Все рассмеялись.
— Я тогда тоже смеялся, — сказал, помрачнев, Жан-Ришар.— Но смешного тут мало. Это была беспомощность отчаяния. Народ был слишком оглушен. Теперь он немного приходит в себя. Каждый день стычки. Немецкий офицер оскорбил постового полицейского, простого полицейского. Тот сразу за револьвер и застрелил его, этого нахала. На фабриках, на заводах страшный саботаж, взрывы, поджоги, поезда идут под откос.
— М-да, — как-то неопределенно сказал Алексей Алексеевич. — А на что надеются? Ведь саботажем немцев не прогонишь. На что народ надеется?
Тут Жан-Ришар несколько замялся.
— Народ надеется на Советский Союз, на то, что именно вы свернете Гитлеру шею.
— Позвольте, позвольте! — воскликнул я. — Но ведь у нас с ним войны нет.
— Сегодня нет, завтра нет, а что будет послезавтра— неизвестно. Не зарекайтесь, — сказал Блок.— Во Франции все уверены, что он непременно кинется на Советский Союз. И что здесь он наконец получит по
зубам. На Западе ему некого бояться. Правительства воевать с ним не хотят, а народы... Что же народы без средств, без армий?.. Ну, взорвут завод. Ну, пустят поезд под откос. Это хорошо рядом с большой войной. А без нее это ничто, булавочные уколы. Отпор он может получить только у вас.
Когда Гитлер напал на Советский Союз, я спросил Алексея Алексеевича, как долго, по его мнению, война может продолжаться.
Он ответил:
— Уравнение с одним неизвестным.
— Именно?
— Мы не знаем, как союзники, — откроют они второй фронт или не откроют. А от этого многое зависит.
— Но ведь вы не думаете, что не откроют?!
— Ну, не думаю. Ну, откроют. А когда откроют, где откроют, при какой общей ситуации и какими силами? Торопиться они, во всяком случае, не будут. Всю трудную часть войны они оставят нам. Они вполне на нас полагаются. А сами пожалуют, когда победа созреет и нужно будет встряхнуть дерево, чтобы' наполнить корзины плодами.
Какими пророческими оказались эти слова, произнесенные в первые дни войны! Как часто напоминал я о них впоследствии самому Алексею Алексеевичу!
Опытный дипломат, он отлично знал, с кем приходится иметь дело и чего можно ждать.
Вопрос о втором фронте не переставал волновать общество целых три года и неоднократно возникал в наших беседах с Алексеем Алексеевичем.
Каждый раз я видел, как много этот человек знает, как много он еще может написать.
— Вы помните, когда высадился во Франции русский экспедиционный корпус генерала Лохвицкого? — спросил он меня однажды.
— Конечно, помню. В 1916 году.
— Верно. А вам известно, когда наши весьма доблестные союзники стали требовать, чтобы Россия послала им солдат? В августе 1914 года! Через несколько дней после начала войны. Она еще, собственно, только начиналась, и сразу Англия потребовала, чтобы Россия немедленно, в недельный срок, поставила на Западный фронт четыре армейских корпуса. И не меньше трех/ Слава богу, даже у царского правительства хватило ума отказать. Но прошло полгода, и Англия снова потребовала русских солдат. Опять откадали. В 1915 году я был у Пуанкарэ. Он — то же самое: давайте ему русских солдат. Триста тысяч штыков! Я говорю: сейчас в России очень тяжелое положение на фронте, до крайности тяжелое. Но это не произвело на него никакого впечатления. У них там у всех была своя психология и свои доводы: «У вас, в России, есть люди, но не хватает оружия. А у нас есть оружие, но людей мало. Поэтому мы дадим оружие, а вы дайте людей, и пусть они нас защищают»! Каково? А?
До сих пор Алексей Алексеевич говорил более или менее спокойно. Внезапно он разволновался.
— А Жоффр?! — воскликнул он. — Вы думаете, Жоффр... Он с виду был добродушный старик, любитель покушать. Так разве он не сказал мне однажды с обворожительной улыбкой, как бы между прочим, что Россия должна была бы прислать ему своих солдат, потому что французская армия несет большие потери. Я ответил, что и мы несем огромные потери в людях. Тогда Жоффр говорит: «У нас погибает наша молодежь, цвет французской нации, а Иванов так много...»
Алексей Алексеевич нахмурился и умолк.
— А вы спрашиваете, когда они откроют второй фронт... Уж эти мне союзнички!.. Кстати, — спохватился он, — вы-то хоть знаете, кто именно добился у царя посылки русских солдат во Францию? Не знаете? Не дипломаты и не военные, а социалист Альбер Тома, крупный деятель Второго Интернационала и не менее крупный делец. Он. приехал в Россию и пытался выступить перед рабочими, перед солдатами, но его встречали свистом и провожали улюлюканьем. Ужасно невежливо! Зато ему повезло при дворе. Николай Второй обласкал его, удовлетворил его просьбу и даже подарил на прощанье нефритовую братину с двуглавым орлом. А? Как-кая пре-лесть! По-моему, этот давно подохший орел поднесь парит над французскими социалистами!..
Я спросил, что же, собственно, так понравилось Николаю Второму в Альбере Тома.
— Странный вопрос! — сказал Алексей Алексеевич. — Царь поговорил с ним и, вероятно, подумал: мне бы таких социалистов, я бы еще двести лет преспокойно просидел на троне. Да вот не сподобил господь.
Товарищ, который участвовал в боях за Москву в конце 1941 года, рассказал мне кое-что о перехваченных документах, из которых было, например, видно, что в окружении Гитлера уже тщательно разрабатывали церемониал его вступления в Москву: ковры по всей улице Горького от Белорусского вокзала до Кремля,, парадный обед в Кремле и многое другое. Пленные подтверждали эти сведения.
Я рассказал это Алексею Алексеевичу.
Он развеселился.
— В общем, как в известном анекдоте: «Кажинный раз на эфтом самом месте». В 1914 году кайзер Вильгельм тоже составил список гостей, которых он пригласит к завтраку, когда войдет в Париж. Он считал, что это дело двух-трех дней. Он был удивительный тупица. Он не соображал, что французы не признают себя побежденными и отходят с оружием в руках. У него был план Шлиффена — не план, а расписание побед: такого-то числа там-то, такого-то числа там-то. Как в железнодорожном указателе. Но все было построено на том, чтобы, имея двух противников, иметь всегда только один фронт. И вдруг русские! Они выступили гораздо раньше, чем думали немцы. Так что немцам пришлось остановить наступление на Западе и поспешить на Восток. ’Вильгельм, конечно, не понял, что это значит. Он был тупица. У него в гардеробе висели генеральские мундиры всех полков всех европейских армий, и он каждый день надевал другой мундир. А в военном деле он был конюх. Но уж зато его начальник штаба Мольтке понял все. Как только он узнал, что произошла задержка на Марне, он сразу сказал: «Теперь мы войну проиграли». Потому что в военном деле есть железное правило: порыв не терпит перерыва. Если победа сошла с графика, она будет ржаветь на запасных путях, в тупике, и каждый день ее будут обгонять неприятности.
Летом 1944 года союзники наконец высадились в Нормандии. К тому времени хребет у Германии был сломан. Запад она покидала, мечтая только об одном: как-нибудь собрать остатки сил для сопротивления на Восточном фронте. Тогда-то союзники и пустились отступавшим немецким войскам вдогонку. Правда, догнать их было трудно, но, как известно, в Арденнах они сами остановились и так стукнули американскую и английскую армии, что нашему командованию пришлось их выручать.
По этому поводу Алексей Алексеевич извлек из неисчерпаемых запасов своей памяти курьезную историю.
Вот она вкратце.
Дело было в 1914 году, после битвы под Монсом. Англичане разбиты и отступают. Положение трудное. Других войск нет, и взять негде. Россия отказала.
Что делать?
Ломали головы, ломали и решили искать спасения в обмане и сплели его, правда, довольно ловко.
На одного крупного сотрудника английской разведки,— его фамилия была Астон — возложили деликатную миссию как можно скорей «высадить» в Остенде войска. Говоря точней, высадить их надо было в воображении жителей. Но так, чтобы об этой «высадке» узнал неприятель, и притом как можно скорей и «под строжайшей тайной».
