Взвод однажды торопился

Уложиться в малый срок;

Заправлялся» брился, мылся —

Первым был политурок.

Тёркин тоже брился спешно,

Исцарапался до глаз,

И советские, конечно,

Бритвы он ругнул не раз.

— Чтоб им, бритвам, пусто было!

Брить бы ими старшину!

Весь в крови, а сбрил лишь мыло,

Да щеку с трудом одну.

Так ругался он, к небритой

Руку приложив щеке, —

Слышит:

— Тёркин, к замполиту

На одной давай ноге!

Вытер щёку — что такое?

Старшина стоит:

— Ну, что ж,

С недобритой бородою

К замполиту не пойдешь…

— Кончу вот, тогда хоть к чорту.

— Тёркин, сроку пять минут!

— Ничего, такую морду

Дальше кухни не пошлют…

Говорит, чудит, а всё же

Сам, волнуясь и сопя,

Смотрит в зеркальце на кожу,

Выражаясь про себя.

Подзаправился на славу

И гадает наперед,

На какую там расправу

Замполит его зовет.

Оказалось — очень просто:

Срочный выполнить наряд —

Над казармой на помосте

Вывесить портретов ряд.

Тёркин взял подмышку десять

Приготовленных вождей,

Повернулся:

— Есть повесить!

И пошел к братве своей.

Выбрав трех ребят повыше,

Всё, что надо, прихватив,

Тёркин вскоре был на крыше,

Всем на свете угодив:

Замполиту — что высоко

Будут те вожди видны,

Парням — от политурока

Были освобождены.

И когда вождей подвесил,

Пригвоздил и закрепил,

Тёркин с крыши ноги свесил,

Сплюнул вниз и закурил.

И ребята сели следом.

— Вот что, хлопцы, верь не верь,

Должен я политбеседу

Вам продолжить здесь теперь.

И еще раз сплюнув скромно,

К удивлению солдат,

Стал рассказывать подробно

Про вождей, висящих в ряд.

— Маркс и Энгельс начинали,

Ленин наш продолжил их,

Сталин больше…, а вон дале

Маленков совсем постиг.

Поясню: жил Маркс и Энгельс,

Каждый думал и писал,

Про товар тот Маркс и деньги

Сочинил свой «Капитал».

Каждый был из них собратом

Волосатым, бородатым,

Знать, всегда ученый брат

От ученья волосат.

Но потом у нас марксизмом

Ленин занялся, и вот:

Всяк эпоху ленинизма

По портретам узнает.

Ленин, Троцкий да Калинин,

И другие в те года

Под губой носили клинья,

Где у Маркса борода.

Сталин Ленина продолжил:

Бороды остаток сбрить

Каждый сталинец был должен

И одни усы носить.

А теперь уже — смотрите:

Явно виден новый сдвиг,

Для дальнейшего развитья

Маленков усы состриг.

И, чтоб это все поняли,

Для понятия умов,

Замыкающими стали

Берия и Маленков.

Был марксизм, знать, от рожденья

Философское ученье,

А у нас, в конце концов,

Он остался без усов.

И глядят солдаты:

— Точно!

От портрета на портрет —

Будто кто сбривал нарочно

Маркса бороду на нет.

И, смеясь, дымят махоркой,

Снова смотрят на вождей.

— Ну, и парень! Ну, и Тёркин!

Пошутил, а нам ясней.

С той поры не раз в казарме

Слышен был между бойцов

Разговор какой-то странный

Насчет Маркса без усов.

За казармой, книзу, с горки,

По над речкою в кустах

Оккупант Василий Тёркин

Загорал в одних трусах.

После доброй постирушки,

Гимнастерку и штаны

Поразвесил для просушки —

Тоже ведь служить должны

За колючим за забором

Немцы вольные видны,

В оккупированный город

Смотрят Тёркина штаны.

Сам на солнце обнял землю,

Руки выбросил вперед,

И лежит сержант и дремлет,

Позабывши даже взвод.

А речушка — неглубокий

Родниковый ручеек —

Шевелит травой-осокой

У его разутых ног.

И курлычет с тихой лаской,

Моет камушки на дне,

И выходит не то сказка,

Не то песенка во сне.

Я на речке ноги вымою,

Куда, реченька, течешь?

В сторону мою родимую,

Может, где-нибудь свернешь.

И не надо тебе отпуска,

Уволнительной просить,

Протечешь везде без пропуска,

Где и людям не ходить.

По границе меж окопами,

Меж застав и меж постов,

Возле ДОТов, в землю вкопанных,

Промелькнешь из-за кустов.

На мосту солдаты с ружьями,

Ты под мостик — и прошла,

Дотечешь дорогой кружною

До родимого села.

Там печаль свою великую,

Что без края — без конца,

Над тобой, над речкой, выплакать

Может, выйдет мать бойца.

Может быть, бельишка ветхого

Груду выйдет полоскать,

И под ивы старой веткою

Отдохнуть присядет мать.

Над тобой, над малой речкою,

Над водой, чей путь далек,

Услыхать бы хоть словечко ей,

Как живет её сынок.

Рук усталых кожу в трещинках

Приласкай и освежи,

И про жизнь мою ей, реченька,

Ты тихонько расскажи.

Как живу я меж казармами,

За ворота — никуда,

Как проходят в серой армии

Мои лучшие года.

Далеко в чужой Германии

Как я жалуюсь тебе,

И к какой меня заранее

Приготовили судьбе.

Я солдат бывалый, стреляный,

Мне ль не знать про жизнь бойца —

Нам, солдатам, сверху велено

Умирать за власть «отца».

Потому судьбу солдатскую

Проклинаю и кляну,

Чую яму где-то братскую,

Чую новую войну.

Расскажи, что я попрежнему

Для людей веселый брат,

И живому и умершему

Земляку служить я рад.

Много в жизни было пройдено,

Человек вконец устал,

Дорога-больна мне родина,

За которую страдал!

Замполитами замученный,

Убегаю иногда,

Где под проводку колючую

Протекает лишь вода.

В шутке крепкой всяк нуждается,

Любят Тёркина — меня,

Только мать и догадается,

Что могу и плакать я.

Я лицо на речке вымою

И никто не будет знать,

Из воды рукой родимою

Ту слезу достанет мать.

Расскажи ей: может, станется,

Мне терпеть — не хватит сил,

Что тогда велел я кланяться,

И простить меня просил.

Здесь в Германии случается —

Не один ушел солдат,

Только пусть не убивается,

Я вернусь еще назад.

Нет тебе цензуры, реченька,

Чистой будешь там, как здесь,

Передай ты до словечка ей,

Расскажи про всё, как есть.