Но в это время пришел сторож и стал развязывать мешок. Тогда перед нами действительно предстал наш грозный директор. Но в довольно-таки жалком виде: рот был заткнут грязной тряпкой, все лицо в синяках и кровоподтеках, левый глаз заплыл, его и не видно было, сильно распух нос, и на лбу красовались две здоровенные шишки, каждая величиной с персик.

Сторож помог ему подняться, но так как директор еле держался на ногах, то его взяли под руки и отвели домой, а мы гурьбой провожали его до самого дома громкими возгласами изумления:

— Кто же это мог так разделать нашего доброго директора? Кто же не побоялся? Не иначе, как Машко-уцан!

Жена директора, увидев его в столь неподобающем состоянии, не дала себе труда разобраться, в чем дело, и сразу набросилась:

— Ах ты пьяница! Где ты всю ночь пропадал? Кто это тебе так рыло твое свинячье разделал? Так тебе, пьянице, и надо!

Но директор не в силах был защищаться, защиту взяли на себя мы, ученики. Мы наперебой уверяли директоршу, что ее муле ничего не пил и что его привел в такое состояние не кто иной, как покойный Машко-уцан.

Целую неделю пролежал директор в кровати. Мы его не видели. Он вернулся другим человеком — вежливым и обходительным. Нас даже стали немного лучше кормить.

Ах, покойный Машкоуцан! Какая у тебя сила!..

Начальники говорят, что скоро война кончится, потому что Советы уже выдыхаются, они воюют из последних сил, а скоро и вовсе воевать больше не смогут.

Нам даже подсунули брошюру румынского академика Теодора Капидана. Он пишет, что вся Россия должна перейти к Румынии. Если не вся, то по крайней мере пространство от Прута до Волги. ‘

Другой академик, Ион Симонеску, тоже написал брошюру. Он считает, что Румыния должна перенести свои границы до самой Азии.

Наши ребята расстраиваются. Думают так: если академики позволяют себе писать подобные вещи, может быть, они имеют основания? Многие ходят расстроенные. Я тоже.

А несколько времени тому назад один наш ученик, с которым я подружился и родители которого живут тут же, в селе, сказал мне, что вернулся с фронта его брат, инвалид, и говорит, что на фронте совсем не так хорошо, как говорят начальники. Начальники врут. Они уверяют, что Москва взята и Гитлер уже давно живет в Москве. А это чистая брехня, потому что из-под Москвы немцы еле ноги унесли. И хотя они теперь забрались в глубину России, а вернутся ли назад — неиз» вестно.

Я упросил товарища повести меня к брату, и мы пошли. Ой, чего солдат наговорил! Ой, чего же я наслушался! С Россией воевать нельзя, он говорит, кругом бьют! И на фронте бьют, и в тылу бьют. В России солдат— солдат, и мужик — солдат, и баба — солдат, и мальчик — солдат! Называются партизаны! Ни ходить, ни стоять, ни пить, ни есть спокойно нельзя из-за этих партизан. А уж что касается сна, то там спокойно спят только покойники.

Бедняга прямо-таки убивается, зачем он дал себя угнать в румынскую армию.

— За кого я воевал? За кого я свое здоровье отдал? Немцы презирают румын, румыны презирают молдаван! А все вместе называется «крестовый поход против коммунизма».

У инвалида есть медаль с надписью: «В память крестового похода против коммунизма. Благодарная Румыния».

Февраль 1943

Немцы разбиты под Сталинградом. Вот уже три дня, как это стало известно. Волнение такое, что ничего подробно записать не могу. У директора и некоторых учителей прямо-таки перекосило лица.

И вот вчера, на уроке физики, заходит разговор о политике. Никогда раньше этого не бывало.

Один ученик спросил:

— Почему нам все время говорят, что большевики уничтожены, что их больше ни одного не осталось, а теперь мы узнаем, что на Волге разбиты не большевики, а немцы?! Что это значит? Когда же совершилось такое чудо, что все оказалось наоборот?

А учитель подумал минутку и говорит:

— Пожалуй, чуда и не было: просто нам говорили неправду.

Все громко рассмеялись. Тогда учитель вдруг заявил:

— Если война продлится еще год и Германии не удастся покончить ее как-нибудь миром, она будет разбита окончательно.

— Почему?

— Потому, что с Россией воевать нельзя. Лучше было с самого начала ее не трогать.

— Почему?

Учитель немного замялся, а потом объяснил:

— Потому, что в России армию поддерживает народ. Не то что...

Он не договорил, но каждый и так догадался, что он имеет в виду.

На этом урок кончился: раздался звонок.

Мы были поражены. Никогда мы не думали, что этот учитель держится таких взглядов. А знаем мы его уже второй год. Стало быть, он раньше боялся говорить, а теперь не боится. Стало быть, что-то где-то переменилось.

У директора выкрали из кабинета секретный документ. Очень интересный документ. В нем рассказывается, что румынские королевские оккупационные власти в Молдавии живут в постоянном страхе из-за быстрого продвижения фронта и главным образом из-за партизан. В документе рассказывается, где именно были убиты партизанами гражданские чиновники, полицейские, предатели.

Эту бумажку мы отдали тому инвалиду, а он еще кому-то, не знаю кому, и через несколько дней из нее была сделана очень хорошая листовка.

Сентябрь 1943

Был у инвалида. Сидели и разговаривали о том о сем, и вдруг их папаша говорит:

— Вот, детки, возвращаются мои молодые годы.

Я спрашиваю, что он имеет в виду. А он поясняет:

— В молодые годы я был партизаном, и много мы крови немцам попортили. Ох, много1 Про то знала моя винтовка да темный лес! А теперь у нас скоро опять дела будут. Есть весточки, что к нам идут большие партизанские силы... Много наших молдаван, которые в сороковом году подались в Россию, да еще много украинцев, белорусов. Они до сих пор воевали на Украине и в Белоруссии, а.теперь подходят сюда. Надо будет им помочь. Подумайте, хлопцы, чем кто может помочь.

И мы придумали.

Мы поставили своих ребят учетчиками обмолоченного зерна, на складе и среди возчиков, и отправляли куда надо было по указанию того папаши порядочное количество зерна. Пусть кушают на доброе здоровье!

Но администрация что-то пронюхала. Директор забеспокоился, что его «обкрадывают». Однажды он раскричался на кладовщика, и тот ему спокойно ответил:

— Что вы, господин директор, заладили — воровство и воровство? Кто тке здесь, кроме вас, ворует?!

Директор ударил его. А кладовщик схватил его за грудки и этак спокойненько сказал:

— Эх, господин директор, как бы вам опять с Маш-коуцаном не повстречаться.

Директор удрал.

И это мои последние воспоминания о школе, потому что вскоре я ее окончил и покинул.

Домой я ехал с грустью. Что же со мной будет дальше? Как могу я сесть на шею моим родителям? Они сами живут впроголодь! Найду ли я работу? Кулаки меня не возьмут. Они только будут рады посмеяться надо мной.

Дома я застал такую бедность, такое горе, какого, кажется, никогда не было. Родители постарели ужасно. Отец стал сутулый старичок, мать — сухонькая старушка.

Однажды, когда отец ушел на работу, подсаживается ко мне мама и начинает осторожно расспрашивать, как я жил в Капустянах в школе, с кем водился, что читал, что слыхал о фронте. Но вижу, неспроста завела она этот разговор, что-то она имеет в виду, что-то она хочет у меня выведать.

Вдруг я догадался, в чем дело, и прямо взял и рассказал ей про своих капустянских друзей — про того инвалида и про его папашу-партизана, и как мы от них узнавали разные новости, и как мы надули директора и добыли хлеб для партизан, и про листовки — словом, все.

Мама прямо-таки посветлела и говорит:

— Молодец, сынок! Дай бог доброго здоровья и удачи тем людям, которые тебя наставили.

Она немного подумала и продолжала:

— Помнишь, сыночек, я говорила тебе — давно, еще когда они, выродки, только вернулись, — что теперь народ долго их терпеть не будет. Теперь с нами Россия! И верно: скоро им конец! Будешь ты жить другой жизнью! И ты, и Катерина!