— Тогда что же, — Лобанов вопросительно посмотрел на своего командира, — выключаем эту музыку и…

Прежде чем ответить, Иван Нестерович внимательно посмотрел на контрольные приборы — они ничего не сказали ему, ракетоплан с заданной скоростью мчался вперед. И только гудки сигнализаторов предупреждали об опасности. Однако сигнализаторы тоже ошибались: впереди не было метеоритов, перед машиной расстилалась яркая, многоцветная, но разреженная газовая материя, ничем не грозящая.

— Давай! — коротко бросил Бурдин.

Штурман щелкнул кнопочными рычажками, сигнализаторы умолкли. Он принял у них управление. За управлением работающего двигателя Игорь чувствовал себя спокойно и уверенно, он как бы сливался с машиной и мощь ее ядерных реакций удесятеряла его собственные силы. Глаза штурмана сразу вспыхнули, он весь ожил, расправил плечи.

Ракетоплан снова изменил курс, на этот раз по воле человека. Машина устремилась прямо в оранжевый расходящийся шлейф кометы.

— Посмотрим, каковы внутренности у этого «чуда»! — прокричал штурман, хотя в кабине было совершенно тихо.

А «чудо» становилось все больше. Его уже нельзя было охватить одним взглядом. Только позади ракетоплана по-прежнему зияла чернота.

Серое сияние вокруг ядра усиливалось, напоминая блеск снежной пыли в солнечных лучах. Но голова кометы и ее хвост излучали свой собственный свет! То, что было гипотезой астрономов, теперь предстало перед глазами экипажа «СССР-118»!

Осколок неведомой планеты, частица погибшего где-то мира, кружился вокруг Солнца, захваченный его притяжением. В ядре кометы с помощью спектрального анализа Светлана установила наличие льда, кремнистых пород, железа, никеля… Хвост представлял собой пыль и смесь газов — циана, углерода, азота, окиси углерода. Газы то умеренно, то с бурным взрывом выделялись из ядра. Нагрев лучами Солнца имел здесь ничтожное значение. Скорее всего в комете шел непонятный процесс распада вещества. В то время, как астероиды, крошечные планетки, живут веками, вращаясь на доставшихся им орбитах, кометы умирают, растворяются в пространстве, теряют свою массу с каждым новым оборотом вокруг Солнца. По мере приближения кометы к Солнцу его лучи примут все возрастающее участие в этой разрушительной работе. Начнут обращаться в пар и металлы — железо, никель, алюминий… Давлением солнечных лучей образовавшиеся пары будут развеяны в пространстве, чтобы где-то снова стать материалом для образования новых миров.

Межзвездный газ соединяется в гигантские туманности, которые, уплотняясь, вспыхивают новыми звездами.

В действие пошла вся наблюдательная аппаратура, которой был оснащен ракетоплан. На лице ассистентки все отчетливее проступало недоумение. Если локатор, рассказывая о химическом строении ядра кометы и ее хвоста, доставлял ей уже известные сведения, то с приборами, контролирующими космические излучения, происходило непонятное. В пространстве появились гамма-лучи, словно где-то поблизости начался радиоактивный распад.

До газовой среды оставалось несколько часов полета, но казалось, что машина уже погрузилась в серебряное марево.

Желтые и фиолетовые лучи тянулись вдоль хвоста ракетоплана расходящимися конусами.

Еще более удивительное зрелище представляло собой ядро кометы. Оно сверкало полированным золотом, бесчисленным скоплением алмазов, рубинов, изумрудов, гранями антрацита.

Между глыбами вспыхивали молнии электрических разрядов.

Ядро все дальше уходило из поля зрения.

Усталость взяла свое. Бурдин, Лобанов и Светлана задремали. А когда они открыли глаза, на приборах, контролирующих состояние оболочки, испуганно вздрагивали черные стрелки.

Оболочка нагревалась, чего никак не должно было случиться.

— Странно… — буркнул Иван Нестерович и сдвинул брови.

Светлана взялась за регулятор локатора и тотчас же ее волосы поднялись дыбом. Кончики пальцев начало неприятно покалывать, а в ногах ниже колен появилась непроизвольная нервная судорога.

— Модель дикобраза, — пошутил Игорь, но спутники ответили ему напряженным молчанием.

— Похоже, что мы попали в ионизированную среду, — проговорила Светлана. — Газ очень разрежен, а ионизация необыкновенная.

— Иван Нестерович… — штурман глазами показал на термоэлементы: температура на оболочке ракетоплана быстро повышалась. За десять минут она выросла до двухсот тридцати градусов, чего не случалось даже во время прохождения нижних слоев земной атмосферы. Происходило и непонятное и непредвиденное.

Ракетоплан пересекал хвост кометы. Теперь разноцветное сияние окутывало машину со всех сторон. Снаружи нарастал непонятный шум, напоминающий низвержение огромного водопада…

Бурдин сосредоточенно поглядывал на приборы. Потом он распахнул журнал и с лихорадочной поспешностью стал записывать показания приборов. Только на мгновение подумал он: не повернуть ли в сторону, прочь от этого загадочного места? И тут же все его существо решительно воспротивилось — он был не только командир экипажа, но и исследователь.

Почему нагревалась оболочка машины? Иван Нестерович попробовал провести аналогию с земной атмосферой. Ведь там тоже, начиная с высоты ста километров, идет повышение температуры от пятидесяти градусов ниже нуля до семисот градусов тепла на высоте тысячи километров. Такой резкий переход вызывается ионизацией воздуха вследствие непрерывной бомбежки его протонами и электронами, летящими со стороны Солнца. Однако эти семьсот градусов никак не сказывались на ракетоплане, когда он, возвращаясь из космических рейсов, шел на посадку.

Почему же здесь, в хвосте кометы, более разреженном, нагревается оболочка? Может быть, сказывается скорость движения? Нет, конечно, причина не в этом и едва ли удастся разгадать ее сейчас.

— Светлана Владимировна, — потребовал Бурдин, — не прекращайте наблюдений ни на минуту. Фиксируйте показания приборов.

— Не могу понять, в чем дело, — отозвалась Светлана. — Ионизация становится все сильнее.

Игорь прислушивался к шуму снаружи. Теперь он напоминал штурману не водопад, а гудение трансформатора. Игорь поделился своими наблюдениями с друзьями. Светлана посмотрела на него долгим, пристальным взглядом, что-то прикидывая.

В кабине становилось заметно теплее. Снаружи температура поднялась до пятисот сорока градусов. Оболочка из отличного теплонепроницаемого материала до сих пор ограждала экипаж от действия этой испепеляющей жары.

— Охладитель! — приказал Бурдин.

Игорь нажал кнопку. Прозрачная стена кабины помутнела.

Охлаждающая жидкость заполнила капиллярную систему, не давая перегреваться оболочке ракетоплана.

Электромеры отмечали растущую ионизацию. Собственно, уже не ионизацию, а распад молекул на атомы и полное отщепление электронов от атомов. Газовая среда по-прежнему оставалась чрезвычайно разреженной, но потоки протонов сгущались вокруг металлического тела машины. Вокруг «СССР-118» постепенно закручивался радужный смерч. Температура в кабине перевалила уже за тридцать. Бурдин первым принялся расстегивать ворот комбинезона.

— Не понимаю, — пробормотала Светлана, виновато поглядывая на конструктора, будто это она виновата в нагреве ракетоплана, — ничего не понимаю. Вокруг нас какая-то электрическая буря. Но что ее вызвало?

— И не была ли она уже до нашего появления? — добавил Бурдин.

— В меньшей степени, но уже существовала, а мы появились тут в качестве железного сердечника.

Машина гудела, словно негодуя на вертящийся вокруг нее вихрь. В шуме терялись звуки голосов. Становилось все жарче.

Стрелки термоэлементов медленно, но непрерывно ползли по шкале. На наружной поверхности ракетоплана температура достигла восьмисот градусов и продолжала повышаться. Охладитель ограждал кабину, защищая людей от опасности изжариться живьем. Однако Бурдин со злостью думал о том, что не предусмотрел длительной работы охлаждающей системы. Расчет велся только для посадки на Землю, для преодоления слоя земной атмосферы, ничтожного в сравнении с толщей хвоста кометы.