Федор Михайлович спокойно, с достоинством слушал, кланялся, болезненно улыбался и точно все время думал о другом, точно все хвалебные и льстивые речи шли мимо него, а внутри шла какая-то своя большая работа. <…>

В последний раз я видела Достоевского в гробу. И это был опять другой Достоевский. Ничего от живого человека: желтая кожа на костяном лице, едва намеченные губы и полный покой. Страстность его недавней полемики по поводу речи на Пушкинском празднике, пафос его верований и упований — и совершенно необычайный дар жечь сердца людей — были плотно закрыты костяной маской…

Похороны Достоевского описаны сотни раз. Они, конечно, были тоже «событием». Но кроме того, они были и символичны. Поклониться ему и проститься с ним пришли люди самых разнообразных направлений, самых непримиримых взглядов: старые, молодые, писатели, генералы, художники и просто какие-то люди, униженные и оскорбленные, люди «с чердаков и из подвалов», а главное, молодежь, всегда, в конце концов, чующая правду… Она — эта молодежь — окружала гроб надежной цепью сильных рук и не допустила полицию «охранять порядок».

Непосредственно за гробом шли: А. Н. Плещеев, бывший когда-то вместе с Федором Михайловичем приговоренным к смертной казни; генерал Черняев, сербский герой, друг Достоевского по Славянскому обществу, много художников и, конечно, вся литература.

Затем шли депутации с венками (больше семидесяти) и хоры, без перерыва певшие «Вечную память»…

А затем — толпа, многотысячная толпа, молчаливая, благоговейная…

Одну минуту на Владимирской площади произошел какой-то переполох. Прискакали жандармы, кого-то окружили, что-то отобрали. Молодежь сейчас же потушила этот шум и безмолвно отдала арестантские кандалы, которые хотела нести за Достоевским и тем отдать ему долг как пострадавшему за политические убеждения.

Все хоронили Достоевского как «своего».

— Великого художника хороним! — сказал, подходя к нашей группе (или, вернее, к группе К. Е. Маковского), Ив. Ив. Шишкин.

— И великого патриота… — добавил кто-то.

Ни о какой розни, так громко заявлявшей себя все последнее перед смертью Федора Михайловича время, конечно, не было и помину. Шли с полным сознанием утраты большого человека, гениального писателя, который мог бы дать человечеству еще много, много художественных радостей.

Возвращались мы с кладбища уже под вечер. Надгробные речи еще звучали в ушах; на Невском шла своя жизнь, шумная жизнь сегодняшнего дня, кажущаяся со стороны такой праздничной и веселой.

Было как-то смутно на душе. Когда были подведены итоги всему ненужно-жестокому, что вынес этот человек, только что зарытый в мерзлую землю, когда вспомнили, сколько моральных и физических мук выпало на долю ему, такому хрупкому, чуткому, слабому и… великому, стало мучительно стыдно.

Это же чувство мучительного стыда испытала я, когда Ал. Ник. Плещеев на первом же литературном собрании в память Ф. М. Достоевского сказал:

— Я не знал несчастнее этого человека… Больной, слабый и оттого во сто раз тяжелее всех переносивший каторгу… Вечно нуждавшийся в деньгах и как-то особенно остро воспринимавший нужду… А главное — вечно страдавший от критики… Вы и представить себе не можете, как он болезненно переживал каждую недружелюбную строку… И как он страдал! Как он страдал от этого не год, не два, а десятилетия… И до последнего дня… В этом — страшная драма его жизни.

Но история — судья справедливый. К пятидесятилетию со дня смерти Ф. М. Достоевского его имя не только не предано почтительному забвению, как большинство когда-то дорогих и славных имен, но (как, может быть, одно только имя Пушкина) становится чем старше, тем ближе и дороже. Оно прошло через негодующую критику 60-х годов, через резкие общественно-политические счеты 70-х, через почтительное молчание 80-х, через множество литературных наслоений (декадентство, символизм, индивидуализм и пр.), через бурю и грозу, потрясшую мир, — и горит все ярче и ярче.

1932^{2}

comments

Комментарии

1

Е. П. Леткова-Султанова (1856–1937) — писательница, переводчица, общественная деятельница конца XIX — начала XX века. В 1881 году в «Русской мысли» была напечатана ее первая оригинальная повесть «Ржавчина». Потом рассказы ее появляются один за другим на страницах «Отечественных записок», «Северного вестника», «Русской мысли», «Русского богатства», «Мира божия».

Основная тема творчества Летковой — изображение душевного состояния интеллигенции в эпоху «бездорожья».

Е. П. Леткова была последовательницей революционного крыла народничества, близкой к кругу Н. К. Михайловского и Глеба Успенского. После Великой Октябрьской революции она — сотрудник Дома литераторов, Госиздата и издательства «Всемирная литература». Ей принадлежат многочисленные переводы с французского, итальянского и других языков. Была она знакома и состояла в дружеской переписке с Гл. Успенским, Н. К. Михайловским, Л. Андреевым, П. Д. Боборыкиным, Ф. Д. Батюшковым, А. Блоком, С. А. Венгеровым, М. Г. Савиной, К. С. Станиславским, А. А. Шахматовым, А. И. Южиным; оставила богатые наблюдениями не только лично биографического характера, но и общественно-литературного значения воспоминания об И. С. Тургеневе, А. П. Философовой, Гл. Успенском, Ф. М. Достоевском, П. Ф. Якубовиче-Мелыдине и др.

Набрасывая воспоминания о Достоевском, Леткова переносится в те времена, когда она была двадцатичетырехлетней девушкой, курсисткой московских Высших женских курсов Герье: в ее воспоминаниях отражены настроения передовой студенческой молодежи той поры. Свято чтя традиции шестидесятников, молодежь эта, в дни открытия памятника Пушкину, сопоставляя Тургенева с Достоевским, отдает свои симпатии Тургеневу.

Воспроизводя в своих мемуарах споры вокруг имени Достоевского в среде революционно настроенной народнической молодежи, Леткова проверяет их критерием времени. В творческом отношении она испытывала некоторое тяготение к тематике и образной системе Достоевского. Это отмечал еще в 1899 году в своей рецензии на первые произведения Летковой Н. К. Михайловский («Русское богатство», 1899, N 8, 11). В архиве Летковой среди черновых бумаг сохранились наброски проспекта пьесы по мотивам повести Достоевского «Маленький герой» (ИРЛИ, архив Е. П. Летковой-Султановой, ф. 230, N 52).

В книге, которую она задумала под названием «Дорогие тени (русский писатель, народ и свобода)», Достоевский занимал место после Некрасова, перед Л. Толстым. В сохранившемся плане очерка о Достоевском Леткова акцентирует внимание на том, что вынес этот русский писатель за свое стремление дать счастье родине, подчеркивая, что «ничто не могло сломить его могучее дарование; никто не мог убить его веры в родину и народ». Этот вывод перекликается с заключительными словами воспоминаний, — о суде истории, который определил в творчестве Достоевского временное и преходящее и то, что, пройдя «через бурю и грозу, потрясшую мир, — <…> горит все ярче и ярче».

2

Печатается по изданию: «Звенья», т. 1, М.-Л. 1932, стр. 459–477.

notes

Примечания

1

Стр. 380. «Пятницы» у Я. П. Полонского вели начало еще от дружеских собраний по пятницам в начале 40-х годов на квартире молодого поэта, бывшего тогда студентом Московского университета. После некоторого перерыва (пятилетнее пребывание в Грузии и поездка за границу) они возобновились с возвращением Полонского в Петербург в 1858 году и продолжались вплоть до самой смерти поэта (1898). Наряду с изредка появлявшимися представителями высшей бюрократии — Победоносцевым и Витте — посетителями «пятниц» Полонского были Тургенев, Достоевский, Григорович, Потехин, Плещеев, Антон Рубинштейн, Горбунов, Савина, Айвазовский, Верещагин, Репин и др. О «пятницах» Полонского 1879 года см. воспоминания Д. Н. Садовникова «Встречи с И. С. Тургеневым» («Русское прошлое», 1923, N 1).