— Меня и вас хотят уверить, — продолжал Имано, — что заправилы концернов — наши братья. Вы только подумайте! «Братья», которым наплевать на то, что миллионы японцев едят траву вместо риса, «братья», которые продают нашу страну чужеземцам... — Голос Имано зазвучал громче и суровее. — А вот этот, — Имано показал рукой на сидящего в первых рядах пожилого человека в залатанной фуфайке, — огородник кореец Ким Дон Сек, честный труженик, — оказывается, мой враг. Почему же, спрашиваю я вас, Ким и миллионы таких же простых люден — мои враги, а кучка предателей нашего народа — мои друзья и братья? Почему нас хотят уверить в том, что китайцы и корейцы, желающие жить с нами в дружбе, наши враги? Почему нашими врагами называют русских людей, которые подняли знамя борьбы за мир и за дружбу простых людей во всем мире? Нет! У тех, кто хочет натравить нас друг на друга, ничего не выйдет...

— Правильно, Имано!

— Не выйдет!

По стадиону прокатился грохот аплодисментов, на всех деревьях вокруг стадиона закричали «банзай».

Имано поднял руку, и глубокая тишина снова повисла над полем.

— Нас, простых людей, во всем мире неисчислимое множество. Мы — несокрушимая сила, и наша сплоченность и воля могут предотвратить новые войны. Если мы скажем войне «нет», то никакие силы не посмеют ее вызвать, ибо что сильнее воли народа? Если весь народ дунет, то будет тайфун! Если весь народ топнет ногой, будет землетрясение! Если наш народ в Одзи скажет «нет!» и то же самое скажут в Токио и Осака, в Нью-Е1орке и Лондоне, в Германии, Египте, Аргентине, во всех странах мира, то кто будет воевать тогда?

Раздались возгласы:

— Прекратить войну в Корее!

— Пусть амеко убираются из Японии!

Тогда голос Имано зазвучал еше громче:

— Наш Одзи, товарищи, только маленький городок в Японии. Не на каждой карте его найдешь. Но и в Одзи тоже действует кучка предателей нашей нации, которые хотят запугать простых людей. Фашисты обнаглели до того, что среди бела дня избивают людей только за то, что они подают свой голос за мир.

Фашисты гуляют на свободе, потому что им покровительствуют чужеземцы, а честного человека, настоящего патриота, учителя Сато, держат в тюрьме.. ■

— Освободить учителя!— зазвенели детские голоса с деревьев.

— Свободу Сато-сенсею!

Весь стадион загудел.

— Долой предателей и их хозяев!

— Амеко, вон из Японии!

— Да здравствует мир!

Имано снова поднял руку,

и шум постепенно затих.

— Вся вина учителя заключается в том, что он сказал: «Японцы не будут воевать ни за интересы своих правителей, ни за интересы их заморских хозяев. Японцы будут бороться за мир!» И, как все честные люди, Сато требовал прекращения грабительской войны против корейского народа. И за это он оказался в тюрьме. Но Сато не один, а всех нас в тюрьму не загонишь! Мы требуем освобождения Сато! Мы будем бороться до тех пор, пока не добьемся его освобождения! Будем бороться до конца!.

Дзиро, сидевший на большой ветке клена, нагнулся к Масато:

— Слышал? Рабочие будут бороться за сенсея!

Он облизнул рассеченную губу и улыбнулся. Под глазом у него был большой синяк.

— Сенсея освободят непременно, — кивнул головой Масато. На его щеке красовалась большая царапина. — Если весь народ дунет — будет тайфун!

С соседнего дерева раздался голос Сигеру:

— Смотрите, около трибуны сидят на траве учителя Аоки и Танака и хлопают в ладоши...

Сигеру взмахнул рукой и чуть не сорвался с дерева.

— Только сплоченностью мы можем добиться своего! — Имано потряс сжатым кулаком. — Мы не одиноки в нашей борьбе за правду, справедливость и мир. Мы идем плечом к плечу со всеми простыми, честными людьми всего мира. Мы идем вместе с великими народами Советского Союза и свободного Китая...

Последние слова Имано были заглушены аплодисментами и криками:

— Советскому Союзу банзай!

— Народному Китаю банзай!

Когда Имано закончил свою речь, у трибуны появился владелец магазина «Дом журавля и черепахи» Фудзита и, опираясь на трость, осторожно взобрался на бочонок.

— Я не сомневаюсь, господа, — заговорил он тоненьким, дребезжащим голоском, кивнув подбородком в сторону Имано, — что этот человек умышленно ничего не сказал о нашем императоре и правительстве, потому что Имано — красный, и вся его речь — это коммунистическая пропаганда. Красные подрывают основы нашего государства и хотят поссорить нас с Америкой, которая помогает нам...

— Тебе помогает толстеть, а не нам! — крикнул сидевший около бочонка пожилой рабочий и сплюнул.

Со всех сторон раздались возгласы:

■— Нечего слушать этого кровососа!

— Слезай, живодер!

С деревьев закричали:

■— Барсук! Барсук!

На этом закончилось выступление Фудзиты.

Внимание участников митинга привлек настоятель местного буддийского храма. Маленький, сгорбленный старик в парчовой шапочке шел, опираясь на плечо молодого монаха. Все поднимались и пропускали его вперед.

Жителям городка было известно, что престарелый настоятель не только подписал воззвание в защиту мира, но и призвал последовать его примеру всех своих прихожан.

Но в тот момент, когда настоятель подошел к трибуне, с западной окраины стадиона раздались крики:

— Полицейские!

Вслед за этим послышались свистки, и участники митинга увидели большую группу полицейских, спрыгивающих с грузовой автомашины.

Несколько полицейских на мотоциклах подкатили к трибуне. За ними подъехал автомобиль.

— Немедленно разойдитесь! — приказал полицейский начальник, сидевший в машине.

Размахивая дубинками, его подчиненные окружили трибуну.

Стадион взорвался гулом гневных голосов:

— Где вы были, когда фашисты хулиганили?

— Американские холуи!

Полицейский начальник взмахнул рукой в белой перчатке, и полицейские бросились в первые ряды. Сидящий на клене Дзиро увидел, как один из полицейских подбежал к настоятелю, замахнулся на него, но Имано и еще несколько рабочих схватили полицейского и сбили его с ног.

В это время Дзиро услышал крики внизу. Масато проворно, как обезьяна, стал подниматься вверх и уселся рядом с Дзиро. Внизу, угрожающе размахивая дубинкой и громко ругаясь, стоял сам «бегемот» — огромный детина, один из старших полицейских Одзи. О нем говорили, что он во время войны служил в жандармерии и избивал арестованных мокрыми полотенцами, свернутыми жгутом, отбивая им легкие.

— Слезть немедленно!—гаркнул он, размахивая дубинкой. — А то стащу и переломаю все кости.

Но Дзиро и Масато предпочли взобраться еще выше. Тогда полицейский швырнул в них камень.

— Иди сюда! — крикнули сверху. — Бегемот!

Вокруг послышался смех мальчишек, сбежавшихся

к дереву. На выручку приятелей поспешил Сигеру. Он подбежал к полицейскому и, изобразив на лице неподдельный ужас, крикнул:

— Господин полицейский, я видел, как вон там, у самого овражка, упал и не поднимается. . . какой-то полицейский. .. Кажется, начальник! Туда все побежали.

— Упал? Где? ■— рявкнул «бегемот» и помчался в ту сторону, куда показал Сигеру.

Дзиро и Масато быстро соскользнули с дерева.

— Что случилось? — спросил Дзиро, потирая ушибленную ногу.

Сигеру ухмыльнулся и скорчил гримасу:

— Ничего особенного... Бегемот поверил мне и решил немножко пробежаться. Надо удирать, а то он сейчас вернется.

Глава седьмая ПРАЗДНИК

Уже с самого рассвета праздничный день обещал быть солнечным и спокойным. Небо было безоблачным, в лощинах таял туман, широкая гладь озера застыла, словно зеркало. Нежнорозовая заря позолотила верхушки священных криптомерий, и радостный щебет птиц возвестил начало дня. Птицы высоко взтстели в светлоголубую высь, чтобы первыми встретить восход солнца.

Но вот из-за позолоченной кромки соснового леса брызнули солнечные лучи, и светлая кровля храма Инари блеснула, словно облитая расплавленным серебром.