Никто не спорил. Название всем очень понравилось.

Однообразные, тяжелые медленно тянулись дни в концентрационном лагере № 317. Прошло всего около двух недель, а Гале казалось, что она уже целую вечность живет в этом каменном сарае.

Более тысячи военнопленных и задержанных гражданских лиц были втиснуты в маленькое помещение, где раньше находились ремонтные мастерские. Места всем не хватало. Спали по очереди, часть людей коротала ночь сидя.

Тяжелый стон висел ночью под низкими сводами мастерских, превращенных в тюрьму. Но все же ночь была отдыхом. Днем же некуда было уйти от колючего вражеского взгляда, дубинок солдат и от голода, о котором не забыть ни на секунду.

Зубков и Селезнев, вступившиеся за Галю, когда ее втолкнули в колонну пленных, взяли девушку под опеку. Незаметно для охранников Зубков помогал ей выполнять на работе норму. Это избавляло Галю от страшного карцера с еще более голодным пайком, а главное, от издевательств Хорька — так называли заключенные коменданта лагеря майора СС Шлихтера.

В один из дней для заключенных не нашлось работы. Однако Шлихтер считал, что без дела пленным сидеть не положено. До полудня они рыли большой котлован, а после полудня засыпали его. Эта работа, сама по себе нетрудная, изнуряла тупой бессмыслицей. Гале же, не привыкшей к физическому труду, истощенной недоеданием, работа казалась невыносимой. К вечеру она изнемогла: с трудом поднимала лопату, перед глазами плыли большие красные круги.

— Эй ты, свинья! — раздался резкий окрик на ломаном русском языке. — Почему не работаешь как следует?

Перед ней стоял майор Шлихтер, пощелкивая по голенищу сапога длинным стеком.

— Я очень устала, — чуть внятно прошептала девушка.

— А, устала! — и стек опустился на ее голову.

Шлихтер снова замахнулся, но второй удар принял на себя ставший между гитлеровцем и девушкой Селезнев. Издали, угрожающе размахивая лопатой, бежал Зубков. Шлихтер струсил и отошел в сторону. Но он запомнил всех троих. Запомнил для того, чтобы расправиться при первом же удобном случае.

А случай не заставил себя ждать.

На другой день приехал обер-штурмбаннфюрер фон Гарденберг.

— Как поживаешь, Шлихтер? — приветствовал он коменданта. — Почему такой кислый вид?

— Господин обер-штурмбаннфюрер, — заговорил комендант официальным и в то же время заискивающим тоном. — Помните, вы рассказывали, как в Майданеке развлекались арийской охотой? Если бы нам попробовать то же?

Лицо Гарденберга сделалось хищным.

— Ну что ж, давай, — согласился он. Собаки обер-штурмбаннфюрера были, по-обыкновению, с ним. Среди них и Верный, по-прежнему равнодушный ко всему. — Для начала возьмем каких-нибудь русских послабее, чтобы охотники почувствовали аромат свежей крови.

Поужинав и выпив кубанского вина, они отправились выбирать место для «арийской охоты». Гарденберг облюбовал большой луг недалеко от реки. На крутом пригорке он устроил наблюдательный пункт.

Внизу, на дороге, ведущей из лагеря к берегу реки, показалась группа людей. Вооруженные эсесовцы вели двух партизан: восемнадцатилетнего юношу, обессилевшего от побоев, и старика.

Гарденберг и Шлихтер видели, как один из конвоиров что-то объяснял пленным, показывая рукой в сторону колхозных садов. Потом конвой повернул к лагерю, оставив пленных одних.

Несколько мгновений они стояли, ожидая выстрела в спину. Затем старик что-то крикнул, и оба побежали к спасительной полоске садов, по которым можно было уйти к Кубани, а там, переплыв ее, — в горы, к своим.

Отдав короткую, как выстрел, команду, Гарденберг спустил собак. С яростным лаем помчались они за убегающими. Пленные не успели пробежать и ста метров, как были настигнуты ими. Голиаф с разбегу прыгнул на спину молодому; тот страшно закричал. Подоспевший Вотан перекусил ему горло.

Старик, подобрав с дороги камень, крепко сжав зубы, чтобы не закричать, долго отбивался от наседавших на него собак. Правая рука его от самого плеча была разодрана клыками; потом собаки вцепились в ноги, и старик рухнул на землю. Обозленные упорным сопротивлением, они долго рвали его тело, пока Гарденберг не позвал их к себе.

Собаки облизывали запекшуюся на лапах кровь, когда на луг вывели новую группу пленных. Это были Галя, Зубков и Селезнев. Опять, что-то объяснив, ушел конвой, но на этот раз пленные медленно пошли к садам. По долетевшим до лагеря крикам и собачьему лаю они догадались, какая расправа их ждет.

— А что, если успеем добежать? — встрепенулся моряк.

— Не успеем, — возразил Селезнев. — Это еще больше обозлит собак.

— А может, собак не будет? — с надеждой спросила Галя, но в это время за их спинами раздался злобный собачий лай.

Гарденберг, не дожидаясь, когда русские побегут, спустил с Цепи Вотана и Голиафа.

— Ой! — громко крикнула девушка, оседая на землю. — Зубков, помоги!

— Беги с Галей к реке! — крикнул Селезнев моряку.

Зубков подхватил девушку на руки и побежал к садам. Но Голиаф и Вотан прошли хорошую дрессировку. Не обратив никакого внимания на Селезнева, они понеслись за моряком. Летчик бросился вслед за собаками, надеясь чем-нибудь помочь Зубкову, когда псы кинутся на него.

Услышав испуганный крик девушки, Верный встрепенулся. С яростью, такой же, как в день знакомства с Гарденбергом, пес рвался на луг.

— Ха, в голубом волке заговорил голос крови его предков! — обрадованно воскликнул обер-штурмбаннфюрер, отстегивая цепь.

Верный стрелой бросился вдогонку за Вотаном и Голиафом. Он настиг Голиафа, когда тот собирался прыгнуть на спину моряку, и с ходу вцепился псу в горло.

Услышав собачью грызню, Зубков оглянулся. Опустив Галю на землю, он выбирал момент, чтобы ногой ударить «голубого дьявола», который грыз другого пса, очевидно отнимая у него добычу. Селезнев бежал к дерущимся собакам, подняв над головой палку. К ним же, но уже на помощь Голиафу, со всех ног мчался Вотан.

Ударом ноги Зубков готов был размозжить Верному голову, но в этот миг Галя бросилась к моряку и повисла у него на плечах.

— Зубков, что ты делаешь? — закричала она. — Это же мой Верный!

Подбежавший Селезнев разобрал слова девушки раньше, чем моряк. Он понял, что этот голубой пес — их спасение. Может быть, пока собаки дерутся, они успеют добежать до реки. Селезнев дернул Зубкова за руку и заставил его бежать к реке, куда уже мчалась Галя.

Верный все глубже вгрызался в горло Голиафа, а Вотан в это время разрывал его ухо. Когда Верный почувствовал, что Голиаф уже не страшен, он стряхнул с себя Вотана. С ним было справиться легче. Через несколько мгновений Вотан, жалобно воя, бросился наутек.

С бугра на помощь своим любимцам устремился Ульрих фон Гарденберг. Когда он добежал, огромный Голиаф был мертв, а Вотан имел жалкий, ободранный вид. Верный же был далеко.

Пока Гарденберг с яростью вынимал пистолет, голубой пес домчался до берега и бросился в Кубань, куда несколько минут назад прыгнули хозяйка и ее друзья.

Галя бросилась в реку первой. Быстрые струи Кубани подхватили и понесли ее. С трудом преодолевая течение, она уплывала все дальше и дальше от берега.

На противоположную сторону Галя, совершенно обессиленная, вылезла километра на два ниже. Она долго всматривалась в реку, в другой берег, звала Зубкова и Селезнева, но ее друзей не было.

Преодолевая усталость, Галя зашагала к горам.

Уже совсем стемнело, когда она подошла к железной дороге. Она поднялась на полотно и вдруг увидела трех гитлеровцев с собаками. Кубарем скатилась девушка на другую сторону полотна и побежала по болоту, поросшему камышами. Ее заметили. Сзади трещали автоматные очереди и раздавался хриплый лай. Но войти в страшные дебри плавней железнодорожная охрана не решилась.

На рассвете Галя уже шагала по узенькой горной тропе. Когда-то она проходила здесь со своим пионерским отрядом. Это было несколько лет назад, но все же Галя помнила, что по пути расположен небольшой адыгейский аул. Тогда они ночевали в нем…