– Мы все-таки постарались максимально обеспечить их безопасность, – заметил Ковальчик. – Агрегаты защитного поля… дорогая штука и на земле почти бесполезная… но там пригодится. Потом, синтезаторы…

– Аппараты молекулярного синтеза?

– Да. Умеют почти все… кроме превращения одних элементов в другие. Так что… по крайней мере на первое время биологические потребности мы им обеспечим.

– А за остальное отвечаю я…

– Да. За остальное отвечаете вы.

Человек в кресле пошевелился. Рихман взглянул на бегущие по экрану энцефалографа волны и вновь обернулся к Ковальчику.

– Все идет по плану, – сказал он.

– Вот вы говорите, – полюбопытствовал Ковальчик, – что загрузили архивы всякой там классикой…

– Да. И не только классикой. Возможно, им понадобится детская литература. Учебники. Справочники.

– Но ведь если вдуматься… вся классика… даже детская… сплошная апология убийства.

– Да, – согласился Рихман. – Но тут возникает некий парадокс. Они цитируют «Илиаду» и им в голову не приходит, что при этом они наслаждаются чужой жестокостью. Мозг сам справляется с противоречием. Полагаю, просто отметая ненужные сомнения. Слишком абстрактно, чтобы принимать все за чистую монету. Должно быть, со временем они будут полагать, что вся земная история – просто красивая выдумка. Или преувеличение.

Он наклонился над креслом и отключил прибор. Потом ослабил зажимы, и человек в кресле вновь пошевелился, осторожно выскальзывая из-под шлема.

– Добрый день, Командор, – сказал он, увидев Ковальчика.

– Добрый день, Теренс. Как самочувствие?

Тот чуть поморщился.

– В голове гудит…

– Ничего… Это побочный эффект.

 – Вы уверены, что при этом что-то происходит? – спросил Теренс. – Я ничего не замечаю.

Ковальчик вопросительно взглянул на Рихмана. Тот пожал плечами.

– Не жалеете, что вызвались добровольцем, Теренс? – спросил он, обернувшись к испытуемому.

– Что вы, доктор, – сказал Теренс, – это большая честь. Я только сомневаюсь – достоин ли я быть представителем человечества? Я понимаю, я должен стараться… последнее время я много читал… думал… На нас лежит огромная ответственность.

– Мы выбрали лучших, – сказал Ковальчик.

 – Я постараюсь оправдать ваше доверие, Командор. Мы все постараемся. Вчера я перечитывал Тейяра де Шардена… и мне пришло в голову…

– Потом, Теренс, – мягко сказал Ковальчик, – я выслушаю вас позднее.

– Простите, Командор.

Ковальчик пошел прочь, сопровождаемый Рихманом, который еле поспевал за ним. Уже за дверью он обернулся и тихонько сказал:

– Я рад, что не лечу с ними. Это не для меня.

Звездные Люди прибыли в начале весны…

Была глухая ночь, обычная в это время года, но все вокруг осветилось, точно днем, но без теней, так, что было видно каждую сухую травинку, а вдоль горизонта растянулось низкое пламя, точно корчилась огненная змея; потом небо раскололось, выбросив из себя искры, и вновь сомкнулось, и лишь где-то за дальними холмами продолжало пылать багровое зарево. Женщины выли, потому что настал конец света, а мужчины похватали свои копья и выбежали наружу. Я тоже заплакала, и кто-то большой, взрослый, мимоходом наградил меня ощутимой затрещиной. Все высыпали из зимних Домов и смотрели в небо. Наутро мужчины оседлали лошадей и отправились туда, где огонь, пылающий за дальними холмами, на рассвете превратился в неподвижный столб дыма. Они вернулись очень довольными и лошади их были нагружены полезными и нужными вещами – Звездные Люди щедро одарили их. Тогда они еще только начинали строить свой город.

Потом-то вокруг белых летательных снарядов, которые походили на вытащенных из воды рыб, выросли стены – непонятно из чего, но крепкие, высотой в два человеческих роста, и проникнуть за ограду к кораблям стало не так уж легко – Звездные Люди больше не раздавали вещи просто так, а меняли их; когда на еду или скот, но больше на Предметы или Записи, особенно на Записи, так что характер у Хранителя совсем испортился… Я думаю, что в самый первый раз они одарили нас так щедро для того, чтобы мы их не боялись. Мы их и не боялись – никакого вреда от них не было. Их становище огромное, гораздо больше нашего, но сколько их там точно, никто не знал, потому что вся мена шла у ворот, которые сами поднимались и опускались, точно в тех историях, которые малышам рассказывают на ночь. Вроде бы Звездные Люди все больше сидели внутри своих серебристых домов, словно боялись солнечного света, а когда все же выходили наружу, то были одеты в чудну́ю одежду, которая обтягивала их руки и ноги – словно ветер и степная пыль были губительны для их нежной кожи. Может, так оно и есть – кто знает? Мы даже не знали, сколько таких Звездных Становищ в нашем краю – ходили слухи (наверняка их принесли кочевые), что точно такая же история произошла где-то далеко на Западе, где скалы не мягкие, как у нас, и не крошатся под ударами молота. Еще говорят, что там остались настоящие дома, потому что леса там много – почти столько же, сколько камня… О западных землях рассказывают много странных вещей, а про север и того пуще; вроде, зимой там солнце почти не поднимается над горизонтом, а сразу заныривает обратно. Впрочем, там тоже кто-то живет. Везде кто-то живет.

Собственно, вся эта история началась гораздо раньше – когда к нам в Дом пожаловал Хранитель. Он был первым стариком, которого я увидела, и сначала я решила, что он просто урод или чем-то болен – на самом деле Хранители почему-то живут дольше остальных. Отчасти понятно, почему – еды им выдается больше, чем другим людям в возрасте.

– Вот эта, – сказала Дрофа и вытолкнула меня на середину комнаты. Я попробовала было упираться, но она просто ухватила меня своими цепкими костлявыми пальцами за ухо и больно дернула.

Хранитель оглядел меня.

– Она хромает, – сказал он.

– Ну, руки ведь у нее на месте, с Предметами возиться она может. Больше-то она ни на что не годится.

Хранитель осуждающе покачал головой.

– Я предпочел бы мальчика, – сказал он.

– Подходящих мальчиков сейчас нет, – твердо ответила Дрофа.

Он вздохнул, что-то пробормотал, потом громко произнес:

– Ладно.

– Я боюсь, – я опять уперлась, потому что и впрямь боялась пойти за этим страшным человеком.

– А жрать хочешь? – мрачно спросила Дрофа. – Хватит с меня на калеку еду расходовать.

На самом-то деле я вкалывала не меньше остальных. Но она смотрела в будущее – вряд ли нашелся бы такой дурак, который согласился бы выплатить Дому калым за хромоножку.

– Ладно, – сказал Хранитель, – оставь девчонку. Ты ее вконец запугала.

– Ее запугаешь, – пробормотала Дрофа. – Ишь, как смотрит. Того и гляди, укусит…

– Пошли, девочка, – мягко сказал старик. – Не бойся. Никто тебя не обидит.

– Я и не боюсь, – на всякий случай сказала я.

– Тебя как зовут?

– Выпь.

– Это за что же тебя так?

– Крикливая была очень, – сказала Дрофа, – порою так накричится, аж синеет. Ступай, ступай, убоище. И ты ступай, отец. У меня еще дел полно.

Уже потом я узнала, что Хранители живут так долго еще и потому, что их все уважают и побаиваются. Да еще потому, что им не приходится надрываться на полевых работах, под ветром и дождем. Но Дрофа баба склочная, она никого не боялась.

– Суровая у вас старшая, – заметил он, когда мы карабкались вверх по склону.

– Такой ее мама родила, – ответила я. По крутизне мне было ходить трудновато, но я приноровилась. Тем более, сам он шел медленно.

– Это где тебя так угораздило? – спросил он, впрочем, вполне доброжелательно.

– Во время последнего набега, – ответила я. – Но сама-то я плохо помню.

Крики – то испуганные, то яростные; мечущиеся сполохи огня; кто-то проносится мимо – с топотом, с визгом; огромные тела неведомых животных, от которых валит пар, – и багровый туман боли… очень долго – багровый туман боли.