Тараканов дал отбой. Внизу тихо прошелестели ветви раздвигаемых кустов, мелькнула полусогнутая фигура с длинным шестом в руках, и снова все как вымерло. Не опуская бинокля, Дымша нащупал в кармане плитку шоколада, отломил кусочек и бросил в рот — позавтракать не успел, да и по хотелось после вчерашнего. Хотелось опять приложиться к фляжке, но Дымша решил с этим повременить до возвращения Тараканова. Сейчас надо выждать, пока тот выйдет из кустов, поймать его в линзы бинокля, проводить немного, а потом вновь осматривать границу, справа и слева, спереди и сзади пути напарника, чтобы не пропустить появления русских и, заметив пограничный наряд, вовремя подать сигнал тревоги.
Послать бы к черту все это, да нельзя — вынуждают обстоятельства. Кровава и окрутна эпоха, или, как говорят русские, суровое и жестокое время заставляет его сидеть здесь, водить дружбу с немцами и такими, как Тараканов, Если бы они знали все о Дымше, то быстренько сделали ему «хераус мит цунге»[6]. Такой конец пана Алоиза никак не прельщал, поэтому он вел игру осторожно, досадливо отмахиваясь от понуканий настоящего, не немецкого начальства, все чаще проявлявшего нетерпение. Хорошо им там, в стороне от русских пограничников, гестапо, абвера, Ругге с его свирепым псом, гауптмана Шмидта с глазами садиста и пудовыми кулаками, непонятного Выхина, мутного Тараканова и других прелестей оккупированной страны. Впрочем, не все они так далеко, некоторые тут, почти рядом, и приходится бедному Дымше балансировать, как на канате, натянутом над жуткой пропастью: с одной стороны толкают свои, с другой — немцы.
Ах, если бы он послушал и свое время умных людей, то жил бы в Варшаве между Замком и Бельведером[7], а потом собрал бы манатки и сидел бы сейчас на горном курорте в Швейцарии, согреваемый не столько весенним теплом, сколько мыслями о крупном счете в банке нейтральной страны.
Но в двадцатом году Алоиз Дымша был молод и глуп — глуп потому, что верил разглагольствованиям Юзефа Пилсудского о возрождении Великой Речи Посполитой «от моря и до моря», шел проливать за это свою и чужую кровь, высшим благом считая получить на грудь крестик «За военные заслуги», который обещал всем вышедшим в поход на Киев тогда еще тоже молодой Рыдз-Смиглы.
Что же, «героична валка за вольность и неподлеглость»[8] кончилась для Алоиза Дымши тяжелой раной в бедро, а крестика он так и не получил. Правда, потом учитывали его заслуги, но что это все по сравнению с тем, что он мог иметь и не имел!
В сумятице войны попался Дымше однажды странный человек, пробиравшийся на запад с сумкой, полной непонятных бумаг. Более опытный приятель предложил этого человека кончить где-нибудь в овраге и никому не говорить про него, а бумаги забрать себе. Но Алоиз не согласился — разве так честно, разве они не борются за свободу, а грабят и убивают?
Если бы он понимал тогда, что эти бумаги были не что иное, как коносаменты — документация на дорогостоящие грузы, отправленные еще до войны морем и хранящиеся в нейтральных портах, на складах. Больших денег стоило все это добро, очень больших. И более опытный приятель, и странный человек, которого они поймали, когда были в патруле, куда то пропали в ту же ночь, а Дымша остался лежать на земле с простреленным бедром. Хорошо еще, что у приятеля дрогнула рука, а пана Алоиза не подвела реакция, он вовремя бросился в сторону: иначе прострелили бы череп. Рассказывать что-либо об этом случае было бесполезно.
Потом, много лет спустя, читая газету, Дымша увидел знакомую фамилию — его бывший приятель, у которого дрогнула рука, жил в одной африканской стране и, судя не всему, чувствовал себя распрекрасно, поскольку владел множеством движимого и недвижимого имущества. О странном человеке, несшем сумку с бумагами, газета ничего не писала, и Дымша, поразмыслив, заключил, что второй раз рука у его «приятеля» не дрогнула.
Ах, если бы вовремя понять, что жизнь, хотя и очень редко, все же дает шанс выбрать: жить лучше или быть лучше! Теперь пан Алоиз шанса своего не упустит! Нет, не упустит. Он согласен разделить с Ругге то, что знает полковник Марчевский, чтобы выгоднее продать эти знания. Желающие найдутся, главное — убрать всех конкурентов, даже потенциальных.
Снова мелькнула в кустах фигура Тараканова, приближенная сильной оптикой. Жилистый мужчина, сухощавый, но крепкий. Вон как ловко двигается по болоту, умело используя складки местности, быстро перебегая от куста к кусту, перепрыгивая с кочки на кочку.
Дымша и сам мог бы сделать то же самое, но предпочитал корчить из себя человека немощного, но незаменимого специалиста по интересующим Ругге районам, как, на польский манер, привык называть пан Алоиз районы, куда планировалась заброска немецкой агентуры.
Что это? Дымша даже протер глаза, опустив бинокль, однако вновь быстро поднял его, впившись взглядом в тропинку, петлявшую по краю болота на сопредельной стороне.
Да, по ней шел наряд русских пограничников. Правда, без собаки, но парни молодые, подтянутые, пан Алоиз хорошо знал им цену — такие служили не за страх, а за совесть, впрочем, все русские одинаковы.
Он поднес к губам серебряную свистульку, намереваясь подать сигнал тревоги — закричит громко три раза птица, мало ли их тут, русские пограничники даже не обратят на это внимания, — но движение его руки невольно замедлилось. А вдруг это еще один шанс — шанс навсегда, и вполне безболезненно избавиться от Тараканова, все больше и больше входящего в доверие к Ругге и, словно ненароком, отодвигающего его, Дымшу, на второй план?! Кто докажет, что русские не сидели в засаде или что не появились внезапно. А может, Тараканов сам перебежал к ним — ушел на ту сторону и больше не вернулся. Откуда Дымше знать, как развернулись события в глубине русской территории, — не расскажут же об этом русские пограничники: у абвера нет среди них агентов. Немецкая погранохрана — гренцшутцен — этот участок почти не патрулирует, кроме заранее оговоренных дней и часов, чтобы русские не заподозрили недоброго, заметив их отсутствие. Кто узнает, как было на самом деле?!
Тараканов просто так не дастся — у него есть пистолет. Все одно — или его убьют в перестрелке или захватят и уволокут к себе русские в зеленых фуражках. Если убьют, то сразу все, а если нет — кто же его отдаст обратно? Русская контрразведка? Черта с два!
И Дымша не донес до рта мундштук серебряной свистульки, а только плотнее прижал к глазам окуляры бинокля.
…Сердце прыгнуло и упало куда-то вниз. Словно разом оборвалась важная нить, державшая его на положенном месте.
Тараканов застыл, сжимая в заледеневших от нервного напряжения и холодной болотной воды пальцах шероховатую, грубо вытесанную слегу. Что делать? Бежать — куда? Спрятаться — где? Почему Дымша не подал сигнала тревоги, ослеп или… Или не сделал этого намеренно?! Хорошо, что он сам успел заметить русских пограничников, идущих по краю болотины. Заметил, но куда деваться?
Решение пришло само собой. Отступив на шаг в сторону от мелкого места, Тараканов начал погружаться в холодную болотную воду. Быстро опускаться было нельзя — услышат всплеск, но и тянуть — смерти подобно. Противная, осклизлая от уже успевшей появиться ряски, кажущаяся какой-то жирной болотная вода начала подниматься но его телу. Затекла в сапоги, сразу ставшие странно тяжелыми и очень просторными. Дошла до пояса, поползла мертвенным холодом выше, под сердце; вот она уже у горла, около губ. Да это не вода поднимается к его лицу, а сам он опускается в нее, рискуя оскользнуться, попасть и трясину, из которой уже никогда не выбраться. Просто счастье, что его прикрывает куст, широко раскинувший над водой ветви.
Сколько придется просидеть в вонючей жиже? Пять минут, десять, полчаса? Шаги пограничников все ближе и ближе. Заметят? Или судьба будет сегодня благосклонна к нему и удастся выпутаться? Ну, погоди, пан Алоиз!
