Увидев офицерские части, мы окопались как успели и смогли. Командиры смотрели в бинокли и считали появлявшиеся на горизонте цепи:

— Семнадцатая, восемнадцатая, девятнадцатая...

Мой бинокль был слабей. Но я видел, как цепи колчаковских «батальонов смерти» спускались с холма.

Ошалевшие от гула орудийной стрельбы жаворонки, попадая в поле зрения бинокля, пока что казались крупнее наступавших. Я спросил командира батареи:

— Почему вы не стреляете?

Он выругался, слез с пенька и сказал:

— У меня два снаряда!

Вот колчаковские цепи на расстоянии семисот, восьмисот шагов.

Это большое напряжение, нужна выдержка — цепь идет прямо на тебя, а ты лежишь, видишь ее снизу вверх и ничего не делаешь. Иной боец от ожидания подскакивает всем телом на месте. Наступающие цепи все ближе, уже различаешь во всех подробностях отдельные лица — и лежишь, молчишь!

Сигнал!.. И тут же все, что есть у нас, обрушивается на врага: и пулеметный, и ружейный огонь, и последние два снаряда. Стреляя, люди кричат, ругаются от долго сдерживаемой злости.

После колчаковской контратаки командир полка вывел передовой батальон в резерв. Подсчитали бойцов: осталось около двух рот из трех. Но не сохранилось ни одного ротного командира. Командир полка назначил двух новых ротных.

Мы сидели на опушке, за большими деревьями. Санитары перевязывали легкораненых. Усталые, запыленные люди переобувались. К нам подходили бойцы из других полков и спрашивали:

— Нет ли у вас патронов?

Им с раздражением отвечали:

— Не высовывайтесь! Не шляйтесь!.. — чтобы наблюдательные пункты колчаковской артиллерии не заметили нас и не начали пристрелку.

Ничего не надо было объяснять нашим текстильщикам, так как они уже накопили некий боевой опыт. Одни были еще в домашних, ситцевых, косоворотках, другие в трофейных офицерских галифе с красными лампасами. Потные лица, расстегнутые вороты, тяжелое дыхание. У некоторых все еще дрожали руки после напряжения атаки. Нюра Скосырева, ткачиха с большой Ивановской мануфактуры, смотрясь в крохотное зеркальце, вытерла грязь с лица, выругалась сквозь зубы и виновато улыбнулась, заметив меня неподалеку.

Колчаковские самолеты летели к реке. Бойцы, смотрели на них, задрав головы. Отстреливаться было нечем.

Ржаное поле перед нами было изрыто и перековеркано, словно на нем дрались несколько дней. Иногда притоптанные стебли ржи начинали сами шевелиться, подниматься, словно вздыхая в последний раз.

Ползком и короткими перебежками подходили со стороны реки наши подкрепления. Патронов не подвозили. Кругом слышались разговоры:

— Я пустой. А ты пустой? Дай обойму взаймы...

Командир, только что с реки, рассказал мне, как неудачно

переправились наши бронированные автомобили. Один засел в тине, другой перевернулся, третий не мог взять подъема и заглох. Я спросил:

— Везут патроны?

Командир ответил:

— Не знаю.

Вестовой, на загнанной лошади, привез батальонному приказ от командира полкам быть наготове. Я спросил вестового:

— Что там?

Он ответил, махнув рукой:

— Отходим!

Прошло минут десять. Я заметил на опушке соседнего леса группу всадников в кожаных куртках. И наблюдатели колчаковской артиллерии заметили эту группу.

Снаряд упал около леса. Прошло минут пятнадцать, и вот вижу: все ближе и ближе ко мне шевелится рожь, откладывается по обе стороны. Ползет человек. Вот и сам пластун. Фрунзе!

Он был в пыли, пот лил с него в несколько ручьев.

— Здравствуйте, товарищи! Дайте напиться, — сказал он.

Ему протянули несколько фляжек.

— Сейчас будут патроны, снаряды, несколько орудий, — сказал Фрунзе. — Я сопровождал их до конца леса, потом отправил кружным путем, увидев, что тут стреляют.

Лицо Михаила Васильевича было покрыто потом и пылью. Он сел на траву, вынул носовой платок; увидев, какой он грязный, сунул его обратно в карман и вытерся краем гимнастерки.

— Что там? — спросил он меня вполголоса.

Вполголоса я ответил:

— Кажется, начинаем отходить.

Я ждал: он покачает головой, скажет «плохо», рассердится, что нас держат в резерве, когда на передовой линии отступление.

Но он ничем не выразил своего отношения к этому, достал блокнот, вырвал листочек и написал записку командиру полка. Бойцы наперебой брались ее доставить. Он послал с запиской троих.

— Еще один удар по колчаковцам, — громко сказал он, — и мы сломим дух сопротивления!

Он совсем отдышался, сидел на земле. Красноармейцы прибегали взглянуть на него и мчались обратно сообщить своей части, что они впервые увидели его, самого Фрунзе!

Повсюду в частях резерва пошел слух:

— Фрунзе, Фрунзе здесь!

Я боялся за его жизнь, но все кругом стало как бы спокойнее и прочнее. Даже поле перед нами казалось мне уже не в такой степени исковерканным и обезображенным стрельбой, как несколько минут назад.

Батальонному командиру принесли записку от командира полка: приказ занять место в цепи. Люди поднимались с земли.

— Значит, собираемся? — сказал Фрунзе и поднялся вместе со всеми. Едва батальон успел получить патроны и занять место на левом фланге, как сзади ударила наша артиллерия. Снаряды подвезли!

Справа от нас с криком «ура!» люди бежали вперед. Едва батальонный командир успел отдать команду, как с криками «ура» быстро побежали вперед ивановцы.

Только я успел подумать: «Выдохнутся через полчаса», как бойцы сами замедлили бег.

Увидя кавалерию белых, Фрунзе посоветовал командиру полка направить часть батальона в обход, чтобы зажать кавалерию с флангов. Двум взводам дали такую команду, и тотчас же бойцы стали круто заходить влево.

Я старался не упускать Михаила Васильевича из виду. Он заряжал на бегу маузер, споткнулся, упал на одно колено и поднялся. Казачья конница сбоку накатывалась на него. Лошади скакали наметом.

— Конница!

На мгновение раньше, чем я успел крикнуть, Фрунзе лег. Неподалеку от него была воронка от снаряда, он быстро переполз в нее. Задыхаясь от бега, я скатился в воронку, но Фрунзе уже выбрался из неё. От натиска наших пехотинцев редеющую конницу белых как бы ветром относило в сторону. И опять я потерял из виду Фрунзе. Меня ошпарило землей и свалило с ног от близкого взрыва, песком залепило глаза. Я подумал: «Его убьют».

Но он уже был далеко. На лошади из-под убитого колчаковского генерала вернулся Михаил Васильевич ускорять переправу.

Колчаковские самолеты вились над рекой, над участком переправы. И бомбой с самолета Фрунзе контузило. Лошадь под ним была убита, а его самого отшвырнуло разрывной волной. Изо рта Михаила Васильевича пошла кровь.

С помощью бойцов поднявшись на ноги, он еще продолжал руководить переправой. Там же на реке ранило в голову и Василия Ивановича Чапаева пулей из самолета. Забинтовав голову, Чапаев также отдавал приказы и команды.

Так было на реке. А у деревни Турбаслы возникли группы колчаковских солдат. Они просились к нам. Они перебежали от Колчака. Они держали вверху винтовки, многие вообще побросали их.

Мы уничтожили шесть вражеских отборных полков. Обошли Уфу. Колчаковцы, под угрозой окружения, бежали. Бежали, побросав свои «неприступные укрепления»...

---

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЛЕТЧИКА П.А. СЕМЕНОВА

...В период Уфимской операции, примерно за неделю, наши летчики совершили в общей сложности 113 самолетовылетов. Эта цифра наглядно говорит о большой, напряженной работе.

Одна ночь из той недели особенно запомнилась. Дело было 8 июня. Мы знали, что переправившиеся через реку Белую чапаевские полки ведут на другом берегу упорные бои с колчаковцами. На чишминский аэродром только что вернулось с заданий несколько машин. Механики и мотористы осматривали их, что-то выстукивали, подкручивали, готовя к следующим вылетам. Поздно вечером на поле неожиданно въехал автомобиль, двигавшийся с уфимского направления. Я пошел навстречу, чтобы выяснить, кто едет. На заднем сидении полулежал Фрунзе с перебинтованной головой.