Неужели он так потрясен ее сообщением?

Как она ослепительно улыбается Зубы у нее белые-белые, как будто поймали сияние солнца… Цвет одежды Сесили вдруг превратился в унылый серый. Нет, черный. Поле его зрения сузилось и продолжало уменьшаться — медленно, но неуклонно. Он понял, что не потрясение вызвало такие необычные ощущения, не удивление, не дурман, даже не восторг.

Он умирал.

Его мачеха убила его, она подтверждала это своей улыбкой.

— Что теперь, Питер?

— Обод слетел с колеса! — Он хмуро подбоченился.

— Поедем так.

— На чем? Железный обод крепит все деревянные части вместе, Берни. Без него нет и колеса.

— Проклятие! Улыбка Питера исчезла.

— Куда это она собралась?

Берни отвлеклась от изучения колеса и увидела, как, подобрав юбки, скользит по траве Мэри-Кейт; шляпка слетела у нее с головы и болталась по спине. Она бежала по заснеженной земле, словно на свидание с любимым.

— Ты же не собираешься бежать за ней?

Берни посмотрела на свои трехдюймовые каблуки, на тяжелые бархатные юбки, на посверкивавший на лужицах ледок и неохотно покачала головой. Кроме того, она была на тридцать лет старше Мэри-Кейт.

— Нет, но тебе придется очень быстро починить экипаж, мой друг.

Судя по выражению глаз его возлюбленной, это была, пожалуй, не просьба, а приказ.

— Как, Берни? Молитвой и чудом?

Берни снова посмотрела в сторону убегавшей Мэри-Кейт. Она уже почти скрылась за деревьями, отделявшими ферму Моршемов от владений Сандерхерста. Оставленный юбками след тянулся за удалявшейся фигуркой.

— Черт, неужели у тебя нет никаких инструментов?

— Нам нужно новое колесо. По счастью, мы у перекрестка. Рано или поздно здесь кто-нибудь проедет.

— А что нам делать до этого, Питер?

— Не замерзнуть, Берни. У тебя есть предложение получше?

Берни снова посмотрела вслед уже исчезнувшей Мэри-Кейт. Ей не нравилось ощущение бессилия, она ненавидела беспомощность. И очень боялась, что обстоятельства хотят разлучить ее с Мэри-Кейт. Почему, она не знала.

Она повернулась и посмотрела на Питера. Один взгляд на ее встревоженное лицо, и он готов бежать за Мэри-Кейт. Только как оставить Берни одну? Этого он не сделает. На сегодня хватит испытывать судьбу.

— Ладно, Питер, ничего не поделаешь.

Она пнула ее и поморщилась. Услышав смешок, Берни подумала, что, пожалуй, ошиблась целью.

Холод больше не волновал Мэри-Кейт. Он просочился сквозь ее туфли, добрался до лодыжек. Она где-то потеряла перчатку. Оставила в экипаже? Хотя это совершенно не важно, как и горевшие от холода щеки, растрепавшиеся волосы.

Струйка дыма в воздухе указывала, что до фермы Моршемов недалеко. Пожалуй, меньше мили. Ясным летним днем это вообще не расстояние. И даже по такому зимнему холоду, когда по утрам морозец убирает все нежным серебром, это расстояние всего лишь разминка для ног. Но сейчас оно растянулось, как во сне, и даже увеличивалось: пройдя сотню шагов, она, казалось, не приблизилась, а удалилась от фермы Моршемов.

Надо быть поосторожнее, смотреть, чтобы не попалась вспаханная земля или ограда загона для лошадей. Она попала ногой в открытую нору полевой мыши или кролика и упала. Но громко вскрикнула не от боли, не от неприятного соприкосновения с промерзшей землей, а от сознания того, что она уже рядом, но недостаточно близко.

Ей не хватает времени, чтобы спасти Джеймса!

— Какая удача, что старая миссис Грэнстед оставила мне свое кресло на колесах. Правда, ей почти нечего было оставить за то, что я за ней ухаживала.

Джеймс ничего не сказал — не мог. Она отравила его чаем из поганок, добавив туда пряностей.

Сесили закончила привязывать его левую руку к ручке кресла, отступила назад и полюбовалась на свою работу.

— Кресло подошло в самый раз. И еще много месяцев будет выполнять свое назначение. Разумеется, ты об этом ничего не узнаешь. Скоро ты перестанешь дышать, а потом встретишься с Господом и ответишь за все свои постыдные грехи.

Она взялась за высокую спинку кресла и покатила его к двери гостиной. Задача оказалась довольно трудной, но Господь дал ей достаточно сил, чтобы протолкнуть его в дверь.

— Думаю, ты не осознаешь, насколько грешен, Джеймс. Но надеюсь, через несколько минут услышишь перечисление своих грехов.

Она подтолкнула кресло в сторону выхода, удовлетворенно вздохнув, когда высокие колеса с легкостью повернулись.

— Джеймс, никогда не прощу тебя за то, что ты вовлек Алису в свое зло. Она была чудесной девочкой, от нее исходило сияние. Она могла быть Божьим ангелом на земле. Вообрази же мой ужас, дорогой Джеймс, когда она сказала, что любит тебя, своего брата!

Она обошла кресло и, открыв входную дверь, наклонилась к Джеймсу, уставясь на него немигающими глазами.

— Кровосмешение, Джеймс, — преступление против души. — Она улыбнулась. — Мистер Моршем признался, что ты не его сын. Но я все равно убила бы мою малышку, Джеймс. Потому что она была прелюбодейкой, а Господь никогда не делает ангелами тех, кто грешит.

Она толкнула кресло, и оно легко преодолело порог.

— Какое счастье, что в то утро я ходила на службу! Было холодно, а моя дорогая Алиса ждала тебя, Джеймс.

И она улыбалась — от удовольствия и радости. Улыбка грешницы, сердце лгуньи!.. Господь дал мне сил сделать то, что я должна была сделать, так же, как и сейчас.

В то утро она усадила Алису в коляску, запряженную пони, согрела в своих руках ее руки. Вытянула всю правду из дочери и притворилась обрадованной, испытывая на самом деле ужас, и довольной, хотя чувствовала только отвращение.

— Она рассказала мне, что вы оба задумали. Я сделала вид, что хочу помочь ей, — это самый верный и надежный путь поймать нечистого в его же сети. Но я знала, Джеймс, что должна убить семя зла внутри нее, — ребенка, которого ты ей дал.

Сесили спустила кресло с одной ступеньки, со второй, оно покачнулось, но устояло.

— О, я все знаю о ребенке, Джеймс! Она мне рассказала. Не хотела, но потом уж очень испугалась. Она боялась смерти, мой сияющий ангел, но это же глупо. Смерть освободила ее от всех грехов.

Она задушила собственную дочь с помощью хлыста, который был у нее в коляске. Это было довольно просто. Мысль о том, что бессмертная душа Алисы в опасности, придала сил ее рукам.

— Алиса повторила грех Евы. За это я ее и наказала, как мне было приказано. Но нельзя допускать, чтобы ты ушел и продолжал грешить, Джеймс. «Наказывай сына своего, и он даст тебе покой, и доставит радость душе твоей». Однажды Господь уже простил тебя благодаря мне, но если ты уедешь, я не смогу спасти тебя от Божьей кары. Я должна остановить тебя и спасти твою бессмертную душу.

Тропинка, соединявшая главный дом с надворными постройками, была предназначена для пеших передвижений. Толкать кресло по гравию было очень трудно — гораздо труднее, чем когда в нем была Алиса, — возможно, потому, что Джеймс весил больше. За исключением этой небольшой детали этот день был очень похож на тот. В то утро на ферме тоже никого не было: мужчины поехали на скачки в Ферхэвен, а женскую прислугу отослали в город со списком покупок.

Господь возложил на нее миссию, долг, который она должна исполнить, и гордость от сознания этого питала решимость Сесили.

Кто-то, возможно, назвал бы это безумием.

Мэри-Кейт прохромала последние несколько ярдов и увидела странную картину. Джеймса Мдршема везли в инвалидном кресле, привязанного за руки, туловище и лодыжки. Почти скрытая за высокой спинкой, кресло толкала, направляясь к самому дальнему строению, Сесили. Мэри-Кейт вжалась в стену конюшни и дождалась, пока поскрипывание колес не стихло.

У нее не было никакого оружия, да она и не смогла бы им воспользоваться, потому что, несмотря на все попытки Берни, так и не научилась им владеть. Она не могла сообразить, что делать дальше, и решила последовать за Сесили и посмотреть, чем закончится это непонятное путешествие.