– А вот он и сам явился! – крикнул в трубку Етыльын, делая рукой знак, чтобы Праву садился. – Да, да. Не надо посылать на розыски. Всего хорошего, Елизавета Андреевна.

Секретарь райкома положил трубку на рычаг и с улыбкой посмотрел на Праву.

– Как добрался? – спросил он.

– Как видите, благополучно, – угрюмо ответил Праву. – Цел и невредим.

Ему не понравилось безмятежное лицо секретаря райкома.

– Я вижу, что цел и невредим. А тут звонила ваш председатель, беспокоилась. Говорит: ушел в неизвестном направлении.

– Допустим, не совсем в неизвестном, – заметил Праву. – Я сказал ей, что еду в райком.

– Она это приняла за шутку.

– Какие тут могут быть шутки? Речь идет о судьбе людей!

– Николай Павлович, – спокойно сказал Етыльын. – Давай договоримся так: сейчас иди отдыхай, а после обеда приходи. Соберутся члены бюро, исполком. Мы уже в курсе дела – вот и обсудим вместе.

Етыльын вызвал секретаря, распорядился устроить Праву в гостинице.

– Ровно в четыре приходи.

В номере Праву разделся и посмотрел на себя в зеркало. На верхней губе и подбородке торчали редкие жесткие волосы, рубашка измялась и запачкалась. «Надо бы привести себя в порядок», – подумал Праву и вышел на улицу искать магазин.

Купив расческу, флакон одеколона и рубашку, он вернулся в гостиницу, побрился в парикмахерской, переоделся и отправился в столовую.

Пурги как не бывало. На безоблачном небе крупно сияли звезды, и на горизонте намечалась полоска полярного сияния. На улицах урчали бульдозеры, снося сугробы. Кто-то пел около магазина пьяным голосом, молодые парни и девушки громко разговаривали возле кино. Где-то далеко, на другом конце поселка, ревели моторы самолетов.

Когда Праву пообедал, до четырех оставалось еще много времени. Он вернулся в гостиницу.

Утром второе место в его номере было не занято. Сейчас, войдя, он увидел человека, сидящего за столом спиной к двери. Спина была очень знакомая, но Праву еще не успел сообразить, кому она может принадлежать, как сидящий обернулся, и Праву узнал Ринтытегина.

– Как вы сюда попали?! – не сдержал удивления Праву.

– Более удобным способом, чем ты, – невозмутимо ответил Ринтытегин. – На вертолете МИ-4.

Праву растерянно опустился на кровать. Ринтытегин был занят изучением каких-то бумаг. Он искоса посмотрел на Праву и заметил:

– Для сидения предназначен стул…

Праву послушно пересел с кровати на стул и спросил:

– Кто-нибудь еще приехал?

– Не приехал, а прилетел, – ответил Ринтытегин, отрываясь от бумаг. – Доктор Наташа, Елизавета Андреевна, Геллерштейн и твой друг Коравье, которого мы прихватили в стойбище.

– А где они? – спросил Праву.

– Пошли погулять, пообедать. Я обедал у знакомого. А они пошли в столовую.:

– Странно, я их не встретил, – задумчиво произнес Праву. – Восхищаюсь оперативностью Елизаветы Андреевны.

– Етыльын это все устроил, – объяснил Ринтытегин. – Мы хотели взять побольше народу в стойбище Локэ, но никто не решился сесть в вертолет, кроме Коравье.

Ринтытегин опять уткнулся в бумаги. Праву придвинулся, громко скрипнув стулом.

– Неудобно сидеть? – участливо заметил Ринтытегин.

– Почему вы все вдруг приехали? – спросил Праву.

– В райкоме обо всем узнаешь, – загадочно ответил Ринтытегин. – Словом, ввел ты меня в конфликт с колхозным начальством. Заставил старика вприпрыжку бежать за молодым.

Ринтытегин и Праву вместе пошли в райком. В кабинете у Николая Овтовича уже собрались все приглашенные. Праву поискал глазами и увидел Елизавету Андреевну, Геллерштейна и Коравье. Как только Коравье заметил Праву, он перебрался к нему и шепотом спросил:

– Будут говорить о нашем стойбище?

Праву молча кивнул.

Николай Овтович занял свое место за столом.

Он заговорил о стойбище Локэ, о колхозе Торвагыргын, который помогает стойбищу стать советским селением.

– Пришла пора, – сказал он под конец, – окончательно оформить жителей стойбища Локэ гражданами нашей страны, членами колхоза Торвагыргын. Товарищ Праву, ваше слово.

– Почти все, что я хотел бы сказать, вы уже сказали, – начал Праву. – У меня есть предложение послушать товарища Коравье, бывшего пастуха стада Локэ, ныне члена колхоза Торвагыргын. Он лучше всех нас знает, о чем думают и чего хотят его земляки.

Коравье обвел взглядом сидящих. После памятной речи на открытии школы в стойбище Локэ ему предстояло второй раз выступить перед большим количеством людей.

– Мы, – начал Коравье, – не хотим быть другими людьми, отличными от тех, которых узнали. Когда умер Локэ и новая жизнь вошла к нам, как входит солнце в первый весенний день в ярангу, мы сначала как бы зажмурились от яркого света. Непривычно и непонятно было многое. Мы привыкли думать, как учил Локэ, которого считали мудрейшим и единственным, кто понимал жизнь. Наши люди старались не думать о том, что окружает стойбище. Главное было – сытый желудок и теплой яранге. Что еще нужно человеку? Мы не видели мир дальше черты, где небо касается земли. Никто не подозревал, что мы жили жизнью, недостойной человека. Страхи отпугивали наши мысли, и разум стал тягостен для нас, потому что он беспокоил, сеял сомнение… Это было давно. Теперь люди стойбища обрели человеческую потребность думать и беспокоиться о собственной жизни. Поэтому они пошли учиться, пересилив страх перед неведомым. Они больше не хотят жить оторванными от других людей…

Коравье приумолк, собираясь с мыслями.

– Мои земляки понимают, что они еще далеки от соплеменников, живущих в колхозах. Желание стать колхозниками большое, но мы можем и подождать… – сказал он и виновато поглядел на Праву. – Я все сказал, кончил.

Коравье вздохнул, будто свалил с себя большую тяжесть, и уселся на стул.

Попросила слова Елизавета Андреевна.

– Никогда не поздно принять стойбище в колхоз. Пусть люди привыкнут к незнакомым вещам, понятиям. Вот и сам Коравье, хотя и является уже членом нашего колхоза, такого же мнения, – сказала она веско и значительно.

После Елизаветы Андреевны поднялся с места Ринтытегин.

– Я бы принял стойбище Локэ в колхоз не откладывая… Вот только мы боимся, что пострадают наши показатели… – Он говорил глухо, как больной.

Секретарь райкома удивленно перебил его:

– Постойте, какие показатели?

Ринтытегин выложил все начистоту.

В кабинете послышался смех. Елизавета Андреевна густо покраснела:

– Вам смешно, а мы можем остаться без автомашины… и…

Николай Овтович укоризненно произнес:

– Вот уж не ожидал от вас, Елизавета Андреевна… Как же так? Вы себе не представляете, какую силу получите вместе со стойбищем Локэ! Она не сравнима с автомобилем. Если уж на то пошло, то машину вы сможете купить. Когда стадо стойбища перейдет к вам, у вас сразу повысится количество товарного мяса, а значит, появятся деньги.

Елизавета Андреевна повернулась к Праву и с горечью сказала:

– И что же вы наделали! Могли бы мы быть и со стойбищем и с автомашиной… А теперь…

Платок у председателя сбился, и вся она в эту минуту выглядела жалкой, растерянной…

Праву, чувствуя, что дело он, в общем-то, выиграл, великодушно промолчал.

Вечером, когда Праву с Ринтытегином и Коравье у себя в комнате пили чай, пришла доктор Наташа. Все засуетились, усаживая гостью на лучшее место. Наташа уселась, а Праву побежал искать стакан.

– Где бы ни был, люблю сам заваривать чай, – говорил Ринтытегин, распечатывая новую пачку. – Нет лучшего напитка.

– Самый вкусный чай я пил недавно в Торвагыргыне в одном доме, – сказал Праву и поглядел на Наташу.

– Вкуснее моего? – недоверчиво спросил Ринтытегин.

– Намного вкуснее.

Ринтытегин задумчиво всыпал чай в кипяток и вдруг расхохотался:

– Не иначе как тебя угощала любимая девушка! Когда человек влюблен, все, что бы ни приготовила любимая, кажется особенно вкусным!

Наташа низко опустила голову, пряча покрасневшее лицо, и спросила: