Так, беседуя, мы прибыли на площадь Трокадеро. Отсюда в Советский павильон надо было идти пешком.
В Советском павильоне, несмотря на всю его огромную площадь, всегда бывало столько народу, там стояла такая толкотня, такая давка, такая духота, что мне просто страшно было везти туда больного Роллана. Поэтому я предварительно договорился с директором павильона, и он сделал все необходимое: за час до нашего приезда была закрыта входная дверь, а когда вся публика вышла, закрыли и выходы. Нас пропустили через кабинет директора. В павильоне было прибрано, проветрено и пусто.
Роллан изумился: ему тоже наговорили, что его затолкают, растопчут, что он задохнется и т. д. А тут — ни души!
Он был тронут, узнав, в чем дело.
Вот он осматривает экспонаты. Много больших фотографий: новые дома, новые заводы, фабрики, шахты, школы, больницы, университеты, новые улицы в старых городах, новые города в тайге, Магнитогорск, Уралмаш, Челябинск, новые нефтяные районы, железные дороги в пустыне, каналы в пустыне, полет в стратосферу, прокладка Северного морского пути, челюскинская эпопея, полярная экспедиция на дрейфующей льдине, беспосадочный полет в Америку, парад физкультурников на Красной площади, девушки-парашютистки, туркмены, прибывшие в Москву из своей далекой земли верхом на великолепных ахалтекинцах, макеты новых заводов, макеты театральных постановок, книги русских авторов, авторов из братских республик, переводы произведений иностранных писателей на русский язык и на десятки языков народов СССР — все в невиданных для Запада тиражах.
Это были документы эпохи, документы жизни, насыщенной трудом, трудом и трудом, и созиданием, и порывом, и безостановочным движением вперед.
Это были документы деятельности новых людей, которые создавали богатства, не помышляя стать их личными собственниками или акционерами. Эти люди были провозвестниками того грядущего человечества, которое навсегда освободится от власти денег, от эксплуатации, и от права на эксплуатацию, и от всей скверны, которая наслоилась в человеке за все тысячелетия, когда труд был в подчинении, когда на земле царили неравенство и несправедливость, — короче говоря, за все время существования человеческого общества.
Роллан переходил от одного документа к другому* всматривался, точно изучал каждый из них, все то, что за ним в прошлом, и все, что впереди, в далях будущего. Он что-то негромко шептал, я не сразу разобрал, что именно, й только потом расслышал, что он повторял каждый раз одни и те же слова: «Ah, c’est un monde nouveau! C’est un monde nouveau!» (Да, это новый мир! Это новый мир!)
Тогда мне сделалось как-то обидно, что Роллан видит все эти экспонаты в несвойственном им спокойном, инертном состоянии. Их надо видеть, когда павильон открыт, когда они окружены людьми, когда они вторгаются в сознание многотысячной толпы, глаза у людей горят, люди спорят, кричат, шумят, одни — за, другие — против, воздух дрожит от яростных криков, от веселого смеха, ум разбужен, страсти — тоже.
По-видимому, директор павильона, сопровождавший нас, подумал о том же. Он стал довольно живо рассказывать Роллану, какие любопытные -сцены разыгрываются вокруг экспонатов.
Вот мы остановились перед автомобилем «ЗИС». Тогда это была'последняя новинка нашей автомобильной промышленности. Директор рассказал, как какой-то господин «весьма буржуазного вида» детально осмотрел машину со всех сторон и довольно скептически спросил:
— Это они собирают из американских частей?
Сотрудница павильона разъяснила, что автомобиль
выпущен нашим заводом, изготовлен целиком из наших материалов, нашими рабочими и нашими инженерами.
Вокруг стояло много народу. Сотрудницу слушали внимательно. Господин немного опешил, но лишь на минуту.
— Ну что ж,— сказал он, — автомобиль как автомобиль. Не знаю, чем вы так гордитесь?! У нас тоже есть прекрасные автомобильные заводы. Что в нем особенного, в вашем социалистическом автомобиле?
Тут, по словам директора, из толпы раздался голос:
— Не знаете, мсье? Я объясню вам. Этот автомобиль доказывает, что рабочие могут прекрасно сами организовать промышленность и буржуазия им совершенно для этого дела не нужна. Тут есть над чем подумать, мсье, уверяю вас.
В публике раздался веселый и непочтительный смех, господин исчез.
Эта история так понравилась Роллану, что он позвал своих спутников, которые немного отошли в сторону, и попросил директора повторить все сначала. Поощренный вниманием, директор рассказал еще одну сценку. Она разыгралась у комбайна.
Вокруг этой огромной машины как-то собралась большая группа крестьян из Нормандии. Крестьяне пытливо осматривали машину со всех сторон, внимательно выслушивали объяснения сотрудника, заглядывали внутрь, щупали, просили завести и слушали грохот мотора с видом музыкантов, которые про себя проверяют ритм новой мелодии.
— Так, — сказал наконец один из них. — Значит, вы говорите, эта машина работает у вас на крестьянской земле?
— На крестьянской, — подтвердил сотрудник и прибавил:— У нас другой и нет.
— А что такое колхоз? — спросил другой крестьянин.— Объясните, что это таксе. Например, как распределяются доходы?
Сотрудник объяснил. Крестьяне задумались.
В группе давно уже стоял какой-то молодой господин довольно приятной внешности. Он тоже слушал.
Вдруг он вышел вперед и выпалил:
— Но, позвольте, мсье, я не вижу разницы между вашим колхозом и нашими акционерными обществами.
По словам директора, которого душил смех, когда он рассказывал Роллану эту историю, господин произнес свою тираду, самодовольно улыбаясь, с видом человека, который этак вот, походя, без натуги, задал «агенту Москвы» убийственный вопрос, на который тот не найдет что ответить.
Но тут раздался взрыв хохота: это развеселились крестьяне. Один из них, на вид беззлобно, но с нормандским лукавством, сказал:
— Мсье, вы так рассуждаете, потому что работаете, вероятно, штанами на стуле. А вы бы попробовали работать руками в поле. Уверяю вас, вы бы тогда гораздо лучше понимали, в чем тут дело, в этой машине, и в колхозе, и во многом другом.
Эта история тоже была оценена Ролланом и тоже заставила его смеяться.
— Пойдемте, — сказал тогда директор и повел всю нашу группу в центр зала. Там стоял бронзовый бюст Ленина.
Бюст Ленина...
Лишь накануне я видел сцену, которая меня взволновала.
В павильон пришел слепец. Его вела под руку немолодая женщина с усталым лицом и суровым, сосредоточенным взглядом. У слепца глазницы были пусты, веки слиплись. В петлице порыжелого пальто он носил желтую ленточку Военного ордена и красную — Почетного легиона. Мне было ясно, где остались глаза этого человека.
Что нужно на выставке слепцу? Зачем он пришел?
Незаметно я последовал за ним.
Нигде не останавливаясь, женщина подвела его к бюсту Ленина.
— Ну вот!—сказала она негромко, и оба остановились.
Слепой положил правую руку на бронзового Ленина. Пальцы увидели, что находятся на груди, и быстро побежали вверх, к голове. Слепец ощупал ее от бороды до лба, быстрым, удивительно быстрым, но четким бегом пальцев. Потом он стал медленно водить рукой по лбу, по глазам, задержался у рта, снова вернулся ко .лбу...
Женщина стояла рядом и молчала.
Наконец слепой опустил руку.
— Ну вот! — сказал он наконец.
Женщина взяла его под руку, и они ушли.
Мы медленно передвигались по залу, когда я начал это рассказывать. Но Роллан, услышав, что речь идет о слепом человеке,, остановился и не пошел дальше, пока не дослушал до конца. Он был взволнован тем, что слепцу было необходимо узнать, как выглядел при жизни человек, который начал переустройство этого горестного и прекрасного мира.
Бюст Ленина стоял на невысоком постаменте.
Роллан обнажил голову, когда мы были еще в нескольких шагах от него.
Но вот мы подошли близко. На полу, у самого постамента, лежал довольно густой пучок пшеничных колосьев. Они были перевязаны веревочкой, под которую кто-то засунул бумажку с какой-то надписью.
