— Все зависит только от фюрера, а он человек из народа и обеими ногами стоит на почве реальности. [106]

В надлежащее время он позаботится, чтобы были ликвидированы подобные извращения.

Каждый вечер мы издавали коммюнике о ходе переговоров. Они состояли в большинстве случаев из исключительно вежливого и корректного обмена письмами, в которых «высокочтимый господин Гитлер» и «высокочтимый господин Мейснер», начальник президентской канцелярии Гинденбурга, заверяли друг друга в своем самом глубочайшем уважении. Само содержание писем, однако, свидетельствовало о серьезных разногласиях. «Высокочтимый господин Гитлер» хотел стать рейхсканцлером и требовал полноты власти. Военная клика хотела отделаться от него несколькими министерскими креслами, а «старый господин» вообще не желал видеть этого Адольфа Гитлера. Когда наконец президент заявил о своей готовности принять Гитлера, он заставил его стоять, как последнего мужика, а затем заявил Мейснеру:

— С этим богемским ефрейтором я не сяду за один стол... И эту свинью, которой я никогда не доверил бы отделения рекрутов, вы хотите сделать рейхсканцлером?

Тяжелые лимузины со свастикой на вымпелах и их обвешанные галунами пассажиры были вынуждены вернуться восвояси — в Мюнхен. Фон Шлейхеру не оставалось ничего иного, как самому создать в народе необходимую опору для правительства, которое он возглавил.

В отличие от фон Папена и его баронов, руководствовавшихся исключительно своими узкоклассовыми интересами, фон Шлейхер высказывал и некоторые общие идеи. Он охотно разрешал называть себя «мыслителем в солдатском мундире» или «социальным генералом». Одним из его ближайших идеологов был мой непосредственный шеф, новый начальник отдела печати майор Маркс, сын известного геттингенского историка, интеллектуально выдрессированный очкастый офицер генерального штаба с Бендлерштрассе.

Что касается идеи национального объединения, которую прокламировал генерал фон Шлейхер, то это была сплошная мешанина. Однако в Германии всегда имелось достаточно организаций, объединений и политических мистиков, способных сделать своим знаменем идейный коктейль марки «прусско-милитаристский социализм». Именно эти круги должен был объединить вокруг себя генерал фон Шлейхер, если он хотел осуществить свою мечту об «объединении национальных сил от правых до левых». [107]

Сторонники этой идеи сами являлись с предложениями, которые сводились к тому, чтобы отколоть от существующих партий группы и включить их в «надпартийное» движение за обновление, руководимое фон Шлейхером.

Подобными идейками кокетничали не только так называемые желтые профсоюзы, но и определенные круги социал-демократического Всеобщего объединения германских профсоюзов. На этой же дудке играла оппозиция «Стального шлема», возглавляемая Дюстербергом. К генералу фон Шлейхеру тянулись и недовольные нацисты, объединившиеся вокруг Отто Штрассера в пресловутом «Черном фронте». В буржуазном лагере наряду с различными «христианскими» кружками большую активность проявляла группа литераторов, именовавшая себя «Кружком действия». Выступая якобы в защиту «антикапиталистических стремлений масс», она играла роль барабанщика шлейхеровского движения. Позже руководители этой группы — Ганс Церер, Гизельхер Вирзинг и другие — очень быстро восприняли гитлеровские национал-социалистские идеи германского «народного сообщества».

Ежедневно майор Маркс часами совещался то с одним, то с другим из этих обуреваемых надеждами реформаторов государства и общества. И ежедневно ими выдвигались новые, более смелые и все более бессмысленные комбинации. Можно было лишь дивиться тому, в каких политических воздушных замках обитали наши обычно столь трезвые и умные офицеры генерального штаба вроде майора Маркса или генерала фон Шлейхера.

Тем временем реальная действительность, вопреки всему, становилась все более хаотичной. В декабре 1932 года я присутствовал на первом заседании созванного Шлейхером рейхстага. О деловых дебатах вообще не могло быть и речи. Депутаты осыпали друг друга бранью. В воздухе летали чернильницы и пресс-папье. Люстра была разбита. Под конец мы, находившиеся на правительственной трибуне, были вынуждены спрятаться за скамьями, так как депутаты правого и левого лагерей начали драку на лестнице. Реакционное правительство баронов доказало свою неспособность. Военное правительство Бендлерштрассе также оказалось не в состоянии овладеть положением. Никто не мог сказать, к чему все это приведет. [108]

Примерно в середине января 1933 года меня пригласил на обед в Унион-клуб на Шадовштрассе мой старый друг граф Готфрид Бисмарк, внук «железного канцлера». На протяжении многих лет он скучал в своем поместье в Померании, снедаемый честолюбием. Лично Готфрид был мне более приятен, чем его старший брат, нынешний князь Отто из Фридрихсру. Однако в политическом и меркантильном отношении он был таким же оппортунистом.

— Слушай, — сказал он мне. — Кажется, я сделал большую глупость: некоторое время тому назад я вступил в нацистскую партию. Видимо, это был по меньшей мере несколько преждевременный шаг. Число сторонников нацистов заметно уменьшается. Я думаю, не уйти ли мне из этой партии. Ты хорошо информирован и должен быть в курсе всех дел. Как твое мнение?

— Видишь ли, Готфрид, точного ответа я тебе не могу дать. Что-то произойдет, но что — знают только боги.

Это все, что я мог ему сказать.

Мы болтали о том, о сем, как вдруг изумленные взгляды всех присутствующих обратились к входной двери. Мы тоже посмотрели туда и увидели бывшего рейхсканцлера Папена, входившего в зал в сопровождении какого-то господина. Папен отвесил несколько приветливых легких поклонов во все стороны, но не задержался в зале, а направился к противоположной двери и исчез вместе со своим спутником в небольшой соседней комнате.

— Знаешь, — обратился я к Готфриду, — эта физиономия кажется мне знакомой.

— Разумеется. Разве ты не помнишь, как на берлинских балах две облеченные во фраки фигуры подпирали стены? Это Риббентроп и Тетельман. Мы еще в свое время так над ними издевались.

— Верно! Это же тот самый смешной Риббентроп с присвоенной приставкой «фон».

В двадцатых годах они оба вне зависимости оттого, приглашали их или не приглашали, были обязательными посетителями всех берлинских увеселительных сборищ. При их появлении мы по примеру шекспировского Гамлета, постоянно варьировавшего фамилии «Розенкранц» и «Гильденстерн», шептали друг другу: «Риббентроп и Тетельман, Тетельман и Риббентроп». [109]

— Но, насколько я знаю, Риббентроп занимается продажей шампанского и виски, — заметил я. — Каким образом он сумел теперь установить настолько интимные отношения с Папеном, что тот его приглашает на обед в Унион-клуб?

— Кажется, это должно что-то значить, — задумчиво сказал Готфрид. — До меня уже доходили разговоры о том, что этот Риббентроп в последнее время каким-то образом примазался к Гитлеру. Возможно, Папен пытается через него устроить какое-то большое дело. У меня создается впечатление, что в этой игре замешаны также кельнский банкир Шредер и другие финансовые тузы. Как раз в последние дни я слышал в кругах, близких к Гугенбергу, что об этом ходят разговоры.

— Готфрид, ты знаешь гораздо больше, чем я. Не исключено, что ты прав.

Когда мы прощались, Готфрид сказал мне:

— Я думаю, лучше немножко подождать, чем пропустить возможность использовать в один прекрасный день свои права старого борца нацистской партии.

Вскоре мы, в отделе прессы, почувствовали, что в воздухе пахнет грозой. Майор Маркс озабоченно рассказывал нам, что «старый господин» на протяжении многих дней не принимает Шлейхера. В то же время Папен, все еще не выехавший из своей служебной квартиры, используя черный ход через сад, по-прежнему все время торчит во дворце президента. В это время мы впервые услышали и о скандале с «восточной помощью».

Так называемая «восточная помощь» представляла собой многомиллионную субсидию из государственных средств, которая была в свое время выделена Брюннингом для содействия аграриям, запутавшимся в долгах. При помощи этой субсидии «бароны» не только «оздоровили» свои собственные поместья, но и позаботились о том, чтобы не были обделены их ближайшие друзья. На всем этом в первую очередь заработали владельцы восточнопрусских латифундий, то есть латифундий, находящихся по соседству с фамильным поместьем Гинденбурга — Нойдек. [110]