому результату, но у него и в мыслях не было ничего подобного. В антракте после второго акта Андре-Луи зашёл в гримёрную, которую Полишинель делил с Родомоном. Полишинель переодевался.

— Нет смысла переодеваться, — сказал он. — Спектакль вряд ли продолжится после сцены, которой мы с Леандром открываем следующий акт.

— Что вы имеете в виду?

— Скоро увидите. — Он положил какую-то бумагу на стол Полишинеля среди склянок с гримом. — Взгляните-ка. Это что-то вроде завещания в пользу труппы. Когда-то я был адвокатом, так что документ в порядке. Я оставляю вам всем свою долю от доходов труппы.

— Но вы же не хотите сказать, что покидаете нас? — вскричал Полишинель в тревоге.

Во взгляде Родомона читался тот же вопрос. Скарамуш красноречиво пожал плечами. Полишинель продолжал с угрюмым видом:

— Конечно, этого следовало ожидать. Но почему уйти должны вы? Ведь вы — мозг труппы, вы создали из нас настоящую театральную труппу. Если кто-то должен уйти, пусть убирается Бине со своей проклятой дочкой. А если уйдёте вы, тогда — тысяча чертей! — мы все уйдём с вами вместе.

— Да, — присоединился Родомон, — хватит с нас этого жирного подонка.

— Конечно, я думал об этом, — ответил Андре-Луи, — не из тщеславия, а веря в нашу дружбу. Мы сможем обсудить это после сегодняшнего спектакля, если я останусь в живых.

— Если останетесь в живых? — вскричали оба. Полишинель встал.

— Какое же безумство вы задумали?

— Во-первых, как мне кажется, я доставлю удовольствие Леандру, во-вторых, я уплачу один старый долг.

Тут прозвучали три удара.

— Ну вот, мне пора. Сохраните эту бумагу, Полишинель. В конце концов, она может и не понадобиться.

Андре-Луи вышел. Родомон уставился на Полишинеля, Полишинель — на Родомона.

— Какого чёрта он задумал? — осведомился последний.

— Легче всего это узнать, увидев собственными глазами, — ответил Полишинель. Он поспешно закончил переодевание, несмотря на слова Скарамуша, и вышел вместе с Родомоном.

Подойдя к кулисам, они услышали бурю аплодисментов из зала. Но это были необычные аплодисменты, в них звучала какая-то странная нота. Когда всё стихло, зазвучал голос Скарамуша — звонко, как колокол.

— Итак, дорогой Леандр, как видите, когда вы говорите о третьем сословии, нужно выражаться более точно. Что же такое третье сословие?

— Ничто, — ответил Леандр.

Зал затаил дыхание, так что слышно было в кулисах, и Скарамуш быстро продолжил:

— Увы, это верно. А чем оно должно быть?

— Всем.

Раздался одобрительный рёв зала, который никак не ожидал такого ответа.

— И это верно, — сказал Скарамуш. — Более того: так будет, так уже есть сейчас. Вы в этом сомневаетесь?

— Я на это надеюсь, — ответил подготовленный Леандр.

— Вы можете быть в этом уверены, — сказал Скарамуш, и вновь возгласы одобрения превратились в гром.

Полишинель и Родомон переглянулись, и первый шутливо подмигнул.

— Тысяча чертей! — зарычал голос позади них. — Этот мерзавец снова принялся за свои политические штучки?

Обернувшись, актёры увидели господина Бине, который подошёл к ним своей бесшумной походкой. Поверх алого костюма Панталоне была надета женская ночная сорочка, волочившаяся по земле. На лице, украшенном фальшивым носом, сверкали маленькие глазки. Однако внимание актёров вновь привлёк голос Скарамуша, вышедшего на авансцену.

— Он сомневается, — говорил тот залу. — Но ведь и сам господин Леандр — из тех, кто поклоняется изъеденному червями идолу Привилегии, потому-то он и побаивается поверить в истину, которая становится очевидной для всего мира. Стоит ли убеждать его? А не рассказать ли ему, как компания аристократов со своими вооружёнными слугами — всего шестьсот человек — несколько недель тому назад в Рене попытались навязать свою волю третьему сословию? Напомнить ли ему, как третье сословие, создав военный фронт, очистило улицы от этой знатной черни?..