Михаил подошел к несложному сооружению — это была водокачка. Вода нагнеталась машиной и по железным желобам стекала в разные стороны для орошения. На каменистом плоском столбе золотистой бронзой было написано: «Поместье юнкера Кандлера».

— Умеют, прохвосты, работать, — в голосе Орлова прозвучала не то злость, не то одобрение. — Копеечная речонка, а посмотрите, какую службу несет: поливает поля, деревья, крыжовник, заполняет озера. Хитрый немец: железными сетками отделил озеро, чтобы рыба не уплыла в речку.

— А у нас не такие реки поливают. Днепр, Кубань несут воды на поля и огороды, — с гордостью сказал Михаил.

— Как тебе понравилась блондинка? — вдруг спросил Тахав у Елизарова.

— Я обнимать немок не собираюсь, — ответил молодой офицер и одним ударом срубил лозу толщиной почти в кисть руки. — У меня отвращение к ним. Здесь надо присмотреться хорошенько. Среди немок такие экземпляры есть, что держи ухо востро. Одни божьи коровки, прирученные фашистами, которые смирились со своим жребием; есть лисички, наподобие этой самой блондинки. Ишь, какая сердечная, в гости уже пригласила.

— Этим фактом нельзя пренебрегать, — сказал Орлов. — Может быть, она сказала искренне. Вы сходите. С народом надо уметь общаться, знать, как он живет, что думает. В нашем распоряжении ровно час.

Подошла к ним Вера. Все, кроме Орлова, отправились в деревню.

— Смотрите не влюбитесь, — весело говорила Вера, взяв Михаила под руку, — еще женитесь здесь.

— Я для этого слишком стар, — отшутился Михаил. — Если бы мне было в этом году лет шестнадцать, тогда, возможно бы, и додумался до такого счастья.

— А я слишком молод, — в тон Михаилу протянул Элвадзе. — Вот поживу лет пять в Германии, тогда подумаю.

— А мне как раз. Я могу сейчас сватов послать, — ловко вмешался Тахав.

— Все хорошо, только скромности в тебе маловато, — заметил Елизаров.

— Ладно, Михал, — мирно отозвался башкир, — не учи козла капусту есть.

Вере было весело с казаками. Ей казалось, что без этих людей она будет бедной сиротой. Больше всего радовало девушку то, что три друга говорили с ней обо всем.

Вера и Михаил немного отстали от товарищей. После откровенного разговора в ту незабываемую ночь, когда они поцеловались, можно было не говорить о любви — так оба хорошо чувствовали симпатии друг к другу. Они искренне делились радостями и печалями, долго спорили о том, виновен ли немецкий народ в войне или нет.

— Конечно, виноват, — утверждал Михаил. — Виноват в том, что слушался фашистов, слепо и трусливо шел за ними.

— А что народ мог сделать? — возражала Вера. — Ему приказал Гитлер, и все.

— Если бы тебе сейчас твои командир приказал убить ребенка или расстрелять женщин, ты выполнила бы такой приказ?

Вера отрицательно покачала головой. Михаил напомнил, что завоевателей нельзя смешивать с простым миролюбивым немецким народом. Народ — сила, гаркнет — лес наклонится.

Так и не успев закончить разговор о немцах, они дошли до крайнего дома, где жила Эрна. Постучались, вошли.

Михаил пристально осмотрел квартиру. Стены выкрашены коричневой краской. Пол устлан кирпичами. В кухне стоит кадушка с водой. Над ней повешены медная и эмалированная кастрюли. В углу высокая тумба. Вероятно, в ней хранятся под замком продукты. В спальне стоят две короткие кровати с толстыми пуховиками. На стене висит старый фамильный портрет.

У порога появились Тахав и Элвадзе. Эрна сделала реверанс. Улыбаясь гостям, она сказала матери, болезненной сухощавой женщине, что сама пригласила русских в гости.

— А хлеб у них есть? — спросила немка.

— Нет, но вы не беспокойтесь, — ответил Михаил, — мы кушать не хотим.

— Вы говорите по-немецки! — удивилась хозяйка.

Эрна крутилась вокруг Михаила и с удовольствием хвалилась, что у них сегодня обед из трех блюд: ячменный суп, вареный картофель с капустой и пюре из брюквы.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Михаил Эрну.

— Ничем. Хозяйство наше маленькое. Земли у нас нет, кроме огорода. Отца взяли работать на какой-то завод, построенный под землей. Недавно умер он там от каких-то газов. Мать больная.

— Вы нигде не работаете? — спросила Вера.

— Сейчас нет. В прошлом году я работала служанкой у одного юнкера.

— Не Кандлера? — заинтересовался Михаил, вспомнив именной герб помещика.

— Да, да, вы его знаете? — совсем осмелела Эрна.

— Нет, сейчас только прочитал его имя на воротах. А где он сейчас?

— Служит в армии. Дай бог не вернуться ему.

— Почему вы так плохо говорите о нем?

— Не время об этом рассказывать. Садитесь — обедать будем, — приглашала Эрна гостей к столу.

— Спасибо, вы, может, все-таки расскажете, почему помещику Кандлеру желаете смерти? — Михаила очень заинтересовала эта тема.

— Не стоит, неприлично говорить, — опустила голову Эрна.

— Кандлер обесчестил ее, — резко сказала больная старуха.

Эрна отвернулась: ей было стыдно. Она бессмысленно накручивала на указательный палец тонкую прядь волос. На туалетном столике, задернутом кисеей с мережкой, Михаил заметил несколько потрепанных листов нотной бумаги.

— Вы занимаетесь музыкой? — спросил Михаил.

— Да. Я хотела научиться петь по нотам и выступать в таверне, но мне нечем платить репетитору.

Михаилу искренне стало жаль Эрну. «Какая несуразица, — думал он, — красивая любознательная девушка, быть бы ей актрисой, а приходится жить в такой нищете».

— Вы не могли бы спеть что-нибудь? — попросил Михаил.

Девушке, видно, не очень хотелось петь, но из уважения к таким внимательным, обходительным русским она согласилась: спела какую-то быструю веселенькую песенку. Голос Эрны всем понравился.

— Вы можете певицей быть, — решил Тахав. — Вам надо в город ехать.

Михаил тоже похвалил Эрну. Он рассказал, что в Советской стране молодежь занимается в различных кружках самодеятельности. Почему бы Эрне не попробовать создать в деревне хоровой кружок? Немецкой девушке очень понравилась эта мысль. Она стала пытливо расспрашивать, как создаются кружки, кто руководит ими. Все, перебивая друг друга, подробно объясняли ей. Особенно отличался своими познаниями Тахав, руководивший до войны кружками в колхозном клубе.

— А у нас нет-клуба, — с сожалением проговорила Эрна, — негде выступать.

— Прекрасное здание здесь есть, — подсказал Михаил, — дом юнкера Кандлера.

— Там есть такие залы, что можно три деревни пригласить на вечер! — воскликнула Эрна. — Но разве управляющий разрешит?

— Теперь разрешит, — подбадривающе произнес Михаил. — Только вы сами не прячьтесь в подвалы с теми, кто стреляет в нас. Желаем успеха, — направился он к выходу.

Больная хозяйка с искренней улыбкой наблюдала за русскими.

— А из вас кто-нибудь в кружках занимался? — спросила Эрна.

— Мы все артисты, — щелкнул пальцами Тахав.

— Самодеятельного искусства, — добавил Михаил.

— Все? — удивилась Эрна. — Все поете?

— Таланты у нас разные, — продолжал хвалиться Тахав. — Я играю на курае — такой веселый инструмент есть, пляску откалываю, свое творчество читаю.

— Свое? Вы поэт? — с каким-то благоговением спросила Эрна, посмотрела на погоны Тахава с одним широким лычком.

Веселый башкир с узкой прорезью всегда блестящих глаз заинтересовал Эрну. «Он хотя и коряво говорил при первой встрече по-немецки, но талант, — думала она, — играет на музыкальном инструменте, сочиняет».

Немецкая девушка попросила башкира прочесть что-нибудь из своих сочинений. Тахав охотно согласился. Он звякнул шпорами, встал перед Эрной, приложил руку к груди и, хвалясь, сказал:

— Я прочту свою песню о любви, которую никому не читал, это будет только для вас: