- Тони, я прошу тебя, я понимаю, для тебя это не так важно, ты с ним ни разу не виделся, ты не слышал его рассказов. Очень сложно согласиться на это, когда не знаешь человека. Но пожалуйста, Тони, выслушай меня. У меня хватит средств, хватит на билеты в Испанию туда и обратно, его соседи обещали помочь...
- Лили, зачем тебе это? Это совершенно чужой тебе человек, откуда ты знаешь, был ли у него на самом деле такой сын...
-Как понять 'откуда ты знаешь?' Я же говорила тебе, он показывал мне фотографии с сыном, ты что же, думаешь, он это специально все подстроил? На кой черт это восьмидесятилетнему старику, скажи мне, пожалуйста?
- Ладно, может, у него и была похожая история, может, он и расчувствовался, и проникся симпатией к тебе и к твоему сценарию, а может, вообще хотел угнаться за молодостью и проверить, может ли он еще кадрить молоденьких девочек.
- Что? Тони! Как ты вообще можешь допускать такую мысль?
- Она допустима, Лили, просто ты слишком наивна!
- Тони, ты уважение хотя бы прояви, уважение, о большем я не прошу! Он старый человек, он из твоей страны, тебе не стыдно так о нем отзываться? Не ты ли мне говорил, что младшие должны проявлять уважение к старшим?!
- О Господи, Лили, да я такое говорил, но никто не отрицает, что старики любят покрасоваться и приукрасить свои жизненные несчастья, дабы блеснуть в глазах молоденьких глупых студенток!
- Понятно.
Лилиан ошарашенно смотрит по сторонам, ища глазами свою сумку. Найдя ее, она мчится в сторону кресла, на котором ее оставила, и судорожно ее хватает.
- Лили, - Тони хватает ее за запястье, - я не считаю тебя глупой, понятно?
Лилиан смотрит в пол, даже не думая поднимать голову и реагировать на слова Тони. Вот черт, думает Альварес, ляпнул, теперь ведь долго перед ней оправдываться придется, если она обиделась - это надолго. Переубедить ее в обратном будет не легче, чем передвинуть цепь Кордельеров.
-Лили, - снова пытается Тони, - я...ну сама подумай, ну разве стал бы я с тобой общаться, если бы ты действительно была глупой? Ты - одна из самых умных девчонок, которых я встречал.
- Тони! Я же не прошу воскресить его, я не прошу этого, я прошу понять меня, неужели это так сложно, я была уверена, что ты меня поймешь и пойдешь мне на встречу, ты этого не сделал, ты просто закрылся от всего этого, отошел назад, как бы говоря: 'Ребята, я тут ни при чем!' А он, между прочим, хотел с тобой встретиться, я тебе говорила об этом, ты всегда делал вид, что не слышишь меня!
- Лили, как я мог с ним встретиться, ты видела, в каком режиме мы работали? Ты видела, в какие передряги мы попали, ты забыла тех ублюдков, которые чуть не зарезали нас? Ты забыла тот инцидент с быком, когда Ромеро чуть не снесло и не придавило к стенке? Тебе все это напомнить? На меня взвалилась куча проблем, я не знал, как их решить, мне не к кому было обратиться, у меня здесь только тетя - одинокая старая женщина, и больше никого, Лили, ни одного мужика, к которому я бы мог пойти и попросить помощи. О чем ты? Во сколько я должен был идти к нему знакомиться? В четыре - пять часов утра после каждой съемки? Я жрать не успевал, а ты о встречах с каким-то дедушкой говоришь. Конечно, чего тебе, сценаристу, ты летала в своих собственных облаках, не сбивалась со своего режима, следила за тем, чтобы успеть поесть, поспать, ты даже не спрашивала меня: 'Тони, как ты? Тони, может тебе плохо? Тони, тебе не нужна передышка?' Я умалчивал о том, что мне приходилось выполнять самому, чтобы не напрягать других ребят, потому что боялся, что они дадут заднюю и оставят меня, хотя и это не прокатило - они меня все равно оставили и ушли. Я сам находил большую часть декораций, договорился о том, чтобы доставили этого чертового быка, влез в долги из-за него, разругался с людьми, которые предоставили нам места для съемок, отгрохал на все почти все мои сбережения, а ты? Ты меня обвиняешь, что я не устраиваю похороны постороннего человека, да я сам себе на гроб копить должен, потому что я закончил этот фильм с тем, что меня теперь ненавидит столько людей, их больше, чем у меня волос на бошке, я им всем должен, я им всем, почему - то не угодил, мне бы свою задницу поудобнее и побезопаснее устроить, Лили, уж извини, но у меня свой собственный дедушка есть, я лучше поднакоплю на его дальнейшие похороны в Испании.
Последние слова Антонио Альварес кричит так сильно, что его голос отдает горькой хрипотцой, нервы на его шее напряжены, его лицо багровее крови, усталые глаза злобно уставились на Лилиан Кабику, подбородок которой начинает дрожать, она закрывает глаза левой рукой, пытаясь скрыть слезы, потому что знает, что Тони это не понравится, потому что Тони не пытался добиться ее слез, он просто хочет, чтобы она поняла его, и она его понимает, вот просто ей так стыдно, что хочется разрыдаться и броситься перед ним на колени, прося прощение, но Боже, этого делать нельзя, нужно постараться успокоиться, нужно поблагодарить его за все. Нужно успокоиться, о Господи, только бы не расплакаться, Тони, ради Бога, прости, пожалуйста, только бы не расплакаться.
- Я...да, ты прав, нет, ты действительно прав, я это сейчас не с сарказмом сказала, я так действительно считаю, Тони, прости, пожалуйста, Тони, я поняла, я все поняла, просто я не вовремя, и это совершенно не касается фильма...
Лилиан закрывает ладонями лицо и поворачивается спиной к Тони, чтобы скрыть сдерживаемые рыдания, которые таки прорвались наружу. Антонио все еще пытается отдышаться, он только сейчас понял, как громко на нее кричал, как, должно быть, страшно и агрессивно смотрелся со стороны, а ведь он не хотел ее задеть, он просто давно пытался высказать все это кому-нибудь, но было некому, потому что никто не был ни в чем виноват, и тут этот дед, и Лили со своим внезапным желанием помочь ему. О Господи, почему она такая добрая? С другой стороны, именно она выбрала его в качестве своего режиссера, обратилась к нему с готовым сценарием, доверилась, словно ребенок, который пошел на руки к незнакомцу. Если бы Тони ограбили и пырнули ножом, оставив на улицах Бостона, Лилиан оказалась бы единственной из всех, кто бы остановился и предложил ему помощь. Этого отрицать нельзя. Его выбрали, он всегда мечтал, чтобы в него поверили и доверили какое-нибудь серьезное дело, и он его получил, и он знал, что будет нелегко, очень нелегко, но он пошел на это. Пройти через препятствия, чтобы после них сорваться на близком человеке, чтобы наорать на друга, Господи, нет, он так не хотел, меньше всего он хотел задеть именно Лили. Он накричал и обвинил ее в том, что она ничего не делала, но она делала больше того, что ей полагалось выполнять; куда там, она вообще сценарист, она бы могла кинуть ему на стол папку со сценарием и смыться, пойти и спокойно учиться, а потом взять свою сумму денег за сценарий, но она осталась с ним до победного. Единственная девочка из мужской команды, которой пришлось пройти через все это дерьмище с сорвавшимися быками, вооруженными преступниками, проблемами с учебой, недосыпанием, сбитым режимом, бессонными съемочными ночами на улице, а как она слегла с сильной простудой, когда окоченела зимой, пытаясь найти хоть какую-нибудь студию на ночь для группы, сказала, что все нормально, потом упала в обморок, благо Тони оказался рядом и вовремя подхватил ее на руки. Ходила потом и гнусавила две недели с раскрасневшимся от простудных корок носом, он ее тогда в шутку называл соплячкой. Соплячка Лили, Малышка Лили, Бейби Лили, Лили Голливуд, все эти прозвища, которым он и другие ребята ее обзывали. Она ведь действительно ребенок, ходила и орала с Ромеро песни по радио, чтобы развеселить ребят, измазала себя искусственной кровью и плясала с ним фламенко под общий смех, пародировала Антонио с мегафоном в руках, когда он убегал в туалет. А тот гребаный бык, сбивший несчастного Ромеро с ног. Как она его успокаивала, держала его за руку, пока доктор не наложил швы до конца, потом стала для него петь и читать рэп, все снова смеялись, кормила парня, сидя на коленях, потому что он долго не мог подняться с земли. Смеялась громче всех, а потом побежала купить для него бинты в ближайшую аптеку и разрыдалась там у всех на глазах, Тони нашел ее плачущей у старой югославской продавщицы на руках. Ни единого упрека, никаких капризов, слез, обид. Какого черта она молчала? Почему они оба сдерживались? Для чего? Чтобы после съемок фильма разругаться и разрыдаться друг перед другом, даже не в объятьях, а именно так - стоя друг напротив друга, словно показывая: 'Вот, смотри, я стою и плачу, вот список всех моих упреков и недовольств'. Они словно два вопящих младенца, недовольные абсолютно всем, которых посадили друг перед другом, орут и не слышат друг друга. Не так надо было закончить съемки, если и плакать, то надо было плакать от счастья, от того, что все закончилось, что все позади, что дело сделано. Нужно было благодарить друг друга, это должны были быть слезы радости, а не слезы обид и несказанных слов.
