Фомина. Отстань ты... На море поехать хочется...
Еловецкий. А кто тебе звонил? Что занято было?
Фомина. Никитос звонил, мой друг.
Еловецкий. А, этот твой, у которого жена всегда на сносях...
Фомина. Никитосу восьмой годик. И вообще, он лучший друг моей собаки.
Еловецкий. А ты так и живешь на даче? Гуляешь, наверное, варенье варишь?
Фомина. Бабочек ловлю, гербарии собираю, читаю вслух. Руководство к эксплуатации стиральной машины «Вятка-18 автомат». На ночь. Очень способствует. Ёлкин, зачем ты приехал?
Еловецкий. Так весна же! Я решил весну, лето и раннюю осень проводить в России. Я – перелетный еврей.
Фомина. Ах, как остроумно!
Еловецкий. Знаешь, я вчера был в булочной. Коробку пастилы купил. Открываю, а там...
Фомина. Ну конечно, дохлая мышь!
Еловецкий. Там пастила. А сверху такой листочек. «А/О „Красный Октябрь“, укладчица номер пятнадцать».
Фомина. Ичто?
Еловецкий. Я стал думать – какая она, эта укладчица? Какие у нее глаза, волосы, губы. Ведь она даже не знает, что на свете есть я, что я богат, но одинок и несчастен...
Фомина. Если бы она знала, она бы яду подсыпала.
Еловецкий. Да, я вот еще что хотел спросить у тебя. Как ты думаешь, песня «Отель „Калифорния“» – она пронзала сердца поколения или нет?
Фомина. Какого еще поколения?
Еловецкий. Ну, нашего. Вообще какого-нибудь поколения.
Фомина. А какая это песня? Напой.
Еловецкий. Ты что – «напой»! У меня слух внутренний.
Фомина. Тогда расскажи, про что.
Еловецкий. Ну, там, в общем, один парень...
Фомина. А, помню, помню. Длинная такая, нудная. Ни фига она не пронзала. А зачем тебе?
Еловецкий. Пьесу пишу.
Фомина. Про что?
Еловецкий. Про одного человека. Однажды он ехал в троллейбусе и дремал у окошка. Тут троллейбус резко затормозил. Человек открыл глаза и увидел женщину. И он сразу понял, что ему не надо идти на работу и вообще не надо ничего больше делать, а надо только идти за этой женщиной и быть рядом с ней, что бы ни случилось и где бы она ни была. И он пошел за ней к ней на работу. И сказал. «Я теперь никуда не уйду, а буду всегда рядом с вами». А она подумала, что он просто псих и животновод.
Фомина. Почему животновод?
Еловецкий. Так надо. И вот он несколько дней подряд приходил на ее работу и ждал ее, а потом провожал домой. И однажды он сказал. « У меня сегодня день рождения. Я приглашаю вас в гости. Пойдемте ко мне на день рожденья». Ну, она сказала, что все это сплошное безобразие, и не пошла. Тогда он пришел к себе домой. Была зима. Нет. Была осень. Нет. Все-таки была зима. Он сидел один за столом у себя дома и не зажигал света. Жил он недалеко от железной дороги, и так он сидел один в темноте, курил и слушал вздохи паровозов или просто смотрел на тени веток на потолке. Утром он пришел на свою работу и застрелился. Заиграла песня «Отель „Калифорния“». И все пошли наряжать елку.
Фомина. Господи! А стреляться-то зачем?!
Еловецкий. Для пущего катарсису.
Фомина. Полный бред. Мура собачья. Реализма ни на грош. А за душу берет. А почему он на работе застрелился?
Еловецкий. У него на работе было оружие.
Фомина. Так он у тебя мент, что ли?
Еловецкий. Ты, Анька, какой-то зритель-правдоискатель.
Фомина. Напиши лучше пьесу про снег.
Еловецкий. Про снег?
Фомина. Жизнь городского снега. Когда я была маленькая, я думала, что снег, который убирают на улицах, отправляют в Африку. Чтобы там тоже было. А потом однажды ночью я увидела, как его сбрасывают с самосвалов в Яузу. Я часто думаю о снеге.
Еловецкий. Знаешь, что?
Фомина. Что?
Еловецкий. Выходи за меня замуж.
Фомина. Ты, Ёлкин, в своей Израиловке совсем офедорел.
Еловецкий. Чего это я офедорел?
Фомина. Того, что замуж меня позвать может только форменный кретин. А за нормального мужика я и сама выйду. Без всякого приглашения.
Еловецкий. Ладно, я пошутил.
Фомина. То-то же.
Еловецкий. Ну а ты? Пишешь что-нибудь?
Фомина. Угу.
Еловецкий. Сказки?
Фомина. Я пишу список.
Еловецкий. К расстрелу?
Фомина (ледяным тоном). Гы, гы, гы. Я, друг мой Петя, пишу список мужчин. За которыми можно пойти на край света.
Еловецкий. Однако!
Фомина. А что мне еще писать? Сценарии, что ли, о комсомольской юности? «Здравствуй, комсорг!» – сказал парторг и сорвал с нее трусы?
Еловецкий. Ну, и когда состоится уход?
Фомина. Какой?
Еловецкий. На край света.
Фомина. Я никуда не собираюсь. Я так просто пишу. Для истории. Это красная книга, понимаешь?
Еловецкий. И много их там?
Фомина. Да всего один забулдыга. Который железно. А остальных еще трое. Я их то запишу, то вычеркну. То опять запишу. И снова вычеркиваю. Тружусь день и ночь. Но я доведу дело до конца. Погоди, тут какие-то мужики с топорами ходят. Бунт, наверно, начался. Подожди, я посмотрю. (Оставляет трубку, заглядывает за кулисы. Берет трубку.) Мимо прошли.
Еловецкий. У меня вчера был Степцов.
Фомина. А, наш славный буржуин! Повелитель ларьков!
Еловецкий. Что там ларьки! Фигня! Он знаешь, какие дела крутит? Ростокинский акведук недавно купил.
Фомина. А ведь какой был пентюх! Новеллы нежные писал.
Еловецкий. Он до сих пор по тебе сохнет.
Фомина. Скажи ему, чтобы сменил пластинку.
Еловецкий. Жопа ты все-таки.
Фомина. Уж какая есть.
Еловецкий. Что там у наших слышно? Надо бы собраться, встретиться.
Фомина. Я хочу в институт съездить, с комсомольского учета сняться. Мне ведь скоро двадцать девять.
Еловецкий. Не идиотничай. Комсомол сто лет назад разогнали.
Фомина. Тем более. Чего зря на учете состоять?
Еловецкий. Да. Тебе скоро двадцать девять, а мне уже тридцать...
Фомина. Ты бы, Петька, женился, ей-богу. Это просто свинство – не жениться. Наглость какая-то. Любишь не любишь, хочешь не хочешь, а свадьбу устроить ты обязан. Для нас, для друзей. Мы хотим закирячить на твоей свадьбе, ясно?
Еловецкий. Да. Надо жениться. Надо. Должен же кто-то в конце концов ремонт сделать, прибрать, тараканов выморить. Пожалуй, женюсь. Знаешь, на простой такой бабенке без завихрений. На лимитчице.
Фомина. Во-во! Она-то быстро приберет. К рукам. Картины, бабушкины антикварные мулечки. И квартиру в придачу отсудит.
Еловецкий. Да я ее в бараний рог скручу! Замордую на фиг. Ноги вырву.
Фомина. А ты дай брачное объявление: «Мужчина неотталкивающей наружности, жилплощадью обеспечен, замордует на фиг, ноги вырвет, скрутит в бараний рог». Отбою от невест не будет... Ой. Машина какая-то приехала. (Глядит вдаль.) Неужели ко мне кто-то в гости приперся? Пронеси, Господи...
Еловецкий. Чудеса русского гостеприимства.
Фомина. Так и есть. Это Шура Дрозд.
Еловецкий. Мужик или баба?
Фомина. Мы с Шурой в одном классе учились. Пока, Петюня, я тебе звякну. (Кладет трубку.)
Еловецкий удаляется. На сцену выскакивает молодая особа в шляпке, с бутылкой вина в руках. Это Шурочка Дрозд. Она звонко целует Фомину.
Шура. У тебя тут такой воздух, такой воздух! Голова кружится!
Фомина(хмуро глядит вдаль). А это что еще за остолоп?
Шура (со значением). Это Август. Помнишь, я тебе говорила? Он член восточной лиги белых магов. Экстрасенс.
Фомина. Скажи ему, чтобы по клумбе не ходил. У меня на ней сыроежки летом растут.
