Что она натворила?

Наверное, ей следовало уйти. Будь она мудрее, так бы и поступила. Она могла бы найти работу горничной или продавщицы. В любом случае ей нужно покинуть дом Дугласа, пока он не узнал то, чего ему не следует знать, и не понял, как она слаба.

Но она не хочет уходить. Наверное, истинный смысл греха в том и состоит, чтобы упорствовать в нем, невзирая на последствия, жертвуя всем ради наслаждения.

Повернувшись на бок, Жанна уставилась в окно, обращенное на восток, и на горизонте уже проглянуло солнце.

Ее заклеймили как шлюху задолго до сегодняшнего дня и заставили платить за множество грехов, которых она не совершала. Так пусть мир снова проклянет ее.

Те месяцы в Париже были самыми прекрасными в ее жизни, а минувшая ночь доказала, что память ее не обманула. Когда Дуглас касался ее, Жанна трепетала от благоговения. Ее тело покрывалось мурашками, из груди вырывались томные вздохи. Она наслаждалась каждым его прикосновением и знала, что никакой другой мужчина не подарит ей такого блаженства.

Ей ли не знать, что мир совсем не так хорош, как это казалось ночью. Он полон негодяев, подобных Роберту Хартли. Здесь же ей обеспечены безопасность, пусть временная, и наслаждение, если она пожелает.

Минувшие годы научили Жанну ценить счастливые мгновения. Нужно смаковать их, как роскошные яства, восхищаться их красотой и стараться забыть о боли. Почему же не относиться точно так же к мгновениям любви?

Потому что любовь приносит немыслимую боль, когда проходит.

Жанна слишком хорошо знала, что такое одиночество и отчаяние, чтобы не страшиться того и другого. Это знание должно было бы сделать ее сильнее. В конце концов, пределы ее выносливости не раз испытывались. Любить Дугласа значило бы подвергнуть себя новым испытаниям, постоянно ожидая, что он покинет ее или прогонит из своего дома.

Мудрая женщина поблагодарила бы его за волшебную ночь, крепко поцеловала на прощание и удалилась. Мудрая женщина покинула бы этот прекрасный дом, даже не оглянувшись.

Но она никогда не была мудрой, когда дело касалось Дугласа Макрея. Иначе не чувствовала бы себя такой одинокой эти десять лет.

Первое время в монастыре Жанна просыпалась по ночам от завывания ветра, напоминавшего плач младенца.

Съежившись от холода, она беззвучно плакала, уткнувшись лицом в жесткую подушку. Прошло два года, прежде чем она поняла, что никто не спасет ее из этого ада. Что заточение будет длиться до ее смертного часа. Со временем слезы иссякли, остались только ночные кошмары, наполненные безысходностью и отчаянием.

Ее больше не волновало, что с ней делают, каким наказаниям подвергают. Вместе с апатией пришла свобода и, как следствие, облегчение. Ее мучители больше не имели над ней власти. С годами Жанна изменилась еще больше, становясь сильнее тех, кто считал себя хозяевами ее судьбы.

К тому же она начала понимать, что прошлого не изменишь. Оно такое, какое есть, и ничего тут не поделаешь. И все же с каждым вздохом, каждым ударом сердца ей хотелось, чтобы оно было другим.

Между тем дом просыпался, наполняясь обыденными звуками, означавшими начало нового дня. По коридорам сновали горничные, хлопали двери, слышались голоса. Жизнь шла своим чередом, но Жанна чувствовала себя сторонним наблюдателем. Слишком долго она не была частью этого мира.

Встав с постели, она подошла к умывальнику и с удивлением обнаружила, что вода теплая. Очевидно, пока она спала, в комнате побывала горничная. Когда-то подобная ситуация повергла бы Жанну в шок, но это время давно прошло. Ее больше не волновали такие суетные вещи, как сплетни домашней челяди. Иначе она убралась бы из этого дома еще накануне вечером, как только увидела Ласситера. Вряд ли престарелый дворецкий станет хранить молчание. Даже самые преданные слуги не прочь поболтать.

Она не настолько глупа, чтобы тешить себя иллюзией, будто прислуга пребывает в неведении относительно событий прошлой ночи.

Открыв саквояж, она вытащила одно из платьев и тщательно разгладила его руками. Одевание заняло больше времени, чем обычно. Каждый раз, когда очередной предмет одежды касался ее кожи, Жанна застывала на месте, вспоминая прикосновения Дугласа. Вдевая руки в рукава, застегивая лиф, поправляя ворот, она вспоминала его поцелуи и ласки.

Застегнув воротничок, она сообразила, что кое-что отсутствует.

Пропал медальон, который она не снимала с момента возвращения в Волан. Как она могла забыть медальон своей матери?

Жанна дважды обшарила саквояж, который Дуглас принес в ее комнату, пока окончательно не убедилась, что медальона там нет.

Она потеряла последнюю вещицу, оставшуюся от ее прежней жизни.

Возможно, это предзнаменование.

Дуглас злился на себя. Что, к дьяволу, он натворил?

Переспал с женщиной, которую презирает. Целовал ее с такой нежностью, словно она заслуживает уважения. Неужели похоть совсем лишила его разума? Очевидно, да.

Прошлой ночью Дуглас долго расхаживал по комнате, думая о Жанне. Он чуть не протер дорожку на ковре, прежде чем проиграл схватку с самим собой и оказался у дверей комнаты для гостей.

Интересно, что он скажет Ласситеру, если тот в курсе его ночных похождений?

Дуглас вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь, остро сознавая, что женщина, которую он ненавидел в течение десяти лет, спит этажом выше.

Не успела Жанна войти в его дом, как он возжелал ее.

Она сидела на диване, бледная и усталая. Но ему не хотелось ее упрекать. Не хотелось мстить за Маргарет. Не хотелось наказывать. Он думал лишь о том, что прелестная девушка, которую он любил когда-то, превратилась в роскошную женщину.

Прошлая ночь доказала, что он воск в ее руках.

Она должна уйти. Немедленно. Прежде чем похоть снова возьмет над ним верх. Похоть и любопытство.

«Я разгневала моего отца».

Жанна произнесла это ровным тоном, не напрашиваясь на жалость. Прямая и высокая, она стояла перед ним, прижимая к груди простыню. И все же ее спокойствие было притворным. Жанна всегда отличалась силой духа, которой он не встречал у других женщин.

Дуглас потер переносицу, морщась от головной боли.

Ночь была долгой. Лишь под утро он забылся сном и проснулся, обнимая Жанну, охваченный воспоминаниями о Париже.

Он помнил их первый поцелуй, помнил, как они впервые занимались любовью, помнил ее смех. Жанна приносила книги из библиотеки своего отца, они читали их вслух и спорили по философским вопросам. Дуглас не мог дождаться, пока расскажет ей все, что случилось с ним за день. Он стоял под ее окнами, ожидая условного сигнала, чтобы встретиться с ней у входа в сад.

Физически они были также созвучны друг другу, как и духовно. Прошлой ночью каждая клеточка его тела отзывалась на прикосновения Жанны. Его пронзила дрожь, когда она провела пальцем по его руке, от плеча до локтя.

А когда он вошел в нее, это было подобно возвращению домой. Дуглас ощутил такое блаженство, что не на шутку встревожился.

Почему, черт побери, он не может изгнать Жанну дю Маршан из своих мыслей? И из своей жизни, если уж на то пошло?

Потому что он пригласил ее к себе в дом, предложив работу, переспал с ней, касался ее, не ведая никаких ограничений, и даже сейчас воспроизводит в уме те минуты, когда они сливались в объятиях, уносясь к вершинам наслаждения.

Дуглас нахмурился, досадуя на собственную глупость.

Остановившись перед камином, он устремил взгляд на портрет Маргарет, висевший над каминной полкой. Девочка была изображена не в традиционной позе, как это принято, а на природе, в месте, которое они называли холмом Изабель. За ее спиной виднелась величественная крепость Гилмур, наследственное владение Макреев.

Некоторые из его родственников считали, что Маргарет похожа на него, другие утверждали, что она пошла в его бабушку, Мойру. Сам же Дуглас, глядя на дочь, с ее черными волосами и блестящими голубыми глазами, узнавал в ней черты своей матери, Летиции.