Девушка (испуганно). Врете вы все.
Комиссар. Честное слово – красная звезда – дедушку Ленина – обманывать нельзя!
Командир. Соглашайтесь. Комиссар – классный парень.
Девушка. А он правда комиссар?
Командир. А кто же он? Конечно, комиссар. Ведь командир – я.
Девушка. Какой командир?
Комиссар. Какой, какой... Картотечный.
Девушка глядит ошарашенно.
Командир. Послушайте, барышня. Вы картошку едите? А откуда она берется, знаете? Ее собирают студенты, из числа которых сначала избираются командир и комиссар. Происходит это в осенних полях, где гуляет ветер, а кругом лежит притихшая, грустная, ненаглядная земля, которую раньше называли Родиной Октября.
Комиссар. Ноября.
Командир. Октября.
Комиссар. Ноября.
Командир заносит кулак над забинтованной головой Комиссара, но прячет руку в карман.
Комиссар (угрожающе). Отдаешь ты, наконец, топор, моя радость?
Девушка (запихивает топор в портфель). Пойду я...
Командир. Ладно. Кроме шуток. Давай расскажем ей все как есть.
Комиссар. Понимаете, вот мы с ним друзья, он командир, я комиссар. Но вся заковыка в том, что по странному совпадению мы влюблены в одну и ту же женщину.
Командир. В стюардессу. Причем влюблены мы в нее по уши, без задних ног, до потери пульса.
Комиссар. Летаем всюду за ней. А я уже не могу, меня тошнит. Я даже слово «самолет» не могу... Фу, опять тошнит...
Командир. Ссоримся, ревнуем. Вчера этот псих меня чуть не удушил.
Комиссар. И бизнес дал трещину.
Командир. Да, у Комиссара в благотворительном обществе милосердия совсем зачахла торговля танками, да и я давненько не наведывался в свою русско-японскую контору, где состою коммерческим директором.
Комиссар. Дружба врозь, работа не ладится, жизнь проходит мимо...
Командир. И мы решили...
Комиссар. Чтобы прекратить это безобразие...
Командир. Что один из нас сядет в машину и свалится с моста в Москва-реку.
Комиссар. Но тут что-то дело не пошло, полночи бросали жребий, орали...
Командир. На рассвете Комиссар на меня с ножом кинулся, пришлось ему голову пробить...
Комиссар. И тут мы додумались!
Командир. Надо просто-напросто убить нашу любимую.
Комиссар. Ликвидировать, так сказать, причину всех печальных следствий.
Девушка (едва лепечет). Как – убить?
Комиссар. Как убить, как убить... Так, чтобы она никому не досталась.
Командир. Вы представляете, какая начнется жизнь, когда мы с ней разделаемся?
Комиссар. Мы же... Мы же вот... Обои поклеим свежие!
Командир. Купим участок. Огород разобьем.
Комиссар. Осенью банки закатаем...
Командир. Газеты выпишем!
Комиссар. Акций всяких накупим!
Командир. Прикипим душой к какому-нибудь сериалу...
Комиссар. Москва-реку в самом широком месте переплывем!
Командир. Мы будем целоваться с девушками...
Комиссар. Думать, мечтать, спорить...
Командир. Но для этого нам необходим топор.
Лежащая Дронова шевелится и ворочается под пледом.
Девушка (испуганно). А там у вас кто?
Командир. Утопленница.
Девушка. Отпустите меня!
Комиссар. Яблоко хотите?
Девушка. Не подходи! Ааааа! (Вопит, убегает.)
Комиссар пожимает плечами.
Командир. Истеричка. Хорошо, что ты на ней не женился.
Пауза. Тишина. Командир и Комиссар разглядывают Дронову.
Чума. Вот чума...
Комиссар. Замуж бы ей устроиться...
Командир. Пластинку допотопную с помойки притащила. А патефон-то, кстати...
Комисcap. Шшшшш! Тихо! Ну, слышишь теперь?
Раздается отдаленный стук.
Комиссар. Вот. Слышишь?
Командир. Оставь, бога ради. Так вот, патефон, оказывается, есть у Точильщика. Когда мы с ним вчера выпивали...
Дронова вскакивает как ужаленная.
Дронова. Ты пил с Точильщиком?
Комиссар. Она будет жить.
Дронова. Ты? С Точильщиком? Да ты знаешь, кто он?
Командир. Ну кто? Кто?
Дронова. Он... Он... Был завучем в моей школе! И однажды, когда я была во втором классе... (Умолкает.)
Командир. Ну? Ну что? Когда ты была во втором классе... Что он тебе сделал? Замечание? Не пустил в школу без сменной обуви? Заманил в пионерскую комнату?
Дронова понуро молчит.
Комиссар. Если бы у нас было окно, мы бы прыгнули сейчас на него и отгрызли бы ему голову. Да просто пристрелили бы...
Командир. Но идти по лестнице с седьмого этажа... Извини, подруга.
Дронова садится на диване по-турецки, кутаясь в плед.
Дронова. Странно. Выпила таблетки, от которых умирают. И ничего. Только голова разболелась.
Командир. А какие?
Дронова. Зелененькие. И розовые тоже.
Комиссар крутит пальцем у виска.
Командир. Ничего, подействуют.
Пауза. Дронова подбирает яблоко с полу.
Дронова. Яблоня была больная. (Ложится, отвернувшись к стене.)
Входит папа Командира. Он с авоськой.
Командир. Родитель проголодался.
Папа ставит на стол авоську, вынимает хлеб, колбасу, сметану, яйца.
Комиссар. Хотите вот портвейна, Владимир Николаич?
Папа. Я зашился, ребята.
Командир. Иди ты!
Папа начинает расстегивать ремень, молнию, стягивает джинсы.
Папа. Теперь это запросто. В медпункте, в метро.
Папа демонстрирует свою зашитость Комиссару. Тот восхищается.
Вот и все. Завязано. (Неловко смеется.)
Дронова (опять садится на диване). Больше всего жалко троллейбусов. Они такие большие, неуклюжие, медленные. Им тесно и плохо в городе. Тяжело. А все набьются вовнутрь и пихаются. Двери ногами открывают. Гадости гвоздями на стенах царапают. А если опять революция? Из троллейбусов баррикады делают, жгут их, бедных. А они милые. Дальние родственники слонов и бегемотов. Им нельзя жить в городе. Они должны мирно пастись на лугу у реки.
Папа зачарованно смотрит на Дронову.
Командир. Познакомься, папа. Это Дронова. Она дура.
Комиссар. Вечно влюбляется.
Командир. И непременно в коммунистов. А потом топится, травится, вены режет.
Комиссар. Когда мы учились в институте, она влюбилась в секретаря парткома.
Командир. Садилась на партсобраниях в первый ряд и таращилась на него, пока его удар не хватил.
Комиссар. Так и не дожил до отчетно-перевыборного...
Командир. А вообще, папа, ты на нее внимания не обращай. Она яд приняла и минут через двадцать должна окочуриться.
Дронова встает и уходит.
Комиссар и Командир. Ладно тебе, ну что ты, ей-богу, мы же любя...
Папа. У тебя горькие шутки. Вчера мне показалось, что тебе тяжело, и я понял: я должен стать опорой для тебя. Бросай свою коммерцию! Поедем куда-нибудь в глушь. Станем бакенщиками. Будем зажигать огни на ночной реке. Ведь есть же на свете другая жизнь, можно ведь жить по-другому. Не пить, рано вставать, лечить одичавший заброшенный сад, белить стволы... Я виноват перед тобой, Алеша. Но теперь все изменится. Ведь мне уже пятьдесят, и у меня никого нет, кроме тебя. А знаешь, когда ты родился, был такой противный июньский день, дождь и солнце, я шел по Москве, заходил ко всем и говорил: «У меня сын!»
Комиссар. Тише! Тссс! Слушайте! Ну, слышите?
Явственно слышится стук, как будто что-то прибивают или наоборот – отдирают.
