Произнеся эту трогающую за душу речь и не употребив при этом ни одного знака препинания, мужчина замолкает. В глазах его — надежда.

Соглашаться с ходу солидному человеку, вроде меня, не пристало. Раздумывать чрезмерно — значит обидеть достойного тамаду, столь доверчиво поведавшего мне о своих несчастьях. Я выдерживаю паузу до того момента, когда на лице мужчины начинают появляться первые признаки нетерпения, и приглашаю садиться.

Лицо здоровяка озаряет благодарная улыбка, слова признательности так и рвутся из груди, мешая высказаться связно, поэтому всю последующую работу мы проделываем практически молча. Мужчина валит барана на дорогу, мы связываем кандидату в шашлыки ноги тонким прочным капроновым тросом, который я держу на случай буксировки, и водружаем его в багажник, после чего нам остается лишь занять места и продолжить наше путешествие.

По мере того, как «Нива» набирает скорость, к владельцу барана возвращается дар речи.

— Руставели, — начинает он и снова замолкает.

— «Витязь в тигровой шкуре», — подхватываю я для поддержания разговора. — Читал.

— Чем хвастаешься, слушай! — обижается мужчина. — Все читали, а кто понял?

Готов согласиться, что монополия на Руставели принадлежит его землякам, но вот насчет понятия — это он, пожалуй, чересчур… Не успеваю возразить, как мой попутчик объявляет:

— Гоголадзе моя фамилия. Автандил Гоголадзе. По профессии — пожарник. По призванию — тамада.

Многовато для одного человека: Гоголадзе, пожарник, тамада…

— Первый в Грузии? — уточняю я.

— В первой восьмерке, — безо всякой рисовки отвечает тамада по призванию. — Ну, может быть, в десятке.

По крайней мере откровенно. Ну что ж, на доверие принято отвечать доверием.

— Олег Никитин, — представляюсь я. — По профессии — водитель дальних трасс. По призванию — путешественник.

Подробности моего житья-бытья тамаду не интересуют.

— Какой счастливый случай занес тебя в наши края, дорогой? — спрашивает он.

— Отпуск, — коротко объясняю я.

— Куда едешь?

— Куда глаза глядят. Порыбачить хочу, поохотиться. Ружьишко вот взял, удочки. Ну, и покупаться, позагорать, на песочке поваляться — это само собой. Соскучился я по солнышку.

— Солнце у нас замечательное, — соглашается Гоголадзе. — И море замечательное. И горы. Но самое замечательное — это люди! Я тебе так скажу… Без людей самое теплое солнце, самое красивое море, самые высокий горы — ничто! Кого бог создал вначале? Солнце. Кого он создал потом? Землю, море и горы. Кого он создал в последнюю очередь? Человека! Чтобы человек мог насладиться всей этой красотой и поделиться своей радостью с другими людьми. Тот не заметил, этот был занят на работе, жена ушла — всякое в жизни случается… Как по этому поводу сказал наш великий поэт:

Так выпьем же за то, чтоб люди… — В этом месте тамада по призванию поспешно прерывает свою речь и смущенно объясняет: — Заговариваться стал, слушай. На этой неделе — третья свадьба. Совсем голову потерял!

Вот он, благоприятный случай разрушить некое ложное представление!

Несколько лет назад одна знакомая, замахнувшись на мой культурный уровень, подсунула мне томик Руставели. Поначалу дело шло туго: я не люблю, когда мне что-то навязывают со стороны. Книга пролежала без пользы месяца три до того момента, когда однажды я — с тоски — не начал ее листать. Потом разошелся — кого из нас оставят равнодушными столь героические деяния, совершенные исключительно во имя дружбы! Теперь многие места из поэмы я знаю наизусть и при случае могу блеснуть своим возросшим культурным уровнем.

советую я тамаде.

Во время этого короткого монолога Гоголадзе с нарастающим изумлением глядит на меня и, когда я замолкаю, требует остановить машину.

Зачем?

— Останови, останови!

Останавливаю.

— Выходи! — командует тамада.

Он выходит первым. Я следую за ним. Пожарник спешит мне навстречу, для чего ему приходится обогнуть «Ниву». Испытывая определенные сомнения по поводу его намерений, я поджидаю попутчика, облокотившись на открытую дверцу и внутренне напрягшись. Приблизившись на расстояние полуметра, Автандил кладет мне руку на плечо, долго меня рассматривает, потом со слезой в голосе произносит:

— Дай, я тебя обниму, дорогой!

Беседуя в таком вот духе и несколько раз по аналогичному поводу останавливаясь, тридцать километров мы преодолеваем за полтора часа и в конце концов прибываем в деревеньку, которую осчастливливает своим пребыванием Гроза Огня и Услада Застолья. Дом Гоголадзе — второй на центральной улице, он скрыт за садом. Во дворе намечается какое-то оживление, из чего я заключаю, что наше появление заметили.

— Сейчас мы приведем себя в порядок, Нателла на стол накроет. А потом я тебе такой тост скажу!.. — восторженно живописует ближайшее будущее хозяин.

Перспективы действительно отменные, но, откровенно говоря, меня уже утомили тосты, к тому же ничем не подкрепленные. Извлекаю на свет банальный, но безотказный аргумент: надо двигаться дальше.

— Зачем такая спешка? — удивляется Гоголадзе.

— Хочу засветло добраться… — Я называю город, в котором намеревался расположиться на ночлег и откуда надеялся дозвониться в Москву до… одной знакомой.

— Ждут тебя, да? — понимающе улыбается Автандил. — Женщина?

Никто меня не ждет, но он все равно не поверит.

— Да как тебе сказать… — мнусь я.

Мое смущение срабатывает с должным эффектом.

— Раз такое дело — отпускаю! — решается тамада. — А теперь послушай, что я тебе на прощанье скажу:

Запомни эти святые слова. И еще запомни, что завтра вечером я жду тебя здесь, на свадьбе! С твоей женщиной!

Я не решаюсь отказываться напрямик.

— Даже не знаю, как получится…

— А ты не знай. Ты приезжай, и все. Понял?

— Как не понять?

— Ну и хорошо, — заключает Гоголадзе и, обращаясь к барану, говорит: — Эй, шашлык, вылезай!

Кое-кто считает, что запоминается главное. Не могу с этим согласиться. Хотя бы потому, что любой из нас в большинстве случаев не в состоянии сразу сообразить что к чему. То, что поначалу показалось значительным, глядишь, неделю спустя гроша ломаного не стоит. Память в этом смысле объективнее нас. Она делает свой выбор, раз и навсегда. Поэтому, сдается мне, главное то, что просто запомнилось.

Таких вот воспоминаний за всю мою жизнь и десятка не наберется, что само по себе является серьезным доводом в пользу вышеупомянутой теории: г л а в н о е  случается не так уж часто. Первым номером в этом списке стоит воспоминание про выставку игрушек.

Эта выставка находилась в квартале от нашего дома, и, насколько помню, кроме пас с отцом, ее никто не посещал. В ту голодную послевоенную пору людей интересовало совсем другое. Зал был огромным, полутемным и таинственным. Экспонаты располагались в больших открытых стеллажах; на балконе второго этажа, опоясывавшего зал по периметру, они стояли прямо на столах. Охранял все это великолепие некий дядя Толя, человек без одной руки, воевавший вместе с отцом. Наши посещения выставки протекали по одной и той же схеме. Взрослые закрывали меня в зале, а сами удалялись в ближайший винный погребок. Подобные действия хорошо согласовывались со взглядами отца на воспитание, считавшего, что на первый план в нем надо ставить самостоятельность и индивидуальный интерес подрастающего поколения.