Несмотря на вечерний холод и безмерную усталость, рабочий вновь почувствовал бодрость, словно спешившие к нему люди несли её.

— Эй, эй! — кричали Гаранину с дороги.

— Эй! — откликался он.

Ефим Полозков с фонарём первый подбежал к Гаранину, несмотря на свою хромоту. Он осветил застрявший трактор. Под колёсами с обеих сторон чернели длинные и глубокие канавы.

— Ну, что тут? — спросил Ефим. Он повыше поднял фонарь.

Лицо Гаранина было тёмным, кепка надвинута на лоб, одетый поверх косоворотки поношенный пиджак в грязи… Рабочий повернул к Ефиму лицо, оно стало задорным, чуть озорным.

— Что, небось вся деревня бежит? — спросил он.

— Ага! — весело подтвердил Ефим. — Вся! Стар и мал!

— Порядочек! — сказал Гаранин.

В этот миг вокруг них зашумела подбежавшая молодёжь — парни, девки. Подъехал со слегами Ларион. Их подложили под колёса. Гаранин дал газ.

Трактор, делая резкие выхлопы, двинулся и завозился, как большой чёрный жук. Из-под колёс полетела жидкая грязь.

Слеги разлетелись в разные стороны, и машина глубже села в колею.

— Давай мости настил! — крикнул Гаранин под шум мотора.

— Настил, конечно! — Кузьма Пряхин ступил в грязь прямо в сапогах, забыв, что на нём дедова обновка, А когда опомнился, только махнул рукой: "Кончились мои сапоги, чёрт её бей". И по своему обыкновению он больше, чем другие, стал суетиться, кричать, размахивать руками.

Наконец трактор выбрался из ямы на взгорок и, урча, пополз к Крутихе. Впереди, освещая дорогу, шли с фонарями Ефим Полозков и Петя Мотыльков. А рядом с ними шагал Мишка.

Только что он гулял по деревенской улице с парнями и девчатами, только что с Глашей они забегали в дом к Шестаковым. А сейчас он идёт в толпе мужиков, парней и девок за трактором. "Вот так штука!" — думает парень. Как заворожённый, он смотрит на машину. "А что, если её сзади за колесо схватить? Остановлю или не остановлю?" Мишка любит пробовать силу, или "играть силой", как говорят сибиряки. От отца он слыхал, что дед его — тоже здоровущий был мужик! — на спор приподнимал на спине кобылу. Подлезет под животину, поднатужится и приподнимет. Да ещё посмеивается: "Я бы и жеребца мог, да, боюсь, лягаться почнёт". Знал Мишка и отцовскую силу. Ещё мальчишкой он видел, как Тереха однажды на масленице поймал на улице двух коней, что неслись, вывалив седоков, с пустой кошевой; он так садил их на полном скаку, что у севшего на задние ноги коренника залез на самые уши хомут и лопнула новая ремённая шлея. Сам Мишка пока обходился более мирными упражнениями. Бросал двухпудовые гирьки в амбаре. Только один раз он испытал своих коней — вёз с мельницы муку, и, схватившись за задок телеги и напружинившись всем телом, остановил. "Неужели эта штука посильнее томских коней?" — соображал парень. Он даже о Глаше забыл, которая затерялась где-то среди девчат.

Из озорства Мишку так и подмывало ухватиться за колесо и попробовать остановить трактор. Но опасался: а вдруг, действительно остановится? Что тогда? Ведь скажут — враждебная вылазка, всю агитацию сорвал! Только это его и остановило. Всё-таки он парень сознательный, а не какой-нибудь подкулачник.

Решение не жениться на кулачке даже ради томских коней очень подняло его в собственном мнении.

Над Крутихой опустилась ночь.

С вечера деревушка была наполнена шумом и грохотом. Сейчас как будто всё успокоилось.

Гаранин довёл трактор до середины деревни. Тут, у школы была летом зелёная лужайка, а теперь пока оставался вытоптанный бугор. Гаранин поставил трактор на этом бугре и заглушил мотор. Народ понемногу разошёлся. У трактора остались Гаранин, Ларион и Григорий. Всё ещё ходил с зажжённым фонарём Ефим Полозков. Потом из темноты показался Иннокентий Плужников.

Иннокентий неотступно всё это время следил за Никулой Третьяковым. Он боялся, как бы Никула не подстроил чего-нибудь плохого. У Иннокентия было давнее убеждение, что с Третьяковым дело нечистое. Он не был человеком подозрительным, но первым дознался о тайных сборищах у Селивёрста Карманова и сказал об этом Сапожкову. Плохо, что Григорий не обратил тогда на это большого внимания…

Иннокентий видел, как Никула прошёл в дом к Никодиму Алексееву. "Чего ему там надо? — думал он. — Зачем ходит к Никодиму Никула?" Плужников не одобрял, что Никодиму всё как бы простили — словно он никогда не бывал у Кармановых. Он не верил ни одному слову и ни одному движению этого богатого мужика.

Тем более подозрительно, что Никула к нему побежал сейчас… Иннокентий, стоя на бугре, теребил свою чёрную курчавую бородку.

За последний год в Крутихе произошло немало такого, что казалось Плужникову загадочным и что он очень хотел бы узнать. Вот, например, в прошлом году горел кармановский дом, где ныне помещается сельсовет. Если предположить, что его поджёг сам Селиверст, сбежавший из тюрьмы, тогда является вопрос: у кого он скрывался? Ефим Полозков видел Карманова уходящим через огороды за речку Крутиху. Где он был, откуда шёл? Наконец, кто-то потравил тогда кур в доме Платона Волкова…

Иннокентий решил ко всему теперь присматриваться.

— Надо охрану поставить к трактору, — сказал рядом с ним Григорий.

Иннокентий поднял голову.

— Обязательно охрану, — подхватил он.

— Может, ты, Иннокентий, встанешь? — спросил Григорий. — Тут надо человека надёжного.

— Давайте, я покараулю, — вдруг сказал стоявший с фонарём в руках Ефим Полозков.

Все посмотрели на него.

— Карауль, — согласился Григорий.

Ефим сходил домой, заправил фонарь и надел тулуп. Лишь после этого от трактора ушли все, кроме караульщика. Смертельно уставший Гаранин едва плёлся вслед за Ларионом. А тот с увлечением говорил, как он завтра прицепит к трактору плуг.

Тихо стало на улице. Но вдруг где-то в кочкинском конце деревни запели девчата. Высокие их голоса то разливались широко, то замирали. Но вот и они стихли. Прошло возле школьного забора несколько парней, о чём-то перекликаясь. Один из них нагнулся, схватил валявшуюся на улице палку и метнул в забор — не по какой-нибудь особой причине, а просто так, от полноты чувств. Потом из переулка показалась пара — парень вёл под руку девушку. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, и остановились у ворот избы Перфила Шестакова.

— "Мишка… Ох, язви его, ну и здоров стал парень, — думал стоявший в тени трактора Ефим Полозков. — Теперь он, пожалуй, Терехе-то не покорится"…

Ефим по-соседски знал, что происходило в последнее время у Парфёновых. Он был полностью на стороне Мишки. Ефиму ясна вся механика сговора Терехи с кочкинским зажиточным мужиком. Но он этому особенно-то и не удивлялся: по старым понятиям, в браке, как и всюду, должна быть своя выгода. В конце концов, не даром ведь за невестами дают приданое. Но теперь уж молодёжь не хочет жить по-старому. Молодые люди и в деревне женятся и выходят замуж по любви.

Ефим вспомнил, как и он сам лет десять назад женился. Не привелось ему взять в жёны Аннушку… Ефим вздохнул, потихоньку наблюдая за влюблённой парочкой. А Мишка и Глаша то расходились, то вновь сходились — не могли расстаться. Наконец они всё же разошлись, поцеловавшись на прощанье ещё раз. Ефим поплотнее запахнулся в тулуп, сжимая в руках старую бердану.

Да, настало время, что и в сибирской деревне появилось общественное достояние, которое надо охранять. Раньше каждый крестьянин сам стерёг свой дом, свои поля и скот. Разве что нанимали общественного пастуха, да и то лишь на лето. Да были ещё общественные амбары, куда засыпался хлеб. Но их, эти амбары, как правило, никто не охранял. А теперь… Теперь только и смотри, как бы не было поджога, порчи или какой-либо потравы. Жестокая борьба идёт, и даже обычные машины, не говоря уже с тракторе, машины, вроде привычных крестьянскому люду сенокосилки или жатки, сейчас поставлены на вооружение, как винтовки и пулемёты на войне…