Нашу красавицу особенно порадовало то, что среди этого великого множества всяких предметов она повсюду находила свое изображение — то в виде портрета, то в виде статуи, то в каком-либо другом виде. Казалось, этот дворец — храм, а Психея — богиня, которой он посвящен.

Опасаясь, как бы один и тот же предмет, предлагаемый столь часто взорам Психеи, не наскучил ей, феи постарались всячески разнообразить его, ибо, как вы знаете, воображение их весьма богато. В одной из комнат фантазия фей представила Психею в виде амазонки, в других — как нимфу, пастушку или охотницу, как гречанку или персиянку, — словом, на тысячу разных ладов и с такою приятностью, что красавица наша почувствовала желание быть такою на деле — сегодня в одном облике, завтра в другом, скорее ради шутки и забавы, чем для какой-либо иной цели, ибо красота ее не нуждалась в добавочных ухищрениях. Все это вызывало восторженные похвалы нимф и доставляло огромное и величайшее наслаждение «чудовищу», то есть ее супругу, располагавшему тысячью способов созерцать ее, не обнаруживая себя. Таким образом, она была то императрицей, то простой пастушкой — всем, чем хотела. Нимфы же твердили ей, что она хороша во всех нарядах, в чем сама она себе не признавалась. «Ах, если бы мой муж видел меня в таком уборе!» — восклицала она нередко, оставшись одна. Возможно, что в такую минуту супруг видел ее из какого-нибудь места, где сам оставался незримым. Помимо наслаждения, доставляемого ему возможностью на нее взирать, он наслаждался тем, что узнавал все ее тайные мысли и высказанное вслух желание, в котором любовь занимала по меньшей мере столько же места, как и высокое мнение о самой себе. Короче говоря, не проходило и дня, чтобы Психея не переменила свой наряд.

— Как! Она каждый день меняла наряды! — вскричал Акант. — Да ведь это истинный рай для наших дам!

Другие согласились со справедливостью его замечания, и среди них: не нашлось ни одного, который не пожелал бы подобного счастья для какой-нибудь своей приятельницы. Все обменялись на этот счет своими соображениями, после чего Полифил продолжал рассказ.

Наша героиня посвятила весь первый день осмотру дворца, а под вечер вышла прогуляться во двор и по саду, откуда некоторое время обозревала фасады здания, восхищаясь его величавостью, пышностью и прелестью, соразмерностью и гармонией его частей. Я описал бы вам его, будь я более сведущ в архитектуре. Но раз уж я так мало в ней смыслю, вообразите себе сами дворец Аполлидона[23] или Армиды, для меня этого будет достаточно. Что касается садов, то представьте себе сады Фалерины[24]: они дадут вам понятие о здешних цветниках.

Психея сначала гуляла только по саду, не решаясь забираться в лес, хоть ее и уверяли, что она может встретить там лишь дриад, но ни одного фавна. Затем, однако, она стала смелее.

Однажды, привлеченная красотой какого-то ручейка, она незаметно для себя устремилась вверх по его извилистому руслу. Блуждая так, она добралась до его истока. Им оказался довольно просторный грот, где в водоем, созданный руками природы, стекала по каменному ложу серебряная струйка воды, навевавшая своим журчанием сладостный сон.

Психея не удержалась и вошла в грот. Пока она осматривала его уголки, свет, который все время ослабевал, вдруг совершенно померк. Тут было от чего затрепетать, но Психея просто не успела испугаться: ее сразу же успокоил хорошо ей знакомый голос — то был ее супруг. Он приблизился к ней, усадил ее на — замшелую скамью, поцеловал ей руку и, опустившись к ее ногам, сказал со вздохом:

— Значит, лишь красоте ручейка обязан я столь приятной встречей? Но зачем я обязан ею не любви? Ах, Психея, Психея! Вижу я, что моя страсть и твоя юность еще не столковались между собой. Если бы ты умела любить, то искала бы тишины и одиночества более усердно, чем ты теперь избегаешь их. Ты стремилась бы в дикие пещеры и скоро усвоила бы, что из всех мест, где приносятся жертвы богу влюбленных, ему милей всего те, где можно приносить ему такие жертвы тайком. Нет, ты меня не любишь!

— Но кого же, по-твоему, должна я любить? — спросила Психея.

— Мужа, — был ей ответ, — которого ты представляешь себе таким, каким желаешь, и которому можешь приписать такую красоту, какая тебе угодна.

— Да, но она, быть может, не соответствует действительности, — возразила красавица. — Тут открывается большой простор для фантазии. Я слышала, что не только каждый народ, но и каждый человек имеет свои особые пристрастия. Амазонка вообразила бы себе мужа, красота которого может привести женщину в трепет, — мужа, подобного Марсу, ну, а я вообразила бы себе супруга, похожего на Амура. Женщина меланхолическая наделила бы своего избранника серьезным характером; я же, склонная к веселью, представила бы себе его весельчаком. Думаю, что тебе было бы приятно, если бы я мысленно наградила тебя хрупкой красотой, хотя, возможно, была бы неправа.

— Как бы то ни было, — заметил муж, — ты, наверно, не дожидалась этой минуты, чтобы наделить своего супруга соответствующим обликом. Прошу, скажи мне, на кого я похож?

— В моем представлении, — продолжала красавица, — выражение твоего лица исполнено нежности, но в такой же мере и лукавства: тонкие черты лица, улыбающиеся и живые глаза, вид возмужалый и вместе с тем юный, на этот счет невозможно ошибиться. Но я не знаю, эфиоп ты или грек; когда я наделяю тебя совершенной красотой, мысль о том, что ты «чудовище», отравляет мне всю радость. Вот почему мне кажется, что было бы проще и лучше всего дозволить мне тебя увидеть.