Михаил невольно вспомнил подарок Галины Николаевны, достал его, развернул и положил на стол.

— Вам нравится эта вышивка?

— Шелковая роза, какая красивая! — восхищалась Вера. Она отлично знала, чей это подарок, — он уже однажды говорил ей об этом. Но виду не показала.

Михаил принялся расхваливать девушку, подарившую шелковую розу, обрисовывать ее портрет. Говорил он увлеченно, не уставал восхищаться.

Вера оборвала:

— В таких случаях говорят; влюбился по уши.

Девушка вышла, чуть хлопнув дверью. Михаил до сих пор не мог ей простить, что она когда-то стояла рядом с Пермяковым, улыбаясь ему. Хотел помириться, но гордость не позволяла сделать этого.

Михаил расхаживал по комнате. Глаза слипались.

С тех пор как его назначили командиром эскадрона, он никогда не высыпался. Когда шли бои, бились круглые сутки. Наступило затишье — день и ночь точат клинки. Днем он казаков обучает, вечером готовится к занятиям, утром — командирская учеба, служба. Так каждый день. Михаил посмотрел в окно. Чуть темнело. Взор его задержался на рисунках мороза. Ему захотелось запомнить их. Он взял записную книжку, что-то записал.

Вошли Вера, командир полка и девушка в шинели с медицинскими погонами.

— Галина Николаевна! — удивился и обрадовался Елизаров.

— Здравствуйте, Михаил Кондратьевич! — воскликнула девушка, протянув ему руку.

Галине Николаевне после окончания аспирантуры разрешили отправиться на фронт. Ее назначили в полевой госпиталь, находившийся не очень далеко от кавалерийской дивизии. Она приехала повидаться со своим другом Пермяковым. Михаил помог ей снять шинель. Она одернула гимнастерку, подтянула ремень, стала зачесывать волосы, не успевшие еще отрасти после модной стрижки «под польку».

Михаил смотрел на уральскую девушку в офицерской форме. «Только бы глядеть на нее, — уговаривал он самого себя, — на что Вера красивая, но не сравнить с ней». Галина Николаевна была чуть выше Веры, волосы у нее чернее, чем у белоруски, лицо чистое, белое, а у Веры — обветренное, щеки впалые и бледные. Галина Николаевна румяная, глаза большие, черные, с длинными ресницами. «Счастливый Пермяков, — с какой-то завистью подумал Михаил, — любит его такая красавица и умница».

Пермяков увидел на столе шелковую розу — радостно воскликнул:

— Ты привезла для того, чтобы мы вспомнили веселые прогулки?

— Ты еще не видел ее? — взяла Галина Николаевна шелковую розу в руки. — Михаил Кондратьевич, — неодобрительно сказала она, — какой вы невнимательный! Я же просила вас показать подарок этому уральцу, — прижалась она к Пермякову.

— Понятно! Шелковой розе не хочется быть на уральском морозе, стремится на Дон, — с иронией заметил Пермяков.

Галина Николаевна взяла Пермякова за мочку уха, пригрозила:

— За такие слова уши дерут.

— Не подумай, что ревную. — Пермяков взял со стола записную книжку.

— Читать нельзя, — покраснев, предупредил Михаил.

— В обществе не может быть секретов, — заинтересовался Пермяков. — О, и здесь о шелковой розе!

— Тогда читай, — с любопытством стала смотреть Галина Николаевна в записную книжку: «Рисунки южного мороза пусть серебрятся на стекле, а уральская пусть роза на донской цветет земле».

— Слыхали аллегорию? Пишет о цветке, а думает об уральской девушке, — сощурил глаза Пермяков. — Почему, товарищ поэт, прямо, по-фронтовому не сказать: мне нравится уральская роза, но роза эта — вы.

— Тогда не роза, а репей получится, товарищ капитан, — отпарировал Михаил.

— Очко в пользу Елизарова! — воскликнула Галина Николаевна.

Вера стояла покрасневшая, обидевшаяся. Чтобы скрыть свое смятение, предложила:

— Прошу за стол.

Вбежал Тахав, чем-то явно озабоченный. Он приготовил на полковой кухне угощение для знакомой уральской девушки и теперь думал, что бы сказать такое смешное: это принято, когда башкиры приглашают гостей.

— Хотел сварить утку — гостей многовато. Хотел сварить гуся — гостей маловато; по числу гостей сварил костей, — он поставил на стол кастрюлю, из которой торчали голые кости.

Но это была только шутка. Под костями лежал жареный петух.

— Делите, товарищ капитан, — предложил Тахав.

— У меня другая работа, и очень важная. — Пермяков принялся открывать консервы.

— Зачем делить? — как бы невзначай сказал Михаил. — Кто хочет, тот пусть отхватит ножку — и на плечо.

— Неинтересно, — возразил Тахав. — Надо так делить, чтобы каждый кусок имел значение.

— Тогда выберем тамадой Михаила Кондратьевича, — сказала Галина Николаевна.

— У меня не хватит ума, — отказался казак. — Позвать бы Элвадзе для этой роли.

— Вообще надо позвать его на ужин, — заметил Пермяков.

Тахав выбежал. Вскоре он вернулся с товарищем. Но от обязанностей тамады Элвадзе наотрез отказался. Все сели за стол. Михаил взял нож, потрогал острие большим пальцем и, покачав головой, проговорил:

— Этим ножом хорошо старого на печь подсаживать. Никогда, наверное, не точили. — Михаил положил нож на стол и достал свой маленький кинжал. — Как же резать этого несчастного петуха?

— Каждому поровну, а себе больше всех, — подсказал Пермяков.

— Делите так, чтобы каждому понравилась его доля, — подсказала Вера.

— Нет, нет, — замахал руками Тахав. — Каждому куску значение придумай.

Михаил, весело улыбаясь, смотрел на злополучную птицу. Он поскреб мизинцем затылок и стал расправляться с петухом. Отхватил переднюю часть, положил перед командиром полка:

— Вам голова и грудь, чтобы указывали полку путь.

— Браво, браво! — захлопала в ладоши Галина Николаевна.

— Молодец, Михаил, хорошо сказал, — похвалил Тахав. — Я тоже так думал.

Расправляясь с петухом, Михаил размышлял. «Надо бы первый и самый хороший кусок гостье, но по значению не получается». Он подал кусок мяса Вере и нараспев протянул:

— Вам с крылышком, чтобы вы на крыльях уносили раненых с поля боя.

Вера покраснела, сказала спасибо и сделала замечание тамаде:

— Неверно делите: надо сначала Галине Николаевне предложить, она наш почетный гость, а потом уже нам. В Белоруссии у нас так заведено.

— На Дону тоже так полагается, да не — всегда получается.

Михаил отрезал задочек и на кончике кинжала преподнес Тахаву:

— Это вам, ординарец, чтобы вы не отставали от командира.

Тахаву показался кусок маленьким. Он, не задумываясь, схитрил:

— Правда наполовину. Давай мне еще спину-седло про запас для командира.

— Тахав, у тамады свой устав, — срифмовал Михаил. — Нам с тобой, Сандро, ножки с косами, чтобы рубать фашистов с налету, колоть с разбегу. А теперь, Вера Федоровна, скажем: наш обычай на Руси — гостю больше поднести. — Он взял тушку петуха и положил перед Галиной Николаевной.

— Это я за неделю не съем, — засмеялась та, — отломите седло Тахаву про запас.

— Правильно, — подхватил Тахав. — Я давно так говорю.

— Не съедите, с собой берите, — угощал тамада гостью. — А седло вам для того, чтобы скакать за капитаном, — указал он на Пермякова.

— Я гордая: хочу, чтобы за мной скакали, — отозвалась свердловчанка.

Михаилу показалось, что он обидел Галину Николаевну, сказав неудачно. Чтобы не усложнять разговора, Елизаров решил отказаться от роли тамады, пошутил:

Михаил с удовольствием принялся за ножку петуха. Вера не отрывала глаз от казака, оказавшегося героем вечера. Ей понравилась его находчивость, изобретательность. Она наблюдала за тем, как старательно обрабатывал он петушиную ножку. Скоро от порции остались одни косточки. Вере как-то обидно стало, что Михаил взял себе только ножку. Она подложила ему кусок мяса:

— Помогите мне, хватит кости грызть.

Михаил отказался от добавка. Даже не повернувшись к Вере, закурил папиросу.

Галина Николаевна сделала ему замечание: