По наблюдениям Ю. Фельштинского, с конца лета 1918 г. на фоне кризиса советских властных структур и роста недоверия к ним со стороны населения начинает усиливаться влияние Свердлова с одновременным падением авторитета Ленина[453]. Именно в это время большевики начинают ликвидировать оппозицию: в июне — запрет на участие в работе Советов меньшевикам и правым эсерам, в июле — разгром и изгнание с правящих должностей левых эсеров. В стране стала устанавливаться однопартийная система. Тогда же активно стала подвергаться критике позиция Ленина на сохранение перемирия с Германией. Достаточно вспомнить убийство германского посла В. Мирбаха (июль 1918 г.) в Москве и растущие антигерманские настроения. Ранение Ленина на какое-то время отстраняло его от власти и поставило перед ним вопрос о почетном уходе из жизни смертью Марата.
К лету 1918 г. в руках Свердлова была вся партийная и советская власть. Он был председателем ВЦИК и секретарем ЦК РКП(б), именно он рекомендовал и утверждал ведущие партийно-советские кадры и относился, по характеристике Троцкого, к тем властным людям, которые всегда знают, чего хотят, и добиваются реализации своих решений. По словам Троцкого, Свердлов пытался придать президиуму ВЦИК политическое значение, и на этой почве у него возникали трения с Совнаркомом и отчасти с Политбюро. Он же отмечал, что в решении политических вопросов Свердлов предпочитал обращаться за советом к Ленину, в решении практических вопросов — Сталину. Это он открывал Учредительное собрание и руководил его разгоном, предлагал при помощи оружия отбирать хлеб у крестьян (май 1918 г.) и был за резкое усиление красного террора, мало чем в этом отношении отличаясь от Ленина. Он занимался и подбором чекистских кадров. Это по его настоянию 19 мая было заслушано сообщение Дзержинского «о необходимости дать в Чрезвычайную комиссию ответственных товарищей, могущих заменить его». И опять-таки Свердлову было поручено поговорить о переходе на работу в ВЧК с Лацисом, Яковлевой и Стуковым[454]. В августе 1918 г. стал вопрос о возвращении Дзержинского на пост председателя ВЧК, с которого он ушел после участия чекистов в левоэсеровском выступлении (начало июля 1918 г.). Дзержинский был вместе с Бухариным при обсуждении мирного договора с Германией, позже вместе со Сталиным против ленинской позиции о Грузии. Вполне вероятно его объединение со Свердловым в перераспределении власти, наметившемся летом 1918 г. Большевистская элита вкусила власти за примерно годичное правление и брала пример со своих лидеров, не стеснявших себя никакими ограничениями, дабы ее не потерять. О признаках кризиса власти в Москве сообщали тогда и германские дипломаты. После убийства левыми эсерами германского посла в Москве графа Мирбаха его сменил Карл Гельферих. В течение недели придя к заключению о том, что положение большевиков безнадежно, он покинул Россию, посоветовав германскому правительству искать других союзников. Тогда вновь в головах германских генералов возникла идея об интервенции и захвате Петрограда. В Москве осталось генеральное консульство, которое занималось эвакуацией немецких подданных и военнопленных. Возглавлявший консульство Герберт Гаушильд (1880–1928) писал 16 сентября 1918 г. германскому канцлеру о разгуле террора в Советской России и о расколе московского правительства. На панические настроения в Москве в начале августа 1918 г. указывал Альфонс Пакет, оставивший записи о своем пятимесячном пребывании в столице. Винфрид Баумгарт, посвятивший свои работы исследованию немецкой восточной политики в 1918 г. и отдельно миссии графа Мирбаха, на основе документов германского МИДа написал о переводе в августе 1918 г. «значительных денежных средств» из Советской России в швейцарские банки, о том, что многие большевистские руководители просили тогда для своих семей дипломатические паспорта (14 августа 1918 г.). По его мнению, в июле — августе 1918 г. «воздух Москвы был пропитан покушением как никогда». Специалисты по истории эсеровского террора в России полагают, что не только кадровый состав, но и сама технология покушения на Ленина с точки зрения предшествующего опыта боевой эсеровской организации не выдерживают критики. Руководители эсеровских боевых организаций с начала XX в. предпочитали пистолетным выстрелам бомбометание в субъект покушения. Они полагали, что осуществить такое покушение в 1918 г. было неизмеримо проще и легче, чем до революции, так как намного снизилась квалификация сыскных и филерских кадров; охраны у Ленина почти не было (он приехал на завод Михельсона только с шофером Гилем), определить машину Ленина было несложно, как и маршрут передвижения. Если бы ЦК ПСР решил осуществить убийство Ленина, то при помощи двух-трех метальщиков бомб это было бы сделано с первой попытки. Но они понимали, что только удачное покушение посеяло бы панику среди правящей большевистской элиты, а сорвавшаяся попытка или ранение Ленина создали бы для большевиков повод для ужесточения карательной политики и ослабления позиции эсеров, что и произошло на самом деле[455]. Если покушение организовали не эсеры, то кто? Заметим, что из шести известных протоколов допроса Каплан ею подписано только два. Из протоколов явствует, что покушение осуществила она одна, действуя из идейных побуждений: «Существование» Ленина «подрывало веру в социализм». Множество пробелов в ведении следствия в 1918 г., отсутствие конкретных данных о завершении следствия в 1996 г. оставляют надежду на открытый суд по этому делу, где свои сомнения и версии могли бы высказать юристы и историки и было бы принято взвешенное решение по вопросу, до сих пор волнующему общественное мнение. Пока же ясно одно: в 1918 году происходило распятие символов власти или тех, кто стал знаком национального позора. Таковым многие тогда считали посла Германии в Москве графа Мирбаха. Убийство Мирбаха Германское посольство во главе с графом Вильгельмом фон Мирбахом (1871–1918) прибыло в Москву 23 апреля 1918 г., и сразу же Мирбах стал объектом враждебного отношения к себе со стороны патриотов, не желавших смириться с грабительскими условиями Брестского договора с Германией, изменой союзникам по участию в войне. Он вызвал неприязнь антисоветской и антибольшевистской оппозиции, а также тех представителей правительственных партий (левые эсеры и левые коммунисты), кто активно выступал против заключения сепаратного мира с Германией и был сторонником разжигания всемирной революции пролетариата. Все это вкупе с обшей нестабильной обстановкой в России делало продолжительность дипломатической деятельности графа непредсказуемой. Действительно, Мирбах пробыл в России недолго: 47-летний граф 6 июля 1918 года подвергся вооруженному нападению, был смертельно ранен и скончался в 3 часа 15 минут того же дня. Убийцы стали известны тогда же: Яков Блюмкин и Николай Андреев, сотрудники ВЧК[456], мотивы террористического акта дискутируются до сих пор. Версий две: Мирбах был убит левыми эсерами с целью спровоцировать войну между Германией и Советской Россией; убийство посла было совершено большевиками с целью разгромить партию левых эсеров и установить однопартийную диктатуру в стране. Первую версию обосновывала и защищала советская историография. Главными аргументами были ленинские оценки, обвинительное заключение Верховного трибунала при ВЦИК (16 ноября 1918 г.), показания лидеров партии левых эсеров, прежде всего М. А. Спиридоновой, покаяния Блюмкина[457]. Вторую версию представляла зарубежная историография, результаты аргументации которой наиболее полно представлены в работах Ю. Г. Фельштинского[458].
Аргументация каждой из версий основана на различной трактовке выборочных публикаций документов, собранных в «Красной книге ВЧК» (М., 1920. Кн. 1; М., 1989. Кн. 1. Изд. 2-е). Официальные советские документы, воспоминания и левоэсеровские публикации были составлены созданной 7 июля 1918 г. Особой следственной комиссией Совнаркома (нарком юстиции П. И. Стучка, следователь Верховного революционного трибунала при ВЦИК В. Э. Кингисепп и председатель Казанского Совета Я. С. Шейнкман). 19 томов материалов этой комиссии озаглавлены «О мятеже левых эсеров в Москве в 1918 г. и об убийстве германского посла Мирбаха»[459]. Вначале у членов комиссии не было сомнения, что левые эсеры организовали мятеж в Москве и убили германского посла с целью дестабилизации обстановки и захвата власти. Эта следственная комиссия была расформирована 9 сентября 1918 г., так и не завершив своей работы. Оставленные ею материалы не дают оснований для подтверждения той или иной версии, они оставили множество вопросов, на которые и ныне трудно ответить. вернуться Фельштинский Ю. Брестский мир. М., 1992. С. 375–376; Чубарьян А. О. К истории Брестского мира 1918 г. Этот противоречивый XX век. М., 2001. С. 133, 137. После смерти Свердлова в марте 1919 г. его личный несгораемый шкаф не вскрывали 16 лет. Вскрыл его в июле 1935 г. нарком внутренних дел СССР и родственник Свердлова Г. Ягода. 27 июля 1935 г. он писал Сталину, что обнаружил в шкафу золотых монет царской чеканки на 108 525 руб., 705 золотых изделий, многие из которых с драгоценными камнями, чистые бланки паспортов царского образца, семь заполненных паспортов, в том числе на имя Я. М. Свердлова. Кроме того, царских денег в сумме 750 тыс. рублей. // Источник. 1994. № 1. С. 4. Это лишь подтверждает факт готовности одного из вождей к обеспечению будущего в случае неудач своих планов в России. вернуться Троцкий Л. Политические силуэты. М., 1990. С. 218; он же. Портреты революционеров. Benson, 1988. С. 50, 240; Деятельность ЦК партии в документах. // Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 146. Яковлева В. Н. (1884–1941), член коллегии НКВД с марта 1918 г., «левый коммунист». Стуков И. Н. (1887–1937), в 1918 г. «левый коммунист», член Московского обкома РКП(б). вернуться Paquet A. In Kommunistishen Russland Briefe aus Moskau. Jena, 1919. S. 54; Baumgart W. Deutshe Ostpolitik. 1918. Wien und München, 1966. S. 238; Ватлин А. Паника. Советская Россия осени 1918 года глазами немца. // Родина. 2002. № 9. С. 78, 81; Судебный процесс над социалистами-революционерами. Сб. документов. С. 629, 630. Бухарин протестовал 20 февраля 1937 г. в письме на имя Пленума ЦК ВКП(б) против обвинения в участии в какой-либо террористической деятельности.! В доказательство таковой, среди прочих, ему предъявили выбитые у Семенова в начале февраля 1937 г. показания, где тот «признавался» в сотрудничестве с Бухариным на террористической ниве. «Нельзя пройти мимо чудовищного обвинения меня в том, что я якобы давал Семенову террористические директивы… Здесь умолчано о том, что Семенов был коммунистом, членом партии… Семенова я защищал по постановлению ЦК партии. Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов». И подчеркивал: «Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался „большевистским провокатором“. Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров. Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы». Материалы февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. // Вопросы истории. 1992. № 2–3. С. 27–28. вернуться В очерке Л. Овруцкого и Л. Разгона «Яков Блюмкин. Из жизни террориста» // Горизонт. М., 1991. № 11. С. 49–64; № 12. С. 52–64) биография Блюмкина дана фрагментарно, во многом со ссылками на опубликованные данные. В архиве бывшего КГБ СССР хранится написанная Блюмкиным автобиография, уточняющая многие даты и факты его жизни. Блюмкин писал в 1929 г.: «Родился в 1900 г. в марте месяце, в бедной еврейской семье. Отец мой, бывший ранее рабочим лесных фирм в Полесье, ко времени моего рождения стал мелким коммерческим служащим. Вскоре после моего рождения, в 1906 г., отец мой умер, и большая семья из 6-ти человек впала в нищету. В условиях еврейской провинциальной нищеты, стиснутый между национальным угнетением и социальной обездоленностью, я вырос, предоставленный своей собственной детской судьбе. В 1908 г., восьми лет, я был отдан в бесплатное еврейское духовное начальное училище (1-ю Одесскую талмудтору). Училище я окончил в 1913 г. С 1908 по 1913 г., все пять лет моей школьной жизни, в период летних каникул, я служил мальчиком на посылках в конторах и магазинах, за оклад от 3 до 7 рублей в месяц (контора Шифреса, магазин Перемена и т. д.). Вскоре, по окончании училища, 13 лет я был отдан в учение в электротехническую мастерскую, сначала К. Франка, затем инженера Ингера, с платой сначала 20 к., позднее 30 к. за день. Подлинно каторжные, горькие условия жизни ремесленного ученика у мелкого предпринимателя в ту эпоху настолько общеизвестны, что на них не стоит останавливаться. В связи с ними скажу лишь то, что именно к этому периоду моей жизни относится появление во мне полуюношеского классового чувства, впоследствии облекшегося в революционное мировоззрение. За период своего учения я работал, главным образом, на частных монтажах по проводке электроосвещения, специализируясь на так называемой бергменовской проводке (трубы цинкованные, латунные). Получившись, я работал по ремонту освещения трамвайных вагонов на ночной смене в Ришельевском трамвайном парке бельгийского анонимного общества, затем помощником театрального элекротехника в русском театре. Ввиду низкой оплаты труда я во время войны, к концу ее, перешел на консервную фабрику бр. Авич и Израильсон, где работал в томатном отделении (1 р. 20 к. в день). Одновременно подготовился и выдержал экзамен в техническое училище инженера Линденера, но за отсутствием средств на учение с горечью это намерение оставил. В тот период я и связался с эсеровскими гимназистами и студенческими кружками (кружок Вишневского и Лернера). Чувствуя в себе также и, как принято выражаться, „литературное призвание“, я пописывал в журнале „Колосья“, в детской газете „Гудок“ и т. д. Разумеется, все эти годы я занимался запойным чтением, саморазвитием, посещал лекции и т. д. Февральская революция застала меня в Одессе, когда мне было 17 лет. Я принял в ней участие как агитатор первого Совета рабочих депутатов, выступая на различных предприятиях с агитацией за присоединение к революции и посылку депутатов в Совет. В этот момент в Соснице Черниговской губернии умер мой дед, оставивший мне, как самому младшему внуку, наследство в триста рублей. Я поехал в Сосницу, получил дедовское наследство и с ним поехал в Харьков, где поступил на службу в качестве конторского мальчика в торговый дом Гольдмана и Чапко. В Харькове, к концу своего пребывания там (июль — август 17-го г.), я работал как эсер левого крыла. Затем перебрался на Волгу, сначала в Симбирск, потом в Алатырь. Был членом Симбирского Совета крестьянских депутатов, Алатырского Совета крестьянских депутатов. Октябрьский переворот застал меня в Самаре. Вскоре я уехал в Одессу, тянуло к родным. В Одессе в самом начале 18-го я вступил добровольно в „железный отряд“ при штабе 3-й армии, сначала Румфронта, затем Украинского фронта. Вскоре был избран, тогда еще на юге существовало выборное начало, на командира этого отряда. Вместе с ним, в составе 3-й армии, под командованием П. Лазарева, оставил Одессу 12 марта и отступил в Феодосию. В Феодосии я был назначен комиссаром военного Совета 3-й армии, затем помначштаба и и. о. начштаба 3-й армии. С этой армией я проделал поход Феодосия — Лозовая — Барвенково — Славянск. В мае 18-го года, после отступления с Украины, я попал в Москву, где поступил в распоряжение ЦК партии левых эсеров. Последний направил меня на работу в ВЧК, где я организовал и возглавлял первый отдел по борьбе с международным шпионажем до 6 июля 1918 г., когда по поручению ЦК партии левых эсеров организовал и совершил убийство германского посла гр. Мирбаха. С июля 18-го г. по апрель 19-го г., т. е. меньше года, я скрывался, сначала на Волге, затем в Петрограде. В ноябре 1918 г. я был направлен на Украину, как член центральной боевой организации и правобережной областной боевой организации партии левых эсеров для организации убийства гетмана Скоропадского. Ноябрь, декабрь и т. д. до апреля 1919 г. я провел на Украине, принимая участие в работе нелегального киевского Совета, организуя повстанческое движение в Винницком районе, побеги коммунистам, работая в феврале — марте в качестве секретаря киевского городского комитета партии левых эсеров и т. д. В марте, по дороге в Елисаветград, я попал в районе Кременчуга в плен к петлюровцам, подвергшим меня жесточайшим пыткам. У меня вырвали все передние зубы, полузадушили и выбросили как мертвого голым на полотно железной дороги. Я очнулся, добежал до железнодорожной будки, откуда на следующий день, 13 марта, на дрезине был доставлен в Кременчуг, в богоугодное заведение. Выздоровев, я вернулся в Киев и 14 апреля 1919 г. добровольно явился в Киевскую губЧК к т. Лацису и Сорину. Моя явка явилась результатом моего аналитического, под углом интересов социалистической революции, наблюдения событий на Украине и на Западе, интенсивно ведшегося мной со времени июльской драмы 1918 г., равно как и моего интенсивного теоретико-политического самообразования. Как видно, понадобилось лишь 9 месяцев, чтобы я понял историческую правоту большевистской линии в социалистической революции. Я был доставлен в Москву к т. Дзержинскому и 16 мая, через месяц после моей явки, амнистирован. Левые эсеры (ЦК партии левых эсеров был в стороне от этого, затем прислал ко мне Ирину Каховскую с заявлением о полной непричастности к этому) — за мой отход организовали на меня три покушения, когда в июле месяце 1919 г. я приехал в Киев организовывать из своих друзей боевую организацию для выполнения одного боевого предприятия в тылу колчаковского фронта по предписанию ЦК РКП в лице т. Серебрякова и Аванесова. Я был полусмертельно ранен в голову. Об этих покушениях было официальное сообщение в „Известиях ВЦИК“ за июль или август 1919 г. Вслед за этим я пошел работать в ПУР, был председателем комиссии по обследованию политработы Ярославского и Московского военных округов, ездил на Восточный фронт к т. Смилге, вернувшись оттуда, пошел добровольно на Южный фронт в 13-ю армию, имея задачей организацию боевой работы в тылу Деникина. Это было в 19–20-м гг. В 1920 г. я, после десанта в Энзели, был командирован в Персию для связи с революционным правительством Кучук-хана. Там я принимал деятельное участие в партийной и военной работе в качестве военкома штаба Красной Армии, был председателем комиссии по организации персидского представительства на съезде народов Востока в Баку, захватывал власть 21 июля 1920 г. для более левой группы персидского национально-революционного движения для группы Эсанулы, больной тифом, руководил обороной Энзели. Вернувшись осенью 1920 г., я поступил в военную академию РККА, в течение обучения в ней неоднократно самомобилизуясь на внутренние фронты, на разные командные должности. С 1920 по 1923 г. я состоял для особо важных поручений при тогдашнем наркомвоене. В тот же период сотрудничал в „Правде“ в качестве политического фельетониста. В апреле 1923 г. по инициативе т. Зиновьева, Дзержинского я был привлечен к выполнению одного высокоответственного боевого предприятия. Тогда же я перешел на работу в Коминтерн, затем ИНО ОГПУ. С 1923 по 1929 г. с перерывом на 1 год (25–26) я работал в ОГПУ, в ИНО — за границей в качестве резидента, затем в Тифлисе в качестве помощника постоянного представителя ОГПУ в Закавказье, члена коллегии Зак. ЧК, зампреда советско-персидской смешанной погранкомиссии и члена советско-турецкой смешанной погранкомиссии, главного инструктора ГВО и представителя ОГПУ в Монголии и т. д. Год (1925–1926) я работал в Наркомторге (начальник отдела организации торговли, пом. нач. ЗКУ, председатель ряда комиссий, консультант при наркоме и т. д. — одновременно). О том, что мной было сделано по линии чекистской работы за это время, я упоминал в своем заявлении т. Агранову. Но лучше всего об этом могут сказать т. Менжинский и Трилиссер. Они знают, сколько раз я рисковал жизнью за интересы нашего дела, являющегося и моим делом. За время моего пребывания в партии я в никаких оппозициях до 1927 г. не состоял. В троцкистской же оппозиции я никакой активной фракционной работы не вел. Единственное поручение Троцкого мной выполнено не было. Мои колебания всегда шли справа налево, всегда в пределах советского максимализма. Они никогда не шли направо. На фоне всей моей жизни это показательно. Имею 4 огнестрельных и 2 холодных ранения. Имею три боевые награды. Состою почетным курсантом тифлисской окружной пограничной школы ОГПУ и почетным красноармейцем 8-го полка войск ОГПУ (в Тифлисе). Членом партии являюсь с 1919 г., принят оргбюро ЦК». // ЦА ФСБ РФ, Н-5101. С. 174–178. В этом же деле ордер на арест Блюмкина 31 октября 1929 г., донесение сожительницы Блюмкина Елизаветы Горской Агранову. Горская сообщала о том, что Блюмкин, будучи в Константинополе, встречался с Троцким и что об этом известно Радеку и Смилге. При обыске у Блюмкина обнаружили его письмо к начальнику иностранного отдела ОГПУ М. А. Трилиссеру, в котором Блюмкин писал, что в Константинополе случайно встретил сына Троцкого Льва Седова, а затем, 16 апреля 1929 г., имел продолжительное свидание с Троцким. «Его личное обаяние, — сообщал Блюмкин, — драматическая обстановка его жизни в Константинополе, информация, которую он дал мне при беседе, — все это подавило во мне дисциплинарные соображения, и я предоставил себя в его распоряжение. Практически же, как Вы понимаете, я ничего не мог ему сделать полезного». Блюмкин отмечал, что во время работы в секретариате Троцкого он написал историю его поезда и статью о Ефиме Дрейцере, с которым служил вместе в 79-й бригаде 27-й Омской дивизии Южного фронта. Блюмкин был начальником штаба. Блюмкин взял у Троцкого два письма. Передал их Радеку, интересовался отношением к высылке Троцкого и И. Н. Смирнова. Допрашивал Блюмкина Агранов. Тогда же, по предложению Агранова, он написал вышеприведенную автобиографию. Кроме того, сообщил, что женат, имеет сына 4 лет и на иждивении сестру, Розалию Григорьевну, с 2 детьми. Следствие продолжалось несколько дней — с 29 октября по 2 ноября 1929 г. 3 ноября 1929 г. судебная коллегия ОГПУ постановила: «За повторную измену делу пролетарской революции и советской власти и за измену революционной чекистской армии Блюмкина Якова Григорьевича расстрелять. Дело сдать в архив». Вечером 3 ноября приговор был приведен в исполнение. ЦА ФСБ РФ, Н-5101. С. 1, 18, 23–27, 158. Елизавета Горская (Зарубина) (1900–1987) позже стала признанным советским разведчиком. Звезда нелегальной разведки (Е. Ю. Зарубина). — Бережков B. И., Пехтерева С. В. Женщины-чекистки. СПб., 2003. C. 186–220. Биография Н. А. Андреева мало известна. Вероятно, это была его не настоящая фамилия. Он был евреем и мог носить русскую фамилию лишь как псевдоним. В следственном деле «О мятеже партии левых эсеров в Москве в 1918 г. и об убийстве германского посла Мирбаха», составленном тогда же, сведений об Андрееве, человеке, смертельно ранившем Мирбаха, очень немного. На фотографии изображен человек в военной гимнастерке и с солдатским Георгиевским крестом. Блюмкин называл его своим товарищем по революции. Сохранилось его и Блюмкина внешнее описание. 6 июля 1918 г. во все милицейские участки Москвы была направлена телеграмма: «Задержать и препроводить в уголовную милицию Якова Блюмкина. Приметы: высокого роста, голова бритая, обросший черной бородой, хромой, ввиду вывихнутой ноги. Одет в зеленый френч, может быть и синий костюм. У Блюмкина могут быть бланки Чрезвычайной комиссии». И дополнение к телеграмме: «Роста Блюмкин выше среднего, черные волосы, лоб высокий, лицо бледно-желтоватое, густая круглая борода, у губ редкая. Тип еврейский. Одет в черную шляпу и синий костюм. Надлежит задержать еще Николая Андреева. Приметы: небольшого роста, рыжеватый, нос горбатый, лицо тонкое, длинное, худощавый, глаза косят. Тип еврейский». ЦА ФСБ РФ, Н-8, т. 1, л. 100. О судьбе Андреева исследователи сообщали скупо: в июле 1918 г. бежал из Москвы на Украину, где и умер от сыпного тифа. Спирин Л. М. Крах одной авантюры. М., 1971. С. 86; Велидов А. С. Предисловие к «Красной книге ВЧК». М., 1989. Т. 1. С. 28; он же. Яков Блюмкин и Лев Троцкий. // Отечественная история. 1992. № 4. С. 207–214. вернуться См.: В. И. Ленин и ВЧК. Сб. док. М., 1975. С. 86, 91; Заключение обвинительной коллегии Верховного трибунала при ВЦИК по делу о контрреволюционном заговоре ЦК партии левых эсеров и других лиц той же партии против советской власти и революции. Красная книга ВЧК. Т. 1. С. 275–295; Спирин Л. М. Крах одной авантюры. С. 20; Гусев К. В. Рыцари террора. М., 1992. С. 74–75. вернуться Фельштинский Ю. Г. Большевики и левые эсеры. Октябрь 1917 — июль 1918. На пути к однопартийной диктатуре. Париж, 1985; он же. Брестский мир. М., 1992. вернуться ЦА ФСБ РФ, д. Н-8, в 19 томах. Комиссия вначале своей задачей поставила сбор материалов, допрос участников событий, аресты членов ЦК партии левых эсеров, т. е. исходила сразу же из признания виновными в случившемся только левых эсеров. В первом томе находится (в копии) постановление ЦК партии левых эсеров от 24 июня 1918 г., ставшее исходным для иллюстрации террористических намерений левых эсеров. В нем указывалось на решимость ЦК партии левых эсеров организовать террористические акты в «отношении виднейших представителей германского империализма… Осуществление террора должно произойти по сигналу из Москвы, хотя это может быть заменено другой формой. Для учета и распределения всех партийных сил при проведении этого плана в жизнь партия организует бюро из трех лиц — Спиридоновой, Голубовского, Майорова». Там же, т. 1, л. 5. Публикация протокола в «Красной книге ВЧК» (М., 1989. С. 185) дана в отредактированном виде и с небольшими купюрами. Со слов адъютанта военного атташе германского посольства в Москве лейтенанта Леонгарта Мюллера, инспектор милиции Ксаверьев записал об акте покушения на жизнь посла следующее: «…Вчерашнего числа, около 3 часов пополудни, меня пригласил первый советник посольства д-р Рицлер присутствовать в приемной, при приеме двух членов из ЧК. При этом у доктора Рицлера имелась в руках бумага от председателя этой комиссии Дзержинского, которой двое лиц уполномочивались для переговоров по личному делу с графом Мирбахом. Выйдя в вестибюль с доктором, я увидел двух лиц, которых доктор Рицлер пригласил в одну из приемных (малинового цвета) на правую сторону особняка. Один из них смуглый брюнет с бородой и усами, большой шевелюрой, одет был в черный пиджачный костюм. С виду лет 30–35, с бледным отпечатком на лице, тип анархиста. Он отрекомендовался Блюмкиным. Другой — рыжеватый, без бороды, с маленькими усами, маленький, худощавый, с горбинкой на носу. С виду также лет на 30. Одет был в коричневый костюм и, кажется, в косоворотку цветную. Назвался Андреевым, по словам Блюмкина, является председателем революционного-трибунала». Далее в записи о том, как Блюмкин требовал личной встречи с Мирбахом, как состоялась встреча, во время которой посол сказал, что не имеет ничего общего со своим однофамильцем, арестованным ВЧК. Тогда Андреев обратился к Блюмкину с замечанием: «„…По-видимому, послу угодно знать меры, которые могут быть приняты против него“. По-видимому, эти слова являлись условным знаком, так как брюнет, повторив слова рыжеватого мужчины, вскочил со стула, выхватил из портфеля револьвер и произвел по нескольку выстрелов в нас троих, начиная с графа Мирбаха, но промахнулся. Граф выбежал в соседний зал и в этот момент получил выстрел на пролете пули в затылок. Тут же он упал. Брюнет продолжал стрелять в меня и д-ра Рицлера. Я инстинктивно опустился на пол, и когда приподнялся, то тут же раздался оглушительный взрыв от брошенной бомбы. Посыпались осколки бомбы, куски штукатурки. Я вновь бросился на пол и, приподнявшись, увидел стоявшего доктора, с которым кинулись в зал и увидели лежавшего на полу в луже крови без движения графа. Тут же, вблизи на полу, лежала вторая, неразорвавшаяся бомба. И в расстоянии примерно 2–3 шагов в полу — большое отверстие — следы взорвавшейся бомбы. Оба преступника успели скрыться через окно и уехать на поджидавшем их автомобиле». Там же, т. 1, л. 109–111; Красная книга ВЧК. Т. 1. С. 201–202. В томе — опубликованные протоколы допросов сотрудников германского посольства, свидетелей покушения на посла, составленных инспектором московской уголовной милиции Ксаверьевым; описание содержимого портфеля, который Блюмкин забыл в гостиной: бумаги по делу графа Мирбаха, портсигар с несколькими папиросами, револьвер. Упомянуты и брошенные впопыхах сотрудниками ВЧК шляпы. Дзержинский в показаниях комиссии заявил, что в середине июня получил от Карахана известие о готовившемся покушении на Мирбаха, но посчитал их шантажом. Спиридонова на допросе Шейнкману 10 июля 1918 г., еще не зная о том, что 7 июля были расстреляны 13 левых эсеров, в том числе заместитель Дзержинского левый эсер В. А. Александрович, всю вину за содеянное пытался взять на себя. «Я организовал дело убийства Мирбаха с начала до конца… Блюмкин действовал по поручению моему». Там же, т. 1, л. 157; Красная книга ВЧК. Т. 1. С. 268–269. |
