Пять часов утра. Красное солнце медленно всплывает над беснующимся океаном.

С восходом солнца буря точно набирается новых сил и ревет какими-то особенными, как будто пропускаемыми через гигантский рупор басовыми звуками.

Жалобно ноют стеньги и реи. Им вторит доносящийся снизу скрип корабельных переборок.

Порывисто качаясь, перелетая с волны на волну, «Карлтон» черпает громадные количества воды то баком, то шканцами, а сумасшедший Норман и не думает убирать брамсели. Он хочет выжать из тупорылого барка тринадцатый узел.

Страшно смотреть на брам-стеньги. Их гнет в дугу, несмотря на заведенные в помощь фордунам тали.

Норман прав, когда с ядовитой улыбкой говорит своему менее храброму помощнику:

— Теперь уж если бы и захотели, так брамселей самим не убрать. Вот если, фордуны или брам-шкоты сдадут, тогда ветер сам уберет их вместе с брам-стеньгами.

Что же делает команда корабля в это время?

Команда… трет молитвенным камнем палубу юта — последняя шлифовка перед приходом в Сидней.

От сто двадцатого меридиана ветер начнет стихать, и тогда можно будет всю палубу просушить и покрыть блестящим масляным лаком…

Сотый день в море.

Люди озверели от тупой, никому не нужной работы. Устали от вечной «соленой лошади», галет, манных кексов с ароматом кошки и вываренного, пахнущего веником чая.

В первые два месяца плавания в свободное время, от шести до семи часов вечера, матросы, бывало, пели, играли на гармонике, боролись. Во время длинных ночных вахт, если не было луны и нас не заставляли работать, мы, собравшись в кучку у грот-мачты, рассказывали друг другу бесконечные сказки и истории из былых плаваний.

Теперь все сумрачны, все молчат и только ждут порта.

Ждут этого благословенного Сиднея, где можно будет потребовать от капитана в самой категорической форме сокращения срока контракта, увеличения жалованья, улучшения стола и пополнения лавочки более доброкачественным товаром.

Если капитан не согласится на эти требования, можно пойти к консулу. Ну а если и консул не поможет, так можно и убежать с судна. Можно поступить работать на ферму или даже на угольные копи.

Да в Австралии вообще не пропадешь; это не Бостон в декабре, где не знают, что делать с безработными. В Австралии рабочие в цене: три-четыре фунта в неделю можно заработать шутя.

Эти мысли начали открыто высказываться в кубрике с добавлением более или менее крепких ругательств по адресу Нормана. Более молодые и горячие имеют твердое намерение хорошенько избить на берегу Нормана и его второго помощника — норвежца Карльсона.

Этот Карльсон — грубая, здоровая скотина — любит давать волю рукам. Его ненавидит вся команда. Он принадлежит к типу тех начальников, которым в темные штормовые ночи не рекомендуется ходить на бак проверять вахтенных…

Утро. На этот раз тихое, теплое, ласкающее. Круглая гавань Сиднея спит в прозрачном розовом тумане.

Кричат и шлепают крыльями по воде чайки. Дерутся из-за отбросов, выброшенных за борт черным коком с «Карлтона».

На палубе «Карлтона» ходит в мягких войлочных туфлях сгорбленный седенький старичок — нанятый с берега ночной сторож.

Он уже разбудил Карльсона и Хочгингса и теперь ждет только шести часов, нетерпеливо смотря на часы, выставленные в оконце капитанской рубки. Ровно в шесть он разбудит команду, напьется вместе с ней горячего кофе и уляжется спать до обеда в одной из свободных кают.

Без одной минуты шесть.

Старик идет на бак и бьет в колокол четыре склянки. Ему, как эхо, отвечают колокола с десятка других судов.

Сладко потянувшись, он идет в кубрик и, остановившись в дверях, веселым, бодрящимся старческим голосом кричит привычную фразу:

— Вставай, шевелись, четыре склянки раздались!

Затем идет в камбуз и тащит оттуда большой закопченный кофейник и корзину с галетами.

Медленно поднимается с коек команда.

Лица заспанные и злые.

Увидя корзину с неизменными галетами, люди приходят в ярость.

— Что?! И в порту, после четырехмесячного перехода, будут давать эту червивую гадость?!

— Неужели нельзя было купить или испечь свежего хлеба?

— Нет, это уж чересчур!

Вчера, после того как судно было ошвартовано у пристани, команда ходила объясняться с капитаном. Два делегата толково и обстоятельно высказали Норману все претензии команды и выставили требования.

Норман выслушал ораторов, усмехаясь и попыхивая сигарой. Затем сказал, что даст ответ завтра.

Галеты в порту вместо свежего хлеба — достаточно ясный ответ.

Возмущенная команда решила не выходить на работу, а в десять часов идти к американскому консулу жаловаться на капитана и просить удовлетворения своих требований.

Сложились и послали ночного сторожа на пристань купить в ближайшем ларьке свежего хлеба и молока. Никто не хотел смотреть на галеты и черный кофе с противной патокой.

Позавтракали, закурили трубки и снова улеглись на койки.

В кубрике воцарилось молчание. Каждый упорно думал свою думу.

Ровно в половине седьмого в дверях показался Карльсон. «Пошел все на работу!» — свою обычную фразу он не произнес, но, пораженный видом лежащей на койках команды, вошел в кубрик и строго спросил:

— В чем дело, ребята?

Ему никто не ответил.

— В чем дело, черт вас возьми? Отвечайте, когда я спрашиваю! — заревел он.

— Иди сам к черту! — ответил ему кто-то. Карльсон осатанел.

Подскочив к койке оскорбителя, он схватил его за ноги и сдернул с такой силой, что бедный матрос со всего размаха ударился головой о палубу.

Но тут же вскочила на ноги вся команда…

Несмотря на отчаянное сопротивление Карльсона, матросы схватили его за руки и за ноги, раскачали и выбросили из дверей кубрика с такой силой, что Карльсон, ударившись всем своим огромным телом о бортовые стойки, минуты две пролежал на палубе без движения.

Затем медленно поднялся и, шатаясь, молча поплелся на ют.

Через несколько минут на фалах бизань-мачты взвился сигнал: «На корабле бунт».

Матросы видели поднятый с юта сигнал, и хотя не могли прочесть его без сигнальной книги, но догадались и приготовились к ответу.

Но им не пришлось много говорить: ворвавшийся на судно отряд портовой полиции в один момент надел всем наручники и без разговоров погнал дубинками на пристань.

С пристани полицейские повели матросов через весь город в участок, где всех моментально развели по разным камерам и заперли на замок.

На другой день команда «Карлтона» предстала перед портовым магистратом.

Обвинителем выступал весь перевязанный и распухший Карльсон.

В качестве свидетелей были вызваны капитан и американский консул.

Суд мыл скорый, «справедливый и милостивый».

Объяснений команды о вынужденном трехлетнем контракте и своеволии Карльсона магистрат не стал слушать. Факт был налицо, и вопросы задавались только по существу. Дело было решено в пять минут.

Магистрат постановил: команду «Карлтона» препроводить в полном составе в тюрьму на все время стоянки судна в порту; по готовности судна к отходу и выходе на рейд доставить команду на судно для окончания подписанного ею контракта; полиции проследить за выходом судна в море вместе с доставленной командой. Американский консул возражения против приговора английского магистрата не заявил…

Арест судовых команд на время стоянки корабля в порту был старым, испытанным австралийским приемом, практиковавшимся многими капитанами.

Начало этому жестокому способу борьбы с забастовками и недовольством судовых команд было положено в пятидесятых годах, во время золотой лихорадки, охватившей Австралию, когда судовые экипажи неудержимо бежали на прииски.

Вот как спокойно говорят о таких бесчеловечных капитанских трюках буржуазные морские писатели: