— Так… Лодзинского проверяли?

— Очень тщательно, товарищ генерал. Коммунист, был в подполье, брат действительно живет у нас, недалеко от Минска, имеет семью, работает, на хорошем счету. Сам Лодзинский особых подозрений не вызывает. Он просил у незнакомца время подумать. Нелегальный переход границы в условиях оккупации Польши немецкими войсками не шутка! Смертельный риск. Неизвестный согласился ждать ответа два дня, но пригрозил, что найдет способ рассчитаться, если Тадеуш донесет немцам. На прощание указал время и место следующей встречи. Судя по тому, что рассказывает Лодзинский, место встречи выбирал человек опытный в нашем деле — хорошо просматриваются подходы и предусмотрены несколько вариантов отхода в случае неожиданных осложнений. На следующей встрече Тадеуш дал предварительное согласие, но спросил неизвестного о гарантиях. Тот их дал, назвав адрес и пароль одной из явок компартии, существовавшей в довоенное время. Немцы об этом знать не могут, Лодзинский ручается. Правда, неизвестный оговорился, что сам он не коммунист и никогда им не был, но как патриот должен бороться с врагом тем оружием, которое ему наиболее знакомо. Он назвал Тадеушу место и время встречи с нашим связным и дал пароль. На словах просил передать, что готов отдать сведения о картотеке Второго отдела.

— Но у него ее нет! — хлопнул ладонью по столу Ермаков. — Он знает принцип шифров и кодов, а сама картотека у немцев. Чтобы ее передать нам, ну, не саму картотеку, конечно, а содержащиеся в ней сведения, он должен пойти в услужение к фашистам, внедриться в абвер. Иного пути нет!.. Коноплев опытный работник, нет оснований ему не верить. Я читал материалы, работа проделана большая, и результаты обнадеживают. Лодзинский сразу узнал по фотографии Марчевского?

— Да… — Козлов, испросив разрешения, закурил. Полистал дело. — Вот протокол. Ему предъявили альбом с фотографиями офицеров бывшего Второго отдела. Не колеблясь, он опознал в полковнике Марчевском того неизвестного, что приходил к нему домой, а потом встречался с ним через два дня. Кстати, Марчевский говорил Тадеушу, что на него очень большое впечатление произвела краковская трагедия, заставила торопиться.

О страшной судьбе краковских интеллигентов Алексей Емельянович знал. Поздней осенью тридцать девятого года немцы обязали всех профессоров и преподавателей, живших в городе, прибыть на доклад в старинный Ягеллонский университет, где оберштурмбанфюрер CС Мюллер арестовал пришедших туда сто восемьдесят профессоров, доцентов и ассистентов. Все они были отправлены в концлагерь Заксенхаузен. Тринадцать известнейших в ученом мире профессоров умерли через три месяца, многие погибли под пытками…

— Допустим, Лодзинский говорит правду. Но вот сказали ли правду ему? Город, где назначена встреча Марчевского с нашим связным, — один из опорных пунктов немецких спецслужб на оккупированной территории. И сам Марчевский раньше имел контакты с немцами, не говоря уже о том, что работал с Беком. Вот в чем дело… И все же мы идем на риск. Установим связь с Марчевским, только не так, как он этого ждет, а иначе. Посмотрим, как станут разворачиваться события. Со стороны нашей границы послать человека на связь невозможно. Поэтому избран путь с запада, которого ни Марчевский, ни немцы, если они участвуют в игре, предусмотреть не могут. Человек уже пошел?

— Да… Для выполнения задания был подготовлен капитан Волков. Он должен убедиться в надежности Марчевского и дать ему несколько способов связи — бесконтактный, контактный и выход на радиста. Волкова страхуют товарищи из оперативной разведгруппы. С погранвойсками НКВД договоренность есть.

— Волков… — побарабанил пальцами по столу Ермаков. — Помню его. На разведфакультете академии имени Фрунзе учился?

— Совершенно верно… — согласно наклонил голову Козлов. — Имеет надежные документы, по легенде — русский эмигрант, проживавший в Польше. Свободно владеет немецким, польским, английским. Псевдоним — Хопров.

— Крепко ему надо держаться, Волкову. В его руках жизни многих людей из цепочки. Как его зовут?

— Антон Иванович. Очень способный работник. Указания о нашем санкционировании связи Марчевского с немцами ему даны. Не сомневайтесь, Алексей Емельянович, — совсем не по уставному вдруг обратился Козлов к генералу. — Сдюжит Волков! Он парень опытный, с головой. Прирожденный разведчик. И характер — кремень!

Алексей Емельянович настороженно стрельнул глазами в Козлова — что это он вдруг так расхваливает Волкова? Не похоже на всегда сдержанного, словно застегнутого на все пуговицы, майора.

— Дружили? — прямо спросил генерал.

— Так точно, — выпрямился на стуле Николай Демьянович, не отводя глаз под взглядом начальства. — Работали вместе.

— Тяжело будет твоему другу, — помягчел Ермаков. — Генрих Ругге там абверкомандой руководит. Такой волчина… Замок под городом для себя облюбовал, устроил в нем резиденцию. Серьезно обосновывается, надолго. Псевдоним для Марчевского?

— Гром. Сам себе выбрал, через Лодзинского передал.

— М-да… — генерал пригладил короткопалой рукой седеющие волосы, неожиданно спросил: — Сам-то ты, Николай Демьянович, Марчевскому веришь или нет? Не думаешь, что немцы нас на крючок взять хотят, а? Там ведь и англичане выходы на Грома станут искать. Им тоже картотеку заполучить охота!

— Кто знает… — уклончиво пожал плечами Козлов. — Волкову на месте виднее будет. Все меры предосторожности, какие только возможно, мы приняли. И чего уж теперь, когда Волков пошел на связь.

— Думать-то нам все равно надо. И за себя, и за них за всех: за немцев, за англичан, за Марчевского… Прикрыть кем Волкова есть?

— Подготовлено.

— Ну, вот и поговорили, — поднялся из-за стола Ермаков, подводя итог долгой беседе. — Знаешь, Николай Демьяныч, иногда кажется — лучше бы сам пошел, чем другого посылать! На душе легче было бы, понимаешь?

— Все же сомневаетесь, товарищ генерал? — уже от двери спросил майор.

— Сомневаюсь… — глухо ответил Алексей Емельянович.

…Снег уже везде сошел, обнажив прошлогоднюю, порыжелую траву, сквозь которую, как через нечесаные космы, пробивались нежно-зеленые стрелочки, еще не набравшие силы от солнца и дышащей паром земли. В оврагах стояла талая вода, бурая от глины и осевших на дно палых листьев — былого роскошного убора лесов. Однако откосы полностью просохли, и мелкие комочки почвы осыпались из-под подошвы сапог при каждом шаге, с бульканьем падая в воду на дно оврага.

Под широкими лапами вечнозеленых елей местами сохранились остатки серого, ноздреватого льда, и к вечеру от леса тянуло сырым холодом, словно зима грозила вновь вернуться, подернуть лужи ломкими лучами наледи, пустить в воздух белых мух, заставляя мечтать о сухом тепле жилья.

Человек, одетый в большой серый ватник, темные брюки и яловые, смазанные жиром, чтобы не промокали в сыром лесу, сапоги, удобно устроился на взгорке, просушенном ветрами, забравшись в гущу расправивших ветви кустов боярышника. Он сидел на стволе поваленного дерева и рассматривал в сильный бинокль сопредельную сторону границы. Оптика приблизила башни старого костела из красного кирпича, скирду прелой соломы на краю непаханого поля, чахлую рощицу, через которую проходила грунтовая дорога. Правее темнел заболоченный, густой лес. Деревни, в которой стоял костел, не было видно — она спряталась за рощей и высоким косогором.

Чуть опустив бинокль, человек в сером ватнике отыскал полосатый, красно-зеленый пограничный столб с успевшей потемнеть пластинкой, на которой был выбит герб. Контрольно-следовая полоса утонула в грязи — низина, болото. На той стороне границы было тихо. Ветер не приносил с собой ни запаха дыма от топящихся печей, ни собачьего лая. Чужих пограничников тоже не было видно.

Осмотревшись, человек в сером ватнике и яловых сапогах наметил себе путь посуше и, отложив бинокль, покурил, пряча огонь папиросы в кулаке. Обгорелую спичку и окурок он убрал в жестяную баночку, вынутую из кармана ватника. Встал, спрятал бинокль за пазуху, подтянул ремень на черных суконных брюках, осторожно раздвинул ветви густых кустов и пошел вниз, к оврагу, стараясь держаться за краем взгорка, чтобы его не было видно с сопредельной стороны.