Зато Т-34 оказался почти идеальным танком для своего времени. Он не выделялся какой-то одной особенной чертой, нет. Это была почти идеально сбалансированная машина. Если бы не слишком зауженные обводы, которые физически не позволяли втиснуть в башню еще одного человека, эпитет «почти» можно было бы убрать. Впрочем, имелись еще кое-какие недостатки, но это не было обусловлено конструкцией танка. Если наши рации могли надежно держать связь на расстоянии не более 3 метров, да и они ставились на один танк из пятидесяти, то при чем тут Т-34?!

Кстати, не следует обвинять наших конструкторов в том, что сначала на Т-34 была поставлена не слишком мощная пушка Л-11. В момент появления танка она гарантированно убивала любого противника, будь он на колесах или гусеницах. Другое дело, что в конструкции Т-34 не имелось достаточного резерва для модернизации, и для создания Т-34-85 пришлось работать долго и упорно. У немцев перевооружение T-III с 37-мм на 50-мм прошло легче и быстрее. И совсем не факт, что был выбран правильный путь модернизации «тридцатьчетверки». Может, стоило попытаться переделать башню под какую-нибудь длинноствольную пушку калибра 76 мм? Немцы в целом не жаловались на бронебойность своих KwK 40 и StuK 40, не говоря уже о KwK 42. А уж трофейные Ф-22 долгое время вообще оставались лучшим противотанковым орудием вермахта.

Главным недостатком Т-34, опять-таки не зависевшим от самого танка, было то самое качество изготовления. Если качество было нормальным — получался знаменитый испытательный пробег. А если все шло как обычно — танковая бригада при выдвижении из района сосредоточения к линии фронта теряла до 20 процентов машин. В общем, если бы наши заводы работали не по-стахановски, а как следует, немецкие танки были бы растерты в порошок прямо на границе, несмотря на все недостатки организации танковых частей РККА.

И вот здесь мы потихоньку добрались до самого парадоксального утверждения: 20 000 танков — это еще не танковые войска. Увы, Красная Армия продемонстрировала это самым наглядным образом. Были созданы совершенно неуправляемые танковые корпуса, имевшие до 1000 танков и более, но не имевшие почти никаких средств связи. О каких танковых операциях можно разглагольствовать, если в наставлениях по-прежнему подробно расписывались методы флажковой сигнализации: высунул флажок в дырочку на крыше башни и помахал надлежащим образом. Сия процедура называлась «Управление танковым батальоном в бою».

Впрочем, это не сильно повлияло на перспективы танковой войны в исполнении РККА. Конечно, комкоры и командармы всех рангов охотно рассуждали на указанную тему, но вот представляли ли они себе, что это такое «танковая война», остается загадкой. Во всяком случае, творцы теории «глубокой операции» совершенно серьезно приравнивали темп наступления армий к скорости перешивки европейских железных дорог на широкую колею «для обеспечения снабжения».

Совершенно особняком стоят американцы. Они долгое время пребывали в блаженной спячке, не имея ни вооруженных сил вообще, ни танков в частности. А уж о доктринах использования танков даже и не задумывались. Но в результате именно эта младенческая наивность сослужила им добрую службу. В то время как все остальные страны пытались создать множество различных танков для решения множества мелких конкретных задач, американцы ухитрились построить «танк вообще». Говорить о различных легких машинах мы не будем, им сразу отводилась вспомогательная роль. Американцы же сразу создали то, что можно было бы назвать основным боевым танком, если бы он не имел… несколько причудливые формы, скажем так. Чудовище вида ужасного «МЗ средний» должен был решать все задачи, какие только предусматривались для танка. А после пластической операции и липоксации получился вполне нормальный «М-4 средний», он же «шерман». Вопросы с мощностью пушки возникли и перед ними, причем сами американцы эти вопросы решить не сумели. Только англоамериканский гибрид «шерман-файрфлай» имел приличное вооружение. Гораздо хуже было другое. Наштамповав почти 50 000 «шерманов», американцы так и не сумели создать танковые войска, точнее, даже не думали их создавать, а до осознания значения танков и сути понятия «танковая война» им предстояло развиваться еще лет этак 50.

В общем, к началу Второй мировой войны сложилось несколько странное положение. У немцев имелась отработанная теория танковой войны и ее частного случая — блицкрига, имелись даже танковые дивизии (пока еще не армии), но не было танков для реализации собственных теорий. У СССР имелись хорошие по задумке танки, «безнадежно испорченные исполнением», и примитивная теория их использования, граничащая с анекдотическим «против лома нет приема». Англичане и французы не имели нормальных танков, зато у них наличествовало множество бредовых измышлений, которые ловко выдавались за военные теории. У американцев не было ничего, кроме денег, но, как потом выяснилось, им этого хватило.

Итак, к 1939 году хотя бы одна страна, а именно Германия, сумела создать танковые войска и, что самое главное, прямо-таки жаждала испробовать их в настоящем деле. Мирные походы аншлюса и присоединения Чехословакии уже не устраивали ни германских генералов, ни Адольфа Гитлера. Германии требовались так называемый Польский коридор и Данциг. Можно было затеять новый раунд переговоров, и есть все основания полагать, что трусливо-лакейские позиции Чемберлена и Даладье снова взяли бы верх и у Польши постарались бы оттяпать упомянутые территории. Но Гитлер желал совсем иного. Он с ефрейторской прямотой заявлял, что больше всего он опасается, что какая-нибудь свинья опять вмешается и предложит посреднические услуги. Интересно, намекал ли при этом фюрер на своего лучшего друга Муссолини? Ведь формально Мюнхенская конференция была созвана по инициативе Италии и в основу договора легли итальянские предложения. «Мне не нужен коридор, мне нужна война!» — заявлял Гитлер.

И 1 сентября 1939 года Германия второй раз в XX веке прыгнула в пропасть. Удивительно не это. В конце концов, каждый выбирает свой личный способ самоубийства. Удивительно, что Германия, дважды разбившись, казалось бы, в лепешку, тем не менее дважды сумела возродиться. Война началась, и сразу же едва не сбылись самые черные опасения фюрера. Министр иностранных дел Франции Боннэ заявил, что без согласия парламента ничего сделать нельзя (в смысле объявить войну), но парламент соберется лишь 2 сентября. Французское правительство судорожно ухватилось за предложение Муссолини созвать мирную конференцию, которая, как телеграфировал Боннэ в Рим, позволит «достигнуть всеобщего умиротворения». Из Варшавы в Париж полетела телеграмма: «Речь больше не идет о конференции, а о том, чтобы союзники дали совместный отпор и сопротивлялись наступлению». И тут же начались разногласия между союзниками, так как английский посол в Берлине вручил Риббентропу ноту: английское правительство без колебаний выполнит свои обязательства Польше, если Германия не отведет с польской территории свои войска.

Наконец французский парламент собрался. Речь премьер-министра Даладье разочаровала Варшаву — он говорил только о французской обороне и о том, что «ни один француз не поднялся бы, чтобы вступить на чужую землю». Через несколько часов Англия и Франция передали в Рим о своем стремлении к немедленной подготовке мирной конференции. Боннэ сообщил министру иностранных дел Великобритании Галифаксу, что Франция не готова вступить в войну: эвакуация городов не начата, железные дороги забиты туристами, в случае воздушных атак могут быть большие потери. И тем не менее союзники все-таки были вынуждены вступить в войну. Мечта Гитлера сбылась — он получил войну. Однако фюрер оказался плохим провидцем, он не сумел угадать, что закончится все в подвале рейхсканцелярии пулей в голову. Как говорится: бойтесь сбычи мечт!

Теперь перед немцами встала задача как можно быстрее разделаться с Польшей, чтобы перебросить войска на запад и не опасаться наступления англо-французской коалиции. Они планировали разгромить польскую армию в течение 2 недель, и главная роль в этом отводилась именно танковым войскам. По крайней мере, так об этом пишут сегодня. Но мы попытаемся разобраться в данном вопросе более детально, ничего не принимая на веру.