Дидрихс и Шлих в тревоге вышли из автомобиля. Они решили поточнее узнать, что же это происходит.
Господин Маринеску остался за рулем. Но уже через минуту он полностью освободился от сомнений, которые заставили его спутников пуститься в разведку. Все стало ему ясно до мыслимого предела.
— Слава богу! Слава богу! — шептал он побелевшими губами. — Благодарю тебя, господи!
Он осторожно вывел машину за город, включил скорость и влился в поток удирающих, который бурлил на дороге.
— Долгая лета, господи, рабе твоей фрау Шлих, — шептал Маринеску. — Если бы не завтрак, отдал бы я деньги немцу! Благодарю тебя, господи!
Он навалился грудью на руль и даже несколько приподнялся над сиденьем, как делают неопытные велосипедисты, думая, что увеличивают этим скорость.
Опомнился Маринеску, лишь когда оказался по ту сторону пограничного столба. И только тут он заметил, что в автомобиле нет Дидрихса и Шлиха.
Так и остались те двое в Сороках на улице. Там их кружило, как щепки в половодье. Но и они наконец узнали все, что им надо было узнать. Течение прибило их к конторе нотариуса, и они увидели его самого. Узнав Шлиха, тот бросился на его могучую грудь, приговаривая сквозь рыдания:
— Все погибло! Бедная Бессарабия!
Шлих отшвырнул нотариуса от себя и направился обратно к перекрестку, на котором остался Маринеску с автомобилем. Дидрихс ни на шаг не отставал от него.
Автомобиля не было.
— Удрал! — растерянно констатировал Дидрихс.
— Удрал! — мрачно подтвердил Шлих. — Вам бы надо сделать то же самое, господин Дидрихс! И поскорей! — добавил он.
Непонятно почему, но эти слова произвели на Оскара Дидрихса отвратительное впечатление.
— Мне не нужны ваши советы, Шлих! Прошу вас не забываться! — огрызнулся он.
Шлих не обиделся на сердитый окрик хозяина. Он повторил:
— Вам надо спасаться, repp Дидрихс, верьте мне! Попроситесь в какой-нибудь грузовик и уезжайте, пока не поздно. Вспомните судьбу вашего незабвенного брата Германа!
Настойчивость Шлиха и в особенности напоминание о судьбе брата подействовали на Дидрихса еще более отвратительно.
— Я понимаю вас! — раскричался он ни с того ни с сего. — Вы хотите избавиться от меня, чтобы захватить мое имение! Они, конечно, охотно отдадут вам мою землю. Ведь вы не помещик, вы только мелкий служащий. Трудящийся! — иронически добавил он. — Но не удастся! Я не допущу! Вы еще пойдете у меня под суд! За воровство! За десятки лет воровства! А имение я вам не отдам!
Шлих взглянул на него, как обычно смотрят на человека в тот любопытный момент, когда он обнаруживает первые признаки помешательства. Но судьба Дидрихса уже не волновала его. Он думал о себе. Свернув в переулок, он быстро зашагал.
Дидрихс бросился за ним.
— Герр Шлих! — кричал Дидрихс уже жалобным, почти плачущим голосом. — Герр Шлих! Что вы делаете?! Не покидайте меня! Помогите мне добраться до дому.
Шлих шагал не оборачиваясь. «Добраться до дому!» Но как теперь добраться до дому? Движение на дороге было бешеным. Но шло оно в противоположную сторону. Ни попутной машины, ни телеги — ничего!
Двадцать километров наши путники прошли пешком, не разговаривая друг с другом. Разговаривать было невозможно уже хотя бы потому, что здоровенный Шлих на длинных своих ногах шагал быстро, а Дидрихс, выбиваясь из сил, еле плелся на расстоянии тридцати метров позади него.
Они ввалились к себе поздно вечером. У Дидрихса уже не было сил спросить, почему в доме царит разгром. Он не слушал, что говорила мужу сразу постаревшая фрау Амалия. Он не заметил, что Шлих-младший тащит вещи, заколачивает ящики, завязывает баулы. Он ничего
не видел и не слышал. Едва добравшись до кресла, Дид-рихс повалился в него и мгновенно уснул.
Он, таким образом, не слышал и разговора супругов Шлих о том, брать ли его с собой или не брать. Фрау Амалия высказывалась категорически против. Как ни была она потрясена и растеряна, но сообразила все же, что вывозить украденное добро вместе с его хозяином не обязательно. Не нужен ей он в качестве попутчика. Никто ей не нужен! Ехать! Скорей ехать! Плевать на этого старого бездельника! Пусть выбирается сам как сумеет!
Дидрихс не слышал и не видел, как съехали со двора три доверху нагруженные его добром телеги, на каждой из которых, держа вожжи в руках, сидело по одному члену семейства Шлих.
Когда Дидрихс проснулся, солнце катилось на запад. Он прошелся по комнатам — всюду стоял хаос. Он зашел в кухню, заглянул в сарай, в парк — нигде ни души. Он звал, кричал, стучал — никто не отзывался. Именно тогда Дидрихсу стало казаться, что он спит и видит отвратительный сон. Но какой же это сон, когда все так явственно: его покинули, его бросили большевикам!
Тогда Дидрихс сделал второй шаг по пути безумия. Он стал кричать:
— Я буду жаловаться!
Внезапно в распахнутые ворота вкатил автомобиль с военными. Это был штаб одного из проходивших полков Красной Армии. Двадцать два года Дидрихс не приезжал в Бессарабию, чтобы не видеть большевиков даже издали. Теперь он их увидел в своем собственном доме!
Он прятался в сарае, в парке, на винограднике. Наконец решил, что надо объясниться. Поздно вечером он зашел к майору, начальнику штаба.
— Позвольте представиться, — начал он улыбаясь и даже с какой-то, правда натянутой, но все же светской легкостью. — Моя фамилия Дидрихс. Я владелец этого дома и имения.
— Здравствуйте! — сказал майор. — Садитесь! Чем могу служить?
Не пропуская ни одной подробности, Дидрихс изложил все.
Майор узнал, что у Дидрихса есть единственная дочь Молли, — увы, не совсем здоровая от рождения и потому
остающаяся в девичестве, несмотря на тридцать лет, которые ей исполнились как раз двадцать третьего сего месяца. На другой день после вечеринки по случаю дня ее рождения он, Дидрихс, и выехал в Бессарабию, в свое имение, где не был свыше двадцати лет. Что же привело его сюда? Дело в том, что бедную Молли горячо полюбил один молодой человек и она отвечает ему взаимностью со всем пылом овоего неискушенного сердца. Имение давно предназначалось Молли в приданое, и счастье было обеспечено. Но жених и слышать не хочет ни о каком имении в Бессарабии. Он требует наличными деньгами.
— И это, позвольте мне сказать вам, господин офицер, со всей горькой откровенностью, это — непрехменное условие брака. Или наличные деньги, или расторжение помолвки. Жених не-пре-кло-нен! Что мне было делать? Я долго искал покупателя и наконец нашел его в лице некоего Маринеску, румына из Трансильвании. Я уступал ему имение значительно ниже стоимости, я соглашался на некоторый кредит, я шел на все условия, лишь бы устроить счастье дочери.
Здесь Дидрихс вздохнул, нахмурился и умолк.
— Что же дальше? — спросил майор.
— Дальше? Дальше было то, что мы опоздали к нотариусу.
— В каком смысле? — спрооил майор. Посетитель уже занимал его. — Как это вы опоздали?
— Очень просто! Мы приехали в четверть третьего, когда в город вступали ваши войска. Нотариус закрыл свою контору.
— М-да! — покачивая головой, сказал майор. — Значит, сорвалось?
— Вот именно! Сорвалось! И если бы вы знали, из-за
чего! Из-за завтрака! Из-за какой-то дурацкой индюшатины, которой нас кормила эта индюшка, эта фрау Шлих, жена моего управляющего, я выпустил из рук счастье моей единственной дочери. Если бы не этот завтрак, если бы мы приехали на два часа раньше, я продал бы имениек получил деньги и Молли вышла бы замуж, она была бы счастлива. с
Дидрихс, конечно, ошибался, и к тому же очень сильно. Он опоздал больше чем на два часа. Только в его усадьбе и в селе никто не знал, какие события нач-
369
13 В. Финк
нутся двадцать восьмого июня. А в Сороках знали. Во всех бессарабских городах знали благодаря московскому и иностранному радио. Великой новостью еще опасно было делиться вслух, радость проживала в Бессарабии пока инкогнито, но все знали, что она вот-вот открыто выйдет на улицы и площади. Еще работали румынские учреждения, в том числе и сигуранца, ее ищейки и палачи, но в домах, заперев двери и завесив окна, с лихорадочным возбуждением красили простыни в красный цвет и делали из них флаги и знамена в честь народа-освободителя и его славной армии.
