Что делает старик Нонно, ослепший от трахомы и болезней, которые держат его на краю жизни? Дал ли он слово умереть? Может, он уже в другом мире?..

Так размышлял Коравье и не подозревал, что в его душе зреет лучшее из лучших человеческих чувств: беспокойство за судьбы других людей, стремление сделать их жизнь такой же светлой и наполненной радостью, как и собственная. Как верно сказано: радость, разделенная с другом, увеличивается вдвое!

Однажды Коравье возвращался из стада, погруженный в мысли. Подходя к яранге, поднял голову и увидел рядом с улыбающейся Росмунтой Праву.

– Етти! – закричал Коравье и бросился к другу. Он не знал, как выразить радость. Но недаром он жил в поселке, где почти половина жителей были русскими. Сначала он сжал руки Праву так, что тот охнул. Потом обхватил поперек туловища и подержал некоторое время. В довершение всего хлопнул гостя широкой ладонью по спине, и Праву едва не прикусил язык.

По обычаю, Коравье не торопился с расспросами, пока Праву не насытится и не напьется с дороги. Сидя рядом, он соревновался с Росмунтой в гостеприимстве. Вслед за истекающими сладким соком оленьими языками на тарелке появилось оленье жаркое, приготовленное по рецепту зоотехника Мельникова. Праву ел и похваливал кулинарные способности Росмунты.

– Она быстро научилась варить русскую еду, – поддакивал Коравье. – Правда, один раз чуть мне язык не сожгла. Есть такой порошок, который кладут в пищу русские. Он похож на ружейный порох, но крепче самого черного табака. Его надо понемногу класть в еду, а Росмунта не рассчитала, много положила. Я торопился в стадо и хватил с голоду кусок, обсыпанный перцем-порохом. Сначала подумал – просто горячо. Но чем больше я терпел, тем жарче становилось во рту. Всю дорогу до стада в каждом ручейке, лужице полоскал язык, пока не унялся жар во рту… Потом ничего, привык понемногу.

За чаем, выждав отведенный правилами приличия срок, Праву стал рассказывать о совещании оленеводов в Магадане.

Когда проснулся Мирон, приученный по совету доктора Наташи спать днем, Росмунта на него зашикала и быстро сунула ему полную грудь.

Коравье слушал Праву внимательно и, подбадривая рассказчика, приговаривал:

– Верно, верно. Дельно. Хорошо.

Потом Праву описал понятными словами город и наконец достал фотоаппарат.

– Вот тебе подарок. Теперь ты можешь с каждого встречного сдирать лицо и наклеивать его на бумагу.

– Мне, наверное, не научиться. Мирону впору, когда вырастет, – смущенно сказал Коравье, польщенный таким подарком.

Росмунте Праву подарил капроновый платок, а Мирону пластмассовую игрушку, отдаленно напоминающую бурого тундрового медведя.

– Будто облако на радуге! – восхищалась платком Росмунта. – Спасибо тебе, Праву!

– Смотри, Мирон, – тыкал в лицо сыну игрушку растроганный Коравье, – какого зверя принес тебе Праву. Как медведь, у-у-у!

Мирон, не отпуская грудь, косил глаза на игрушку и тоже укал.

В тундре уже стемнело. Прошли светлые ночи – по вечерам на землю спускалась густая тьма. Мужчины вышли из яранги покурить.

– У меня есть для тебя важное поручение, – сказал Праву.

– Говори, – с готовностью отозвался Коравье… – Ты знаешь, для тебя я все сделаю.

– Это не моя личная просьба. Поручение колхоза.

– Слушаю. Я же колхозник, – приосанился Коравье.

– Если говорить точнее, это поручение не столько колхоза, сколько нашей Советской власти, партии коммунистов.

– Ты что крутишь, как пес возле столба?! – удивился Коравье, – Скажи, что нужно сделать?

– Придется тебе вернуться в стойбище Локэ.

Коравье растерянно произнес:

– Как же так? Ведь я колхозник. И деревянный дом мне строят. В бумаге об этом написано. Росмунта, принеси бумагу о новом доме! – крикнул он в дверь.

Росмунта принесла конверт.

– Ваш дом никуда не денется, – сказал Праву, прочитав письмо. – Подумай, для чего тебя посылают в стойбище? Чтобы помочь землякам посмотреть в ту сторону, где правда… Ты вернешься в Торвагыргын, но не один, а вместе со всеми.

– А разве я сумею? – с сомнением произнес Коравье.

– Я уверен, – ответил Праву.

– Когда мне нужно переселяться?

– Если можно, то побыстрее. Люди должны понять, как нужна их детям грамота. А кто, кроме тебя, им растолкует? Ты же теперь грамотный!

– Выходит, я буду вроде бы… тьфу… забыл это слово. Как оно по-русски?

– Агитатором? – подсказал Праву.

– Верно! – обрадовался Коравье. – Агитатором! Спасибо тебе, Праву, что ты доверил мне такое важное дело! Переселюсь, раз так нужно людям.

Праву поздно ночью ушел обратно в Торвагыргын.

Коравье, хоть и сомневался в своих силах, все же был безмерно рад и горд поручением. Росмунта пыталась поворчать: то ли по праву равенства, то ли была недовольна, но Коравье прикрикнул на нее, вспомнив мужскую власть:

– Разве ты поймешь, женщина? Это коммунистическое поручение, достойное только настоящего мужчины!

Трактор, на котором сидел Коравье с семьей, с грохотом въехал в стойбище Локэ. Однако на улице, несмотря на день, было пусто. Никто не встречал их и в старом жилище. Рэтэм за лето обветшал и зиял множеством дыр. В яранге пахло затхлостью и запустением.

Первым делом Коравье содрал рэтэм и натянул вместо него на жерди брезент. Росмунта поставила в полог три мощные керосиновые лампы. Одна из них питала радиоприемник, подаренный Кымыргином.

К вечеру яранга Коравье снова приняла обжитой вид. В довершение всего Росмунта завела купленный в Торвагыргыне патефон и выставила его к двери.

Из некоторых яранг стали высовываться головы, но тут же прятались обратно.

Костер долго не разгорался. Росмунта кашляла, а тут еще от дыма заплакал Мирон. Пришлось от костра отказаться и разжигать примус.

Коравье распаковывал вещи, раскладывал их в яранге и не мог отделаться от ощущения, будто кто-то подсматривает за ним. Он несколько раз резко оглядывался на дверь, пока обеспокоенная Росмунта не спросила:

– Что ты дергаешься?

– Мне почему-то кажется, что кто-то сейчас придет к нам, – признался Коравье.

– Никто не придет, не дожидайся, – сказала Росмунта.

После еды Коравье вышел на улицу. Осеннее солнце садилось на вершину горы за рекой. При виде вышедшего из яранги Коравье убежали игравшие на воле дети.

У яранги Мивита Коравье остановился в нерешительности, раздумывая, входить или повернуть обратно? Вдруг он заметил в траве блестящие осколки. Нагнувшись, Коравье увидел разбитую бутылку с наклейкой: спирт-ректификат. Кто мог бросить здесь бутылку? И вдруг догадка мелькнула в мозгу у Коравье: не сам ли Мивит стал выпивать?

Коравье знал, какое действие оказывает на человека этот напиток. Он видел пьяных в Торвагыргыне. Они были лишены человеческого облика, но тем не менее это им нравилось. Как-то доктор Наташа угостила Коравье шампанским. Он долго не мог очухаться. Через ноздри вырывался газ, в желудке разгоралось маленькое пламя. Стакана шампанского мало, чтобы познать силу этих напитков, но одно твердо усвоил Коравье – лучше воздерживаться от них.

Он отпихнул ногой осколок бутылки и вошел в чоттагин. Из темноты послышался хриплый голос:

– Пришел?

– Да, пришел, – ответил Коравье.

– Что принес? – спросил тот же голос.

– Не видишь, что это не Арэнкав, – ворчливо сказала женщина.

Коравье по голосу узнал жену Мивита – Ягнанау.

Всмотревшись в Коравье, она тихо, удивленно спросила:

– Не Коравье ли ты?

– Я.

– Слышишь, Мивит, пришел Коравье-изгнанник! – крикнула Ягнанау. – Очнись!

Теперь Коравье увидел лохматую голову. Мивит лежал ногами в пологе, а голова его покоилась на деревянном изголовье.

– Ты пришел, Коравье?

Мивит был пьян.

– Есть выпить? – громко спросил он, и Коравье не поверил своим ушам: Мивит произнес эти слова по-русски!

– Что ты говоришь? – переспросил он.

– Выпить есть?! – сердито повторил Мивит. – Столько времени жил у русских, а не знаешь самых простейших, необходимых слов! Я тебя спрашиваю: есть ли у тебя дурная веселящая вода?