— Нет! — возразил граф. — Этим дело не кончится. За поступки своей жены отвечаю я. Почему же Йёста Берлинг не обратился ко мне за удовлетворением, если моя жена чем-то оскорбила его?

Бейренкройц улыбнулся.

— Я спрашиваю: почему? — повторил граф.

— У лисицы не спрашивают позволения снять с нее шкуру, — сказал Бейренкройц.

Граф приложил руку к своей узкой груди.

— Я считаюсь справедливым человеком, — воскликнул он. — Я судья своих слуг. Почему я не могу быть также судьей и моей жены? Кавалеры не имеют права судить ее. То наказание, которому они подвергли ее, я не принимаю. Считайте, что его никогда не было. Да, господа, никогда не было.

Граф выкрикнул эти слова тончайшим фальцетом. Бейренкройц окинул быстрым взглядом собравшихся. Среди присутствующих — здесь были и Синтрам, и Даниель Бендикс, и Дальберг, и много других — не было ни одного, кто бы не ухмылялся, слушая, как он дурачил глупого Хенрика Дона.

Сама молодая графиня не сразу сообразила, в чем дело. Чего же, собственно, он не принимает? Чего никогда не было? Уж не ее ли испуга, крепких объятий Йёсты, его дикого пения и безумных слов или его страстных поцелуев? Всего этого никогда не было? Неужели в этот вечер все было окутано покрывалом богини непроглядного мрака?

— Послушай, Хенрик...

— Молчать! — крикнул он. И выпрямился, чтобы обратиться к ней с обвинительной речью. — Горе тебе, что ты, женщина, осмелилась судить поступки мужчин! Горе тебе, если ты, моя жена, посмела недостойно обойтись с тем, кому я охотно подаю руку! Какое тебе дело, что кавалеры заточили майоршу? Разве они не имели права на это? Где уж понять тебе, как глубоко задевает мужчин женское вероломство. Уж не желаешь ли ты сама пойти по тому же пути, если заступаешься за такую женщину, как майорша?

— Но, Хенрик...

Беспомощно, словно дитя, протягивает она руки, как бы желая отвратить от себя злые упреки. Никогда еще не обращались к ней с такими словами. Она была такой беспомощной среди этих грубых мужчин, а тут еще ее единственный защитник тоже нападает на нее. Никогда больше ее сердце не будет иметь в себе силы озарять мир.

— Но, Хенрик, кто, как не ты, защитит меня?

Йёста очнулся, когда было уже слишком поздно. Он совсем растерялся и не знал, что ему делать. Он так желал ей помочь! Но как он мог стать между мужем и женой?

— А где Йёста Берлинг? — спросил граф.

— Здесь! — сказал Йёста. И он предпринял тщетную попытку обратить все в шутку. — Вы, граф, кажется, выступали здесь с речью, а я заснул. Как вы посмотрите на то, если мы сейчас же уедем домой и дадим вам возможность тоже лечь спать?

— Йёста Берлинг, поскольку моя супруга графиня отказалась танцевать с тобой, я велю ей поцеловать твою руку и попросить у тебя прощения.

— Мой дорогой граф, — сказал Йёста, улыбаясь. — Это не та рука, которая достойна поцелуя молодой дамы. Вчера она была окрашена кровью убитого лося, сегодня она черна от сажи после драки с углежогом. Вы, граф, вынесли справедливый и великодушный приговор. Это достаточное удовлетворение. Пошли, Бейренкройц!

Граф преградил ему дорогу.

— Нет, постой! — сказал он. — Моя жена обязана мне подчиняться. Я желаю, чтобы графиня знала, к чему ведет самоуправство.

Йёста беспомощно остановился. Графиня была очень бледна, но не трогалась с места.

— Иди! — приказал ей граф.

— Хенрик, я не могу.

— Ты можешь, — сказал граф сурово. — Ты можешь. Но я знаю, чего ты добиваешься. Ты хочешь вынудить меня стреляться с этим человеком, которого ты по какой-то прихоти невзлюбила. Ну что ж, если ты не хочешь дать ему удовлетворение, придется мне за все отвечать. Вам, женщинам, всегда приятно, когда мужчины ради вас бьются насмерть. Ты совершила ошибку и не желаешь ее исправить, следовательно я должен сделать это вместо тебя. Что ж, я буду драться на дуэли и через несколько часов стану окровавленным трупом.

Она посмотрела на него долгим, пристальным взглядом. И вдруг увидела его таким, каким он был на самом деле: глупым, трусливым, самодовольным и тщеславным, самым жалким из всех людей.

— Успокойся! — сказала она и сделалась холодной, как лед. — Я сделаю, как ты хочешь.

Но тут Йёста Берлинг не смог более выдержать.

— Нет, графиня, вы не сделаете этого! Ни за что! Вы ведь слабое невинное дитя, и вы хотите целовать мою руку! У вас такая чистая, прекрасная душа. Никогда больше я не посмею приблизиться к вам. О, никогда! Я приношу с собой несчастье и гибель всему прекрасному и невинному. Вы не должны дотрагиваться до меня. Я трепещу перед вами, как огонь перед водой. Не приближайтесь ко мне!

Он спрятал руки за спину.

— Теперь это для меня не имеет значения, господин Берлинг. Теперь это для меня совершенно безразлично. Я прошу вас простить меня, позвольте мне поцеловать вашу руку!

Йёста продолжал держать руки за спиной. Он оценивал обстановку и постепенно подвигался к двери.

— Если ты не примешь удовлетворения, которое предлагает моя жена, я вынужден буду стреляться с тобой, Йёста Берлинг, и кроме того, мне придется наложить на нее другое, еще более тяжкое наказание.

Графиня пожала плечами. «Он помешался от трусости», — прошептала она и затем воскликнула, обращаясь к Йёсте:

— Пусть будет так! Для меня ничего не значит, если я буду унижена. Именно этого вы и желали все время.

— Я желал этого? Вы думаете, что я этого желал? Ну а если у меня вообще не будет рук, тогда вы убедитесь, что я не желал этого? — воскликнул он.

Одним прыжком он очутился у камина и сунул руки в огонь. Их охватило пламя, кожа сморщилась, ногти затрещали. Но в то же мгновение Бейренкройц схватил его за шиворот и отбросил в сторону. Йёста натолкнулся на стул и остался сидеть на нем; ему было стыдно за свою глупую выходку. Не подумает ли она, что это с его стороны пустое бахвальство? Поступить так в комнате, полной людей, означало выставить себя глупым хвастуном. Ведь не было даже и тени опасности.

Но не успел он прийти в себя и подняться, как графиня уже стояла перед ним на коленях. Она схватила его покрасневшие, закоптелые руки и заботливо рассматривала их.

— Я поцелую их! — воскликнула она. — Обязательно поцелую, как только они перестанут болеть! — И слезы полились у нее из глаз при виде пузырей, которые начали вздуваться на обуглившейся коже.

Так он стал для нее откровением чего-то неизведанного и великолепного. Значит, еще существуют на свете люди, готовые на такое ради нее! Подумать только, какой человек! Человек, готовый ради нее на все, всесильный как в добре, так и в зле, герой сильных слов и великодушных поступков! Герой, настоящий герой, совсем непохожий на всех остальных! Раб прихоти и минутного увлечения, неукротимый и устрашающий, сильный и бесстрашный.

Весь день до этого она чувствовала себя такой подавленной, сталкиваясь повсюду с печалью, жестокостью и малодушием. А теперь все было забыто. Молодая графиня вновь радовалась бытию. Богиня мрака потерпела поражение. Молодая графиня видела, что мир снова был озарен ярким светом.

Это происходило в кавалерском флигеле той же ночью. Какие только беды и проклятия не призывали кавалеры на голову Йёсты. Им, этим пожилым господам, так хотелось спать, но заснуть не было никакой возможности. Йёста не давал им покоя. Напрасно они задергивали пологи перед кроватями и гасили свечи, — он продолжал говорить без умолку.

Пусть узнают все, что за ангел молодая графиня и как он боготворит ее. Он будет служить ей и поклоняться. Он теперь рад, что все остальные женщины изменили ему. Теперь он сможет посвятить ей свою жизнь. Она, конечно, презирает его. Но он будет счастлив, если ему позволят, как собаке, лежать у ее ног.

Знают ли они остров Лаген на Лёвене? Смотрели ли они на него с южной стороны — там, где отвесный утес поднимается из воды? Видели ли они его с севера, где он опускается к озеру пологим скатом, а узкие песчаные отмели, поросшие огромными чудесными елями, извиваются вдоль берега и образуют причудливые бухты? Там, на вершине отвесной скалы, где сохранились лишь развалины старинной крепости морских разбойников, он выстроит для молодой графини замок из мрамора. Он высечет прямо в скале широкие лестницы, которые будут спускаться к самому берегу, и к ним будут приставать украшенные вымпелами суда. В замке будут великолепные светлые залы и высокие башни с позолоченными шпилями. Это будет достойное жилище для молодой графини. Не то что старая деревянная лачуга в Борге, куда стыдно даже войти.