Англичане ахнули от изумления, когда Гитлер весной 1940 года внезапно напал на Данию и Норвегию. Никто не ожидал этого нападения; англичане всегда считали эти страны своей естественной сферой влияния. Однако скоро они пришли в себя, и газеты широковещательно объявили, что раз чудовище неосторожно высунуло голову из своей берлоги, британские морские и воздушные силы перережут ему глотку. [281]

Понадобилось всего три недели, чтобы Гитлер стал неограниченным хозяином всего пространства от северного побережья Скандинавии у Полярного круга до пролива Скагеррак. Британскому флоту не удалось даже полностью вызволить небольшой экспедиционный корпус, который спешно был послан в Норвегию. Этот корпус по иронии судьбы состоял в основном из частей, которые зимой тайно готовились для посылки в Финляндию на помощь генералу Маннергейму. Преступная безответственность правительства Чемберлена была наказана.

Население Англии внезапно охватил панический страх перед гитлеровской «пятой колонной». Немцы, живущие в Англии, оказались в тяжелом положении. В каждом немце начали подозревать скрытого агента Гиммлера или Канариса. Я не мог пройти по Пикадилли без того, чтобы меня не задержали и не потребовали предъявить документы. Немцев вытаскивали даже из кино и театров. Так как в Лондоне я был небезызвестным человеком, мне то и дело приходилось наталкиваться на такие неприятности.

Паника, вызванная боязнью «пятой колонны», превратилась в истерию, когда началось немецкое наступление на Западе и нацисты захватили Голландию и Бельгию. Немцев начали арестовывать без разбора. Даже безобидные еврейские эмигранты и широко известные антифашистские борцы были арестованы, заключены в лагери для интернированных или отправлены за океан. Некоторые из них нашли смерть в океане от торпед немецких подводных лодок.

Я все еще по-прежнему каждое утро ездил в свою студию в Шеппертоне. Но в один прекрасный день Антони Асквит заявил мне:

— Пожалуйста, возвращайтесь домой. Мои электрики только что заявили, что, если этот гунн снова появится здесь, они прожекторами проломят ему голову. Я сожалею, но будет гораздо лучше, если временно вы не будете здесь появляться.

Возвращаясь из Шеппертона, на лондонской станции Ватерлоо я увидел первый поезд, доставивший эвакуированных английских солдат из разгромленной при Дюнкерке британской армии. Солдаты старались выглядеть равнодушными или даже сверхмужественными. [282] Но, боже, какими бледными, усталыми, грязными и небритыми были они! Кроме изодранной формы, у них ничего не было. Они вынуждены были бросить не только свое оружие, но даже личные вещи.

Мое положение было затруднительным. Что мог и что должен был я делать дальше? Я находился в безнадежном положении между двух огней. Англичане — это было ясно — будут сражаться до конца. Но для них я был лишь гунном, который, в лучшем случае, мог рассчитывать на сострадание. Мне было также ясно, что нацисты, если бы они вторглись в Англию, прикончили бы меня одним из первых.

В тот же вечер вместе с Вилли я поехал к своему другу д-ру Г., чтобы посоветоваться с ним. Он не был арестован, так как своевременно позаботился о визе на въезд в США и уже на следующей неделе собирался отплыть туда со своей семьей. Мы пришли к выводу, что как для Вилли, так и для меня было бы самым лучшим как можно скорее покинуть Англию. На всякий случай д-р Г. прописал нам достаточную дозу цианистого калия, чтобы в случае необходимости быстро и безболезненно отправиться на тот свет. С ядом в кармане мы чувствовали себя гораздо спокойнее.

В американском посольстве советником был мой старый друг Уолтон Баттеруорт, которого я знал еще в двадцатых годах, во время пребывания в Вашингтоне. Около трех лет назад, находясь в Лондоне, я обратил его внимание на то, что здесь, в его бюро, работает фашистский шпик. Уолтон обезвредил этого человека и благодаря этому стал пользоваться особым расположением своего правительства. Тогда он был мне очень благодарен и сказал:

— Вольфганг, если у тебя будут какие-либо затруднения из-за твоих нацистов и ты захочешь скрыться, я нарушу все американские законы об иммиграции и дам тебе — визу.

Теперь, когда я напомнил ему об этом, он реагировал очень кисло:

— Конечно, если бы ты еще имел свой немецкий дипломатический паспорт, вопрос можно было бы решить сразу же, но для простых смертных иммиграционная квота исчерпана на многие годы. [283]

Ждать помощи от этого человека было нельзя.

Ванситтарт предложил мне переехать к нему в Денхэм, где я мог бы жить спокойно и никто не угрожал бы мне. Это было любезно с его стороны, но какую жизнь мог я там вести? Я жил бы бесцельно, бездеятельно, а через некоторое время, возможно, стал бы бременем для самого Ванситтарта. Я пошел бы на это, если бы не было никакого другого выхода.

Я просил Ванситтарта поразмыслить, нет ли других возможностей спрятать меня от разгневанных англичан. Вблизи американского побережья есть много английских островов, где немец не будет так мозолить глаза, как в Англии. Ванситтарт нашел этот план неплохим. Через своего друга министра колоний лорда Ллойда он запросил губернаторов карибских владений, кто из них мог бы принять меня. Ответ пришел от губернатора Ямайки сэра Артура Ричардса.

Ссылаясь на его заверение, Баттеруорт согласился предоставить мне десятидневную визу на проезд через США, так как я не мог проехать на Ямайку, минуя Нью-Йорк. Ванситтарт распорядился, чтобы мне разрешили взять с моего текущего счета в банке достаточно крупную сумму, чтобы оплатить поездку из Нью-Йорка на Ямайку и, кроме того, иметь несколько сотен долларов в кармане. В последний момент мне удалось получить два места для себя и Вилли на пароходе «Британик», который в середине июня отплыл из Ливерпуля в Нью-Йорк.

Мы покинули Англию в дни, когда после долгожданного падения правительства Чемберлена британский лев при правительстве Черчилля пробудился и начал воевать. Теперь англичане всеми силами старались подготовить страну к обороне. То, что было упущено за последние месяцы, пытались наверстать за несколько дней. С исключительным патриотизмом все население страны включилось в подготовку отпора ожидавшемуся вторжению нацистских орд. Но для тех, кто был знаком с техническим оснащением гитлеровских армий, осуществлявшиеся оборонительные мероприятия казались детскими. Против наступающих танков выставляли «испанские рогатки» на перекрестках и устраивали для партизан амбразуры в полуразвалившихся стенах. В парках Лондона вырыли окопы. На всех сельских дорогах страны исчезли указатели, чтобы немцы не могли ориентироваться. [284]

Домашние хозяйки заготовили ведра для кипятка, чтобы обливать немецких солдат; дети запаслись кинжалами и извлекли из шкафов музейные ружья. В стране господствовало боевое настроение, которого всего несколько недель назад нельзя было и ожидать. Если бы Гитлер вторгся в Англию, началась бы такая партизанская война и резня, какой еще не знала вся мировая история.

Когда полгода назад я сошел с самолета на английскую землю, у меня как бы свалился камень с сердца. Теперь я вздохнул свободно, когда увидел на станции Кингс-Кросс поезд, который должен был увезти меня отсюда. На вокзал провожать меня пришел мой старый друг, бывший командующий социал-демократическими отрядами «Рейхсбаннер» Карл Хёльтерман. У него не было такой возможности, как у нас, выехать за границу, и поэтому он с тревогой смотрел в будущее. Я вручил ему ампулы с ядом, подаренные мне д-ром Г., в которых больше не нуждался. Их было достаточно для него и его жены. Его лицо прояснилось, и, глубоко тронутый, он поблагодарил меня:

— Никто еще никогда не делал мне более дорогого подарка. Теперь по крайней мере я знаю, что сам смогу распорядиться своей судьбой.

С большим любопытством наблюдали за отъезжающими сновавшие взад и вперед носильщики и железнодорожные служащие. Никто из них не высказывал желания уехать вместе с нами, напротив, с разных сторон отчетливо раздавались реплики: — The Yellow Train! — Желтый поезд! — Желтый цвет слывет в Англии символом трусости. Даже мне было немного стыдно, а англичане поспешили незаметно скрыться в своих купе. Только их элегантные чемоданы свидетельствовали о том, что это очень богатые люди, решившие теперь, в час смертельной опасности для родины, покинуть ее.