Праву пользовался случаем побольше узнать о жителях стойбища, об их прошлой жизни. Одни рассказывали охотно, другие сообщали о себе самые скудные сведения – стеснялись много говорить.

Большинство были коренными оленеводами, всю жизнь кочевали и вели происхождение от чаучу. Две малочисленные группы – родственники Арэнкава и Мивита – сравнительно недавно переселились с побережья и сохранили некоторые обычаи и привычки, заметно отличающие их от оленеводов.

Обойдя пятнадцать семей, Праву обнаружил, что его представление об отсталости жителей стойбища сильно преувеличено. Они здраво рассуждали обо всем, что касалось жизни. Вместе с тем в их понятиях было много нелепостей. Они напоминали некоторых верующих, которых он встречал в Ленинграде: истово помолившись богу, они садятся в трамвай и торопятся занять очередь на новейший телевизор.

Но больше всего Праву поразил Эльгар. Вечно больной и стонущий, старик на этот раз выглядел бодрым, как будто скинул лет пятнадцать. Шаман радушно встретил гостей и распорядился разлить по кружкам заранее приготовленный чай. Охотно отвечал на вопросы, хвастался своими шаманскими успехами, ругал Локэ.

– Если бы не он, мы бы давно были колхозниками, – заявил старик решительно. – Мутил Локэ нам разум.

Выждав удобный момент, Коравье предупредил его, чтобы он не очень-то распространялся о своем недавнем камлании.

– Только не забудь дать мне трудодень, – шепнул Эльгар.

Вернулись из стада Зубов, Геллерштейн, Инэнли, Рунмын и другие пастухи.

– Для такого стойбища стадо очень большое! – не скрывая удивления, сообщил Геллерштейн. – Около трех тысяч голов по приблизительным подсчетам. Содержится в образцовом порядке. Олени упитанные, преобладает маточное поголовье.

Приехал Ринтытегин. Он обошел все яранги и поговорил с каждым хозяином.

– Обыкновенные чукчи, – заключил он. – Будут отличными советскими гражданами.

Вечером собрались в яранге Коравье. Росмунта разделывала оленью тушу на ужин, Наташа помогала, ей. Елизавета Андреевна нянчила Мирона. Мужчины принесли лед, накололи его в большие чайники и развели жаркий огонь в костре.

В чоттагин то и дело входили гости. Пришел и старик Эльгар. Он присел рядом с Ринтытегином и долго молча смотрел, как тот пишет в блокноте.

– Быстро чертишь на бумаге, – восхищенно сказал Эльгар. – Как заяц на свежем снегу.

– Заяц оставляет бессмысленный след, а тот след, который я оставляю на бумаге, имеет смысл, – ответил Ринтытегин.

Эльгар закивал в знак согласия.

– А ты разве не учишься в вечерней школе для взрослых? – спросил Ринтытегин.

– Нет. Сильно болел. У меня сломано ребро. Пострадал я от врагов колхозной жизни – Мивита и Арэнкава.

– Лечись! – строго сказал Ринтытегин.

– Можно и полечиться, – осторожно согласился Эльгар. – Надо помогать друг другу… Я ведь не против колхоза. И погоду хорошую сделал, чтобы вы скорее приезжали.

– Что ты мелешь! – сказал Ринтытегин. – С такими мыслями нельзя называться советским человеком! Тоже мне – творец хорошей погоды!

Эльгар обиженно заморгал:

– Меня просил Коравье. Даже обещал трудодень дать. Выходит, я зря старался? В моем возрасте это нелегко, и голос мой уже не имеет той силы, когда я был полон могущества!

Коравье, с волнением слушавший этот разговор, не знал, куда деваться от стыда. Ринтытегин повернулся к нему:

– Это правда?

Коравье лишь молча кивнул.

Ринтытегин отложил в сторону блокнот.

– Как же так, Коравье? – укоризненно сказал он. – Мы тебя считали передовым человеком, а ты поступил, как отсталый элемент.

– Сам не знаю, как это получилось, – стал оправдываться Коравье. – Всем так хотелось, чтобы скорее настала хорошая погода. Пастухи просили… Сначала я не хотел, но потом согласился… Уж очень всем хотелось скорее вступить в колхоз.

– Ладно, – смилостивился Ринтытегин. – Поскольку шаманское действие было произведено с целью помочь Советской власти, то я считаю вопрос закрытым.

– Как это закрытым? – всполошился Эльгар. – А мой труд?

– Послушай, – ответил ему Ринтытегин. – В нашем государстве ценится только такой труд, который движет нас к коммунизму, служит созданию чего-то… Твое же камлание совпало с улучшением погоды. Кроме того, этот религиозный обряд – признак отсталости…

– Выходит, я отсталый человек? – совсем расстроился Эльгар. – Я от чистого сердца хотел помочь, хотите верьте, хотите нет.

Ринтытегин не мог не поверить искреннему огорчению старика.

– Не обижайся, старик. Что делать? Твои методы устарели. Придется тебе менять квалификацию, переучиваться.

– Но я уже не молодой, чтобы переучиваться, – возразил Эльгар. – Мои глаза плохо видят, руки не могут твердо держать палочку, которой ты наводишь след на бумаге.

– Все равно придется, – сказал Ринтытегин. – Доктор Наташа полечит тебя, и ты еще помолодеешь. Твои руки обретут твердость, глаза – зоркость. Тогда ты не только научишься читать и писать, а еще станешь ученым метеорологом. А? Вот будет здорово – бывший шаман Эльгар – метеоролог!

– Что это такое? – заинтересовался Эльгар.

– Ученый предсказатель погоды, – пояснил Ринтытегин.

Это немного успокоило старика, и он вместе со всеми принялся за вареное мясо.

Елизавета Андреевна ловко брала с кэмэны мясо и резала острым ножом у самых губ. Геллерштейн пытался ей подражать, но был осторожен и держал лезвие подальше от своего длинного носа, отчего куски у него получались большие и он долго не мог их разжевать.

Раскрасневшаяся и довольная Росмунта подавала одни лакомства за другими. Эльгар заметно опьянел и привязался к Геллерштейну, который ему особенно понравился. Шаман рассказывал о своем былом могуществе. Геллерштейн недоверчиво качал головой, и это еще больше распаляло самолюбивого старика.

– А ты можешь вот сейчас мигом уничтожить себе зубы? – спросил Геллерштейн шамана.

– Зачем мне уничтожать себе зубы? – самодовольно ответил Эльгар, алчно окидывая кэмэны. – Я еще не все попробовал.

– А вот я могу, – сказал Геллерштейн.

Эльгар пренебрежительно махнул рукой.

Колхозный завхоз на секунду отвернулся и открыл перед Эльгаром рот.

– Смотри.

Эльгар издал какой-то нечленораздельный звук, потом воскликнул:

– Какомэй! Что ты наделал? Как же ты теперь будешь без зубов?

– А ты не верил! – прошамкал Геллерштейн.

– Гляди, Росмунта! – закричал Коравье. – Он действительно обеззубел!

Росмунта всплеснула руками:

– Это ты виноват, Эльгар!

Шаман растерянно пробормотал:

– Я только немного засомневался…

Геллерштейн снова отвернулся, сунул лицо в рукав и предстал перед потерявшим речь Эльгаром во всем великолепии своих вставных зубов.

– Ты настоящий чародей! – восхищенно проговорил Эльгар. – Сколько живу на свете, впервые вижу человека, который может запросто уничтожить все зубы и тут же опять отрастить.

После этого Эльгар стал внимательнее к Геллерштейну. Старик не спускал глаз с завхоза, словно боясь, что у того опять исчезнут зубы.

Поужинав, Геллерштейн пошел в школьный дом устраивать на ночлег спутников. Праву как старый друг оставался у Коравье, но вышел проводить гостей.

Несмотря на поздний час, в стойбище было оживленно. На небе сияли звезды, состязаясь блеском с огнями костров и светильников в распахнутых дверях яранг. Через весь небосвод вдоль берегов Песчаной реки[21] протянулась цветная бахрома полярного сияния. Словно невидимая гигантская небесная рука играла цветной занавесью, то расправляя ее, как бы желая застлать все небо, то свертывая в разноцветные складки с блестками ярких звезд. Узкий серп нарождающейся луны застыл в немом восхищении перед красотой ночного неба.

Голоса четко звучали в стылом ночном воздухе. Во всем чувствовалось ожидание радостного события, и оттого, что люди знали, что их ждет завтра, предстоящая радость становилась уже сегодняшней.