2. Управление в Юшуньском бою

Вопрос управления войсками в Юшуньском бою стоял очень остро.

Дело в том, что как раз к Юшуньскому бою железная дорога, подходившая уже к Воинке, невероятной слякотью была попорчена у Богемки и требовала нескольких дней для исправления. На подвозе это отразилось мало, потому что перед тем благодаря той же железной дороге в районе Воинка — Богемка были устроены склады, которые можно было свободно тратить до конца, зная, что через 4–5 дней подвоз будет восстановлен. Но вот с моим проездом было хуже.

По железной дороге нельзя, на автомобиле тем паче. Мое присутствие требовалось и в Воинке, и на Чонгаре, может быть, и в промежутке между ними, и в тылу на случай выступления Орлова. Когда положение поколеблено, особенно требуется личный пример и постоянное руководство, так как могут пасть духом и начальники.

Одного телеграфа было мало, надо было видеть бой и распоряжаться так, чтобы все чувствовали, что они на виду и не брошены. Джанкоя покинуть тоже было нельзя, потому что каждый запрос с фронта, оставшийся без ответа, мог возбудить слухи, что штаб уже снялся под влиянием неудачи на другом участке. Таким образом, сознавая необходимость личного примера, я за весь бой не покинул Джанкоя.

В помощь мне явились летчики: у меня было 6 летательных аппаратов. Но вылететь на них, чтобы опуститься [58] в Воинке, тоже было невозможно, потому что спуск на размягченную почву должен был кончиться неудачей. Летчики летали непрестанно, донося мне о положении своих и неприятельских войск; соответственно этому я отдавал распоряжения, которые с аэроплана сбрасывались боевым участкам.

У войск создалось впечатление, что я сам нахожусь на одном из аппаратов. Благодаря летчикам картина боя и группировка красных стали мне ясны. Орлов был под непрестанным наблюдением. Летчики заменяли телеграф и телефон, всегда отстававший от войск, и все войска обороны Крыма были использованы в бою, конечно, за исключением танков, которые могли кружиться только около своей базы — грязь мешала их движению — и потому были использованы как форты у Воинки и держались между Орловым и остальными силами на случай, если тот ударит на них. [59]

К Юшуньскому бою уже были сменены неподходящие начальники до начальника гарнизона Симферополя и коменданта Севастопольской крепости включительно. Вылавливание банд было организовано, и они ликвидированы. Санитарная часть благодаря назначенному мною доктору Лукашевичу, человеку очень знающему и энергичному, стала на должную высоту. Пришлось прибегать к таким мерам, как реквизиция кроватей и ванн у населения для больных.

Обстановка на других фронтах складывалась безнадежной: на Кавказе бежали, Одесса эвакуировалась в кошмарной обстановке распада, доверие к старому командному составу терялось окончательно.

Готовясь к Юшуньскому бою, я уже мог принять все меры к эвакуации, суда для которой были наготове{21}. Ставка каждую минуту ждала падения Крыма. [60]

На всякий случай я приказал начальнику гарнизона Симферополя полковнику Гильбиху заготовить припасы, главным образом боевые, чтобы иметь возможность перебросить их в район Карасу-Базара. При неудачном бое я предполагал отходить на Керчь и отправить только несколько поездов на Севастополь. Эвакуировавшиеся войска должны были занять Акмонайскую позицию, которую я оборонял, приняв в апреле 1919 г. 5-ю [пехотную] дивизию, и после двух боев (27–30 апреля) спокойно удержал до июньского наступления. Сам же я с назначенными для того мною людьми (около 700 человек) хотел засесть в горах Карасу-Базара с тем, чтобы висеть на флангах и тыле обоих направлений (Керчи и Севастополя) и тем дать возможность спокойно произвести эвакуацию, после чего броситься на Перекоп и появиться на Украине, откуда люди отряда смогут спастись. Сам же я, конечно, должен был бы ликвидировать себя, согласно данному слову, что я из Крыма, пока командую, не уйду. Но для этого отряду нужен был запас боевых припасов и легко перевозимых консервов — позаботиться об этом и было поручено Гильбиху.

Заготовка шла быстро. Орлов, узнав о собранных для неизвестной цели в Симферополе припасах, получив мой приказ сдать отряд, двинулся на Симферополь.

Прямо объявить о своих намерениях он не решился. Людям своим он заявил, что генерал Слащов приказал двигаться на Симферополь, где начались беспорядки. Он был настолько военно безграмотен, что такой же приказ дал стоявшим около него танкам, но там сейчас же усомнились в том, чтобы я мог дать приказ танкам идти походным порядком на Симферополь, и донесли мне.

За Орловым была организована погоня сводным полком 9-й кав. дивизии (400 шашек) с 8 конными орудиями и 100 шашками конвоя, с моим поездом и 2 бронепоездами, взятыми из Таганаша. Летчики следили за движением Орлова. На фронте уже была победа.

12 марта Чаплинка уже была занята разъездами Морозова. В тылу об этом знали. [61]

Орлов, конечно, со своим отрядом в 500 штыков не мог рассчитывать на успех, тем более что своих же людей он должен был обманывать заявлениями, что делает все по моему приказу.

В районе Сарабуза отряд Орлова был настигнут 9-м конным полком, а от Сарабуза подошел конвой. Людям Орлова стал ясен обман. Сомнений не могло быть: с одной стороны, за ними гонятся с фронта, с другой — они не могли не узнать моего георгиевского флага. Орловцы не стали стрелять. Тогда офицеры Орлова застрелили 8 человек и бросились сами к пулеметам, но были схвачены своими же людьми. Орлов, находившийся сзади вместе с Дубининым, вскочил на лошадь и скрылся в сумерках. Орловские офицеры во главе с князем Бебутовым в числе 16 человек были приведены ко мне. Военно-полевой суд приговорил их к смертной казни, приговор был той же ночью мною утвержден. Ни в конвое, ни в 9-м полку потерь не было. Солдаты отряда Орлова поступили на пополнение фронтовых частей. Орлов еще пробовал выпускать прокламации в горах, но ему больше не верили. Он политически умер. Вскоре был казнен и Дубинин — орловщина была уничтожена, но расцветала врангелевщина. [62]

При описании происшедших боев я совершенно не касался роли флота и полковника Гравицкого на Арабатской стрелке и чувствую, что читатель уже спрашивает меня, какую роль играли они в описываемых мною военных событиях.

Их роль была очень незаметная, очень невыгодная, о них почти не говорили; и действительно, в боевых действиях они почти не принимали участия. И все же их незаметная служба была крайне тяжелой, и если бы их не было, то и без того безвыходное положение крымских защитников сделалось бы окончательно отчаянным. Можно сказать определенно, что красные не нападали на Крым с моря и Арабатской стрелки потому, что там был крымский флот и отряд полковника Гравицкого.

Помочь в крымских боях флот ничем не мог. Глубина моря у берегов не позволяла ему подойти к Перекопскому перешейку. Если бы он стал стрелять, то его снаряды достигали бы до берега на пределе, и только [63] у Геническа вооруженные коммерческие суда и канонерки стрелять могли, но только по Арабатской стрелке, а до крымского берега, конечно, не достигали. Кроме того, началось замерзание морей, и суда окончательно были приговорены к бездействию у берегов. Но их господство на море делало десант красных в Крым с тылу невозможным.

Командующий морским отрядом капитан 1 ранга Машуков пошел даже на то (по личной инициативе), что заморозил во льду канонерскую лодку «Терец», сделав из нее неподвижный флот на фланге Арабатского отряда. Жить этому отряду на Арабатской стрелке было негде, и он страшно страдал от холода, связь была почти исключительно по радио. Итак, флот и Арабатский отряд обеспечивали защитников Крыма от обхода. Флот, кроме того, все время был готов для эвакуирования; правда, он от этой задачи отрывался, но это была вина не его, а обстоятельств. Крым два раза оставался без флота, потому что Машукова приходилось бросать для эвакуации Одессы и Новороссийска. [64]