Она перевела выключатель автопилота в исходное положение и отрегулировала триммеры, чтобы снять с системы управления лишнюю нагрузку, а затем еще раз попробовала включить автопилот. И снова машина накренилась вправо, после чего система отключилась.

Разумеется, все хоречьи грузовые самолеты оснащены резервными приборами радиосвязи и радионавигации, а на случай отказа двигателя — закольцованной топливной системой. Но резервного автопилота не предусмотрено, и, если система выходит из строя, капитану остается только вести самолет по-старинке — лапами.

Шторми подтянула вперед спинку своего кресла и взялась за работу. Самолет швыряло вправо — она поворачивала влево, самолет толкало к земле напором ветра — она выравнивала высоту. Лапы ее бегали по приборной доске, аккуратно подправляя настройки, чтобы «ХЛи-4» не сбился с курса.

Пилот помоложе, наверное, спросил бы с удивлением: «Откуда эта непогода, если по прогнозу к югу от Портленда должно было быть ясно?», но Шторми давно уже усвоила, что погода не обязана подчиняться синоптикам.

На какую-то долю мгновения она задумалась: «А может, приземлиться? Починить автопилот?», но уже в следующий миг Шторми с ужасом отогнала эту мысль. Она должна доставить груз в Салинас — и она прибудет в Салинас вовремя, до рассвета.

«Я приземлюсь, только если загорятся или откажут все четыре двигателя», — сказала она себе.

Снаружи, за окном, Бакстер закатил глаза и вздохнул. Нелегкая ему предстоит работенка.

А Хорьчиха Шторми размышляла о том, что же могло сломаться в системе автопилота.

«Наверное, от того толчка вышел из строя трос, — подумала она. — И теперь электроника разворачивает самолет в противоположном направлении, а система безопасности тут же ее отключает. Да-а, такую поломку не починишь, сидя в кабине».

Стрелка термометра медленно ползла вниз — температура за бортом падала. Шторми снова включила освещение антиобледенителя. Снежинки по-прежнему проносились мимо, но дождевые капли, соприкасаясь с металлом, мгновенно застывали.

Лед — извечный враг авиаторов. Шторми заметила, что под тяжестью ледяной корки, покрывающей крылья, «ХЛи-4» уже сбавил скорость.

Не заметила же она того, что внезапная вспышка света за бортом совсем ослепила бедного Бакстера, и вертолетик его беспомощно заметался, потеряв управление.

— Шторми! — завопил эльф. — Прежде чем включаешь свет, надо думать! Когда в следующий раз захочешь включить свет, пожалуйста, подумай об этом! Предупреди меня, ладно?

Через несколько секунд зрение к нему вернулось, и Бакстер снова подвел вертолет поближе к стеклу кабины. Он уже не сердился на Шторми — она ведь не знала, что он здесь.

Прижавшись почти вплотную к грузовому самолету «Авиахорьков», все так же мчащемуся сквозь ночь и непогоду, воздушный эльф на мгновение задумался об Уиллоу. Малышка до сих пор горевала о любимом дедушке.

Какой же подарок ей послать, чтобы она поняла: он по-прежнему любит ее и вовсе не умер? Как объяснить ей, что жизнь не кончается?

А Шторми тем временем решила, что льда еще не так уж много и закачивать протекторы антиобледенителем пока рано. С протекторами надо было держать ухо востро. Однажды она включила их, а заработал только один. Одно крыло очистилось, а второе — нет. Груз в Модесто Шторми доставила вовремя, но совершить еще один полет на перекошенном самолете ей что-то не хотелось.

— Сиэтл-Центральная? — проговорила она в микрофон. — «Авиахорек три-пять» запрашивает разрешения снизиться до семи тысяч. Если это удобно

Если она сбросит две тысячи лап, температура за бор. том повысится на четыре градуса. На какое-то время проблема со льдом решится… По крайней мере, не придется решать ее немедленно.

— «Авиахорек три-пять», вас понял. Через две минуты получите подтверждение.

Шторми кивнула.

— Ждем.

Когда-то ее удивляло, почему пилоты говорят по радио «мы», даже когда летят в одиночестве. Но потом она поняла, что значит это «мы». «Я и мой самолет» — вот что это такое.

— ХорьчихаШторми! Это я, Бакстер! Этой ночью я буду твоим ангелом. Ты должна следовать моим указаниям…

«Как было бы хорошо, — раздумывала она, — если бы кто-нибудь сидел сейчас в кресле второго пилота. Еще один хорек на борту… Время от времени можно было бы передавать ему управление. И я не чувствовала бы себя такой одинокой. Неужели нет на свете такого хорька, с которым мне предназначено встретиться? Или я прошу слишком многого?»

«Занятно, что ты сама об этом спросила, — мысленно ответил ей Бакстер. — Между прочим, если ты сегодня приземлишься в Реддинге, то встретишь одного летчика ка… Его зовут Строуб…»

«Но второго пилота нет, — строго напомнила она себе. — Ни того, кто мне предназначен, ни другого. Все что нужно сделать, чтобы добраться до Салинаса, мне придется делать самой».

«Завяжись мой хвост узлом! — Выругался про себя Бакстер. — Почему она не слушает? Что там они говорили? Нет ничего проще, чем беседовать со смертными, которые внимательно тебя слушают, — достаточно лишь немного практики? А как быть, если практики нет, а слушает она только себя?»

— «Авиахорек три-пять», — раздался голос диспетчера, — разрешение на снижение до семи тысяч лап получено. Действуйте по своему усмотрению.

— «Авиахорек три-пять», снижаемся до семи тысяч.

Шторми перевела стабилизатор высоты неработающего автопилота на отметку «7», выжала вперед рукоять штурвала и, придерживая ее, пошла на снижение.

Со скоростью тысяча лап в минуту самолет нырнул во тьму, и тьма сомкнулась над ним.

Поначалу Шторми охватывал страх, когда она оказывалась одна в кабине летящего самолета. Но со временем это стало доставлять ей ни с чем не сравнимое удовольствие.

«Почему же мне так это нравится? — раздумывала она. — Что в этом хорошего? Я взлетаю навстречу непогоде, просиживаю несколько часов в кабине одна-одинешенька, не видя ни звезд, ни луны, а потом, прорвавшись наконец сквозь облака, вижу только посадочную полосу и сажусь. Почему же это так много для меня значит?»

Никто в целом мире не смог бы понять этого, кроме других пилотов-хорьков. А всем им куда лучше удавалось хранить безмолвие пред лицом поднебесных видений, чем объяснять на словах, что это значит — быть крылатым.

Шторми давно уже подметила, что о своей любви к небесам пилоты говорят редко.

Для нее самой полет был волшебным водопадом или зыбким зачарованным зеркалом, входя в которое она всякий раз переносилась в иной, чудесный мир. Только что она стояла на земле и смотрела на свой самолет снаружи — а миг спустя ее дух уже сливается с духом самолета, и два отдельных существа становятся единым целым.

— Внимание, Хорьчиха Шторми, внимание, Хорьчиха Шторми! — вновь заговорил Бакстер. — Следующий совет, который ты услышишь, санкционирован твоим ангелом-хранителем. Ты должна приземлиться в реддингском аэропорту. Ты должна взять курс на аэропорт Реддинга. Перехожу на прием.

Шторми не могла поверить, что другие хорьки могут любить что-то совсем другое. Она была убеждена, что этих несчастных просто не познакомили с небом как следует, — а потому давно уже решила взять эту задачу на себя.

В выходные дни по утрам и вечерам она катала маленьких хорьков на своем личном гидроплане. Она сажала их в кабину и показывала им, как запустить двигатель, как вырулить с берега прямо на гладь серебристо-синего озера, близ которого стоял ее скромный домик, а затем позволяла им самим выжать дроссель вперед и потянуть штурвал на себя.

И они взмывали в небо.

— Если ты меня слышишь, дотронься до своего носа, — потребовал Бакстер.

Летчица вела самолет по курсу, все так же держась за штурвал.

Казалось, Хорьчиха Шторми просто не способна таить для себя одной всю эту красоту. Чтобы выразить любовь к ней в полной мере, ей необходимо было разделять ее с другими. Мысль о том, что радость полета сверкает только в ее глазах, была ей не под силу, — и Шторми старалась, как могла, зажечь эту радость в глазах других хорьков.