– «Психом», – поправил профессора бесплотный голос. – Не отставай от жизни. Мы – последнее поколение психотехников. Все, кто моложе нас, – «психи». Это значит, что они могут действовать наперекор чему угодно.

– А случайно уничтожить фактор фатума невозможно? – повернувшись к Воронину, спросил сэнсэй. – Ты как специалист по времени должен это знать.

– Ни один известный науке психотехник на сегодняшний день такими способностями не располагает, – отрезал профессор. – До сих пор предсказание оставалось единственной надеждой. Из всех твоих учеников перспективнее всех Ксения. Она единственная из выпускников имеет шанс обнаружить фактор фатума самостоятельно. Но и она еще не завершила обучение.

– В предсказании говорилось «ученики», а не «выпускники», – возразил незримый собеседник. – Учитывая, что фактор фатума уже активизировался…

– В любом случае убрать фактор ей не по силам, – парировал Воронин. – Пока что он локализован на Дальнем Востоке. Если последняя для России война начнется, то ее причина – там. Боюсь, что вскоре мы окажемся насильно втянуты в японо-британскую.

– Провокации на границе… – пробормотал себе под нос Поликарп Матвеевич. – И снова Ксения. Господи, как все завязано.

– Кто-то тут еще жаловался на обилие случайностей, – заметил Сергей Владимирович. – Может, конечно, это начинается паранойя, но, пока я не увижу в будущем привычного веера вариантов, любая случайность будет для меня проявлением фактора фатума.

– Значит, мы должны надеяться на чудо… – устало произнес собеседник Архипова и Воронина. – На внезапные озарения, чьи-то сверхвозможности и божественное вмешательство. Напомните мне в конце недели, чтобы я отстоял молебен.

– Наш общий сэнсэй четко видел развилку, – уловив зарождающийся негатив, высказался Поликарп Матвеевич. – Не имеет смысла отчаиваться и бросать начатое, тем более что мы уже не на половине пути, а в самом финале.

– Знаменитое архиповское упрямство. – Воронин изобразил на лице улыбку, которая, впрочем, не обманула никого из беседующих. – Вопреки так вопреки. А если России и суждено погибнуть, так мы постараемся, чтобы она сопротивлялась до последнего и выглядела по возможности достойно.

Протектору Калифорнии было не до нас. Очевидность этого утверждения доказывали толпы курьеров, встретившихся на пути в его дворец. К слову о дворце – столь эклектичного архитектурного решения мне еще не доводилось встречать. Вроде как все детали европейские, оформлены по европейским канонам, но все равно – было в нем что-то такое, отчего на ум сразу приходил токийский дворцовый комплекс. Причина ассоциации нашлась не сразу. Мне пришлось покопаться в памяти и вспомнить фотографический альбом из кабинета Поликарпа Матвеевича. Башня для дальновидения характерных форм! Что-то похожее вроде бы стояло и в Париже.

– С эмоциональным фоном тут не слишком, – процедил мой напарник, останавливаясь напротив малого парадного входа.

Чести входить через большой парадный удостоился только Сугимото, да и то лишь благодаря императорскому приказу. По мне, так хорошо еще, что не через черный придется входить.

– Да тут и так ясно, – махнул рукой капитан Островский. – Туго у японцев дела. Влезли куда не след, а теперь расхлебывают. Протекторат…

Страшно захотелось напомнить капитану, что Калифорния японскому народу приносит немалые прибыли. Тут и золото, и порты на восточном побережье Америки, и гелиевые месторождения, без которых вряд ли возможно содержать такой мощный воздушный флот, а значит, контролировать Западный Китай и Монголию. При всех порождаемых протекторатом проблемах он был жизненно необходим Японской империи.

– Вам назначена аудиенция на пятом этаже, – с неизменной улыбкой, отличавшей всех работающих на императорской службе американцев, объяснил нам охранник после того, как лично обыскал каждого, отобрал мечи и огнестрельное оружие.

– Возмутительно, – прокомментировал Алексей. – Пятый этаж – это кабинеты мелких клерков. Надо будет отметить в наших отчетах, что американцы отнеслись к международной Комиссии…

– …недоверчиво, – завершил за него фразу Ледянников.

Очевидно, он же воспользовался своими способностями, чтобы заткнуть Островскому рот. В противном случае дипломатический скандал был бы неминуем.

Находясь в роли младшего члена команды, я всю дорогу старался молчать. Когда молчишь, глотаешь уже готовые реплики, обдумываешь по пять-семь раз каждое свое слово – опыт набирается как-то ощутимее. Например, я почувствовал себя мудрым уже на вторые сутки.

– С протектором встретится Сугимото, – тщательно выстроив фразу, высказался я. – Он будет действовать, опираясь на официальные каналы. Нам же остается свободный поиск.

Островский хотел было сказать что-то резкое в адрес свихнувшихся «психов», но вовремя передумал и остановился. Я уже заметил, что характер у Дмитрия довольно скверный – пары-тройки сказанных невпопад слов достаточно, чтобы испортить весь день. Как ему лично, так и всем, кого угораздило оказаться поблизости. Надо быть мастером уровня Эдуарда Платоновича, чтобы удерживать его от нервных срывов и самобичевания. Алексей же, напротив, говорит едва ли не все, что приходит ему в голову, не обращает внимания на тонкости, обороты и вторые смыслы слов. На самом деле Островский, конечно же, умнее, но первое впечатление производит именно такое. Быть третьим в этой компании – непростое занятие. Еще на борту «Зенона», пока дирижабль висел возле одной из причальных мачт Цусимы, они ухитрились поссориться на пустом месте.

Дмитрию отчего-то показалось, что полет в Америку вовсе не обязателен.

– Сам факт нападения на меня на обратном пути говорит о том, что шпиона надо искать во Владивостоке, – настойчиво убеждал он сначала нас с Алексеем, а затем – как мне позже рассказал Островский, и гроссмейстера Жукова. – Любое иное направление поиска – пустая трата времени и сил. Сначала необходимо устранить утечку информации – в противном случае все наши поиски будут напоминать игру в жмурки. Мы ищем, а над нами тихо посмеиваются и предусмотрительно убираются с нашего пути, куда бы мы ни пошли.

– Пока мы будем разбираться с российскими проблемами, Немо будет продолжать свое черное дело, – возражал ему Островский. – Ты только подумай, ведь он же где-то подбирает себе экипаж, закупает провиант, ремонтируется и загружается углем. Скорее всего это находится где-то в Америке, надо вести поиски там.

Притом что решение принимали все равно не они, споры продолжались до тех пор, пока комиссия не приказала нам сопровождать Кодзо Сугимото. До сих пор мне казалось, что Островский был прав. После того как нас показательно проигнорировал протектор исчезли последние сомнения. Какой-то психотехнический талант будто бы говорил мне: тепло. Еще теплее. Уже почти горячо, не обожгись.

Я смутно помню, как мы поднимались по лестнице, шли длинными, узкими, скупо освещенными коридорами, пропускали тележки с бумажными папками и каких-то людей в военной форме. А того клерка, который принял нас в тесном, плохо проветриваемом кабинете, ухитрился не запомнить совсем. Для ученика мариенбургской школы – отвратительный признак. Нас учили запоминать все подряд, в каком бы состоянии ты ни находился. Когда несколько дней назад я падал в обморок на владивостокском стрельбище, и то потом вспомнил растерянное лицо Алексея, напряженное – Дмитрия, ветер, швыряющий в лицо колючие снежинки, запах пороха и выгравированного на пистолете снежного барса. Впечатления же от калифорнийского дворца можно было описать парой-тройкой предложений.

Стиль. Стилевидение. Футуроскопист видит, Что будет. Стилевидец – Как. Все вокруг веяло какой-то угрозой, какой-то безнадежностью. Чуть позже, когда у нас выдалась свободная минута, Дмитрий рассказал, как я неожиданно для всех вытянулся в струнку, посерьезнел и замкнулся в себе. Полностью замкнулся. На меня даже клерк побоялся смотреть, штамп в паспорте поставил на раз, тогда как паспорт Островского едва не вывернул наизнанку.