Афинский демос, большую часть которого составляли еще в первые годы Пелопоннесской войны мелкие землевладельцы, все больше уподоблялся теперь массе обезземеленных бедняков, ведущих паразитическое существование за счет государства, то есть в конце концов за счет эксплуатации рабского труда. Эта масса обнищавших свободных граждан стояла перед необходимостью выбора: «или, занявшись ремеслом, вступить в конкуренцию с рабским трудом, что считалось постыдным, позорным занятием и не сулило к тому же большого успеха, или же превратиться в нищих. Они шли — при данных условиях неизбежно — по последнему пути, а так как они составляли массу, то тем самым привели к гибели и все Афинское государство»[47].

Сложившиеся таким образом социально-экономические условия способствовали появлению и распространению утопических идей, в которых находили отражение надежды и чаяния различных социальных групп афинских граждан и которые вместе с тем по своему содержанию весьма близко соприкасались с одним из наиболее распространенных мотивов греческого фольклора.

В народной поэзии греков издавна существовал сказочный мотив обетованной земли, где живут в довольстве беззаботные счастливцы. В литературу его впервые ввел Гесиод, включивший в поэму «Труды и дни» легенду о смене веков — золотого, серебряного, медного и железного. В условиях уже появившихся на рубеже VIII–VII веков социальных противоречий Гесиод изобразил «золотой век» как такое время, когда не было ни богатых, ни бедных, а плодородная земля приносила людям изобилие жизненных благ.

В годы Пелопоннесской войны легенда о «золотом веке» получила широкое распространение в древней аттической комедии. Греческие комедиографы Кратин, Кратет, Ферекрат, Телеклид не скупились на красочные описания утех и праздников, которые выпадали на долю счастливых и беспечных людей, живших в эти блаженные времена.

Прославление разгульных пиров и необузданного веселья занимало в таких комедиях, повидимому, центральное место. Обыкновенно это изобилие — благодетельный дар природы. Людям не приходится ничего делать самим, так как по улицам города текут ручьи горячего супа, в котором плавают куски поджаренного мяса, на деревьях растут пироги и печенья, фонтаны бьют молоком и вином, на сцене появляются всевозможные скатерти-самобранки и тому подобное. Стоит сказать: «Столик, накройся», как вырастает волшебный столик, уставленный всем необходимым. К услугам жителей этих стран и утехи Афродиты. Беспечным кутилам прислуживают прелестные девы.

К типу этих сказочных комедий примыкают два последних произведения Аристофана: «Женщины в народном собрании» («Экклесиазусы»), поставленные в 392 году, и «Плутос» («Богатство») — в 388 году. Они вводят нас в самую гущу социальных проблем периода начавшегося упадка афинской демократии.

Комедия «Женщины в народном собрании» названа так потому, что ее хор состоит из афинских женщин, которые, скорбя о тяжелом положении государства, решают взять бразды правления в свои руки и наладить жизнь на иных началах: обобществить имущество и уравнять экономически граждан.

Такова основа программы, которую излагает героиня комедии Праксагора. Дальше она развивает свой план. Все граждане обязаны передать свое имущество в государственную казну. Кормить их будут в общих столовых, из общих складов будет выдаваться им одежда. Воровство потеряет всякий смысл, ибо каждый гражданин может выбрать себе в общественной кладовой любое платье по вкусу. Если все же останутся жулики и скандалисты, то средством воздействия на них будет вычет из обеденной порции и насмешки за общим столом.

За обобществлением имущества и ликвидацией индивидуального хозяйства следует обобществление жен и детей. Женщины станут общим достоянием и будут жить со всеми мужчинами, рожая для них детей. Так как при этом невозможно будет различить, кто является отцом ребенка, то дети будут считать своими отцами всех, кто старше их по возрасту. Для того чтобы не возникло затруднения в установлении общности жен, ибо мужчины, естественно, устремятся к самой прекрасной женщине, а женщины будут искать связи с самым красивым молодым человеком, Праксагора вводит ряд ограничений, которые должны, по ее мнению, обеспечить порядок в этом сложном деле.

У слушателей Праксагоры возникает вопрос: кто же будет обрабатывать поля, чтобы пополнять обильные запасы пищи? «Рабы», — отвечает Праксагора и более не задерживается на обосновании этого аргумента: беззаботная жизнь за счет рабского труда есть нечто само собою разумеющееся даже для афинской бедноты.

Таким образом, проект Праксагоры носит ярко выраженный потребительский характер и не предполагает уничтожения эксплуатации человека человеком. Подобные мечты весьма характерны для деклассированных элементов афинской демократии, которые жили за счет общества и поэтому не могли быть носителями революционной идеологии. «Класс неимущих, но не трудящихся, не способен ниспровергнуть эксплуататоров»[48] — указывал В. И. Ленин.

Из комедии видно, что семья Праксагоры попала в Афины в годы войны. Если она и вернулась в деревню после окончания войны, то уже не в качестве земельного собственника: муж Праксагоры Блепир — афинский бедняк, живущий на деньги, которые он получает за посещение народного собрания. Он умеет мошенничать и наживаться на чужом добре, сутяжничать и подавать ложные доносы. Словом, по своему нравственному уровню он значительно уступает Дикеополю — честному труженику и земледельцу. Именно подобная городская беднота ищет выхода из существующего положения вещей в паразитическом существовании за счет государства или зажиточных граждан, то есть, в конечном результате, за счет эксплуатации рабского труда. Стремления этой социальной прослойки афинского демоса и отражает программа Праксагоры.

Как и полагается в комедии, агон приносит Праксагоре победу. Правда, агон в этой комедии мало чем напоминает аналогичные сцены в ранних комедиях; в нем почти не принимает участия хор, да и нет собственно никакого спора: просто Праксагора излагает свои доводы, а Блепир только иногда задает ей вопросы. Так или иначе, никто больше не возражает Праксагоре, и она может начать осуществлять свой план. Но не тут-то было!

Анализируя комедию «Лисистрата», мы обратили внимание на то, что развитие действия не кончается в ней вместе с агоном, а последующие эпизоды являются как бы ступеньками на пути осуществления плана Лисистраты. В каждом новом эпизоде показывается влияние ее замысла на положение враждующих сторон. По такому же принципу строятся и «Экклесиазусы»: вся вторая половина комедии демонстрирует результаты, к которым приводит реализация плана Праксагоры. Но при этом, всё направлено на то, чтобы дискредитировать ее программу.

Так, в первой же сцене после агона перед нами появляются два гражданина. Первый из них, Хремет, готов целиком поддержать идею женщин и упаковывает свое имущество, чтобы отправить его в общественные кладовые. Наоборот, другой — Несдатчик — не торопится отдать свое добро. Это осторожный и прижимистый афинянин, человек «себе? на уме», приученный долгими годами войны ко всяким неожиданностям и не привыкший особенно доверять законам, быстро сменяющим один другой. Ему не так легко расстаться со своим имуществом, и если он решится на такой шаг, то сделает это не первым. Фигура Несдатчика воплощает черты характера, типичные для крестьянина: осторожность, подозрительность, недоверчивость. Вся сцена особенно важна потому, что в ней осмеивается идея уравнительности, составляющая одну из основ плана Праксагоры: когда глашатай возвещает начало пира, Несдатчик бросается со всех ног к общественному столу, так и не внеся ни полушки в общую кассу.