– Известно, что террористы совершают террористические акты потому, что у них нет армии для того, чтобы вести войну. Говоря о вылазках смертников, подтверждаете ли вы тем самым, что у Украины нет армии?

– Слышь… вот ты интересная какая… Чечня – вот такая маленькая. Какая у нее полноценная сила воевать против России? И такая же Украина – разодранная на куски вашими же технологиями. Технологиями Путина на данный момент… Просто меня удивляют твои вопросы. Я не привык к такому.

– А к чему ты привык?

– К взаимопониманию.

– У нас не может быть взаимопонимания. Я – журналист. Моя работа – задавать вопросы. Я обещала тебе, что не перевру ни одного твоего слова, но я не обещала, что буду задавать вопросы, которые тебе будут приятны. Мой следующий вопрос – почему Майдан не расходится?

– Вообще-то, у нас война, если ты не знала. Вы на нас напали.

– Но речь идет о Крыме. А мы – в Киеве.

– Я тебе объясню. Вот именно этого Путин от нас и ждет. Для того он и создает такую нервозную обстановку, чтобы мы поехали туда и всем объявили бы – бандеровцы приехали. Скажи, я похож на бандеровца? Хотя я к Бандере хорошо отношусь.

– Почему?

– Я не вижу ничего плохого в человеке, который хотел для своей страны свободы. Но с детства нам вбивали в голову, что он – какой-то немецкий прихвостень.

– И как ты эту вбитую информацию выбил?

– Просто разобравшись немножко. Тут не надо много копать. Разобрался, как ваши энкавэдисты заходили переодетыми в села и расстреливали. Об этом рассказывают очевидцы.

– Скажи, пожалуйста, как ты думаешь, свободы надо добиваться любой ценой?

– М‑м‑м… всегда должен преобладать разум. И в наших действиях на Майдане это было очевидно. Мы до последнего старались не допустить кровопролития. Самооборона всегда вставала живым щитом между людьми и «Беркутом». Мы постоянно старались не дать возникнуть каким-то конфликтам.

– Все боестолкновения происходили без оружия?

– Абсолютно. Нас расстреливали за нашими картонными щитами.

– Сейчас многие молодые ребята ходят по периметру Майдана в камуфляжной одежде, масках. Это – такая мальчиковская игра?

– Объясняю. Эту камуфляжную одежду нам выдали уже после боевых действий. То есть этой мальчиковской игры до того не было. Люди ходили – кто в чем, кто как. Да, сотникам выдавали одежду.

– И ты легко откажешься от своей? От своего бронежилета?

– Поверь, я с огромным удовольствием откажусь. Я ненавижу носить бронежилет на себе. Зачем он мне? Я хочу мира. Я спокойный человек. Тут все в основном такие. Никто не хочет войны. Правда. Поверь мне.

– На днях я видела, как по Майдану вели взятого в плен человека, которого называли «титушкой». Его вели люди из сотни. Ты считаешь нормальным избиение этих людей – титушек?

– Не считаю нормальным.

– Считаешь ли ты нормальным то, что какого-то пойманного вора так же показательно водят по Майдану?

– Ну а что делать, если милиция бездействует? Если ее практически нет?

– Мой вопрос состоял в следующем – считаешь ли ты нормальным унижать человека, независимо от того, виноват он или нет?

– А где там агрессия? Разве это агрессия – связать ему руки и провести, показать, что он – вор? Никто его не бил и никто не обижал.

– В подобной ситуации ты сам…

– Ты хочешь, чтобы я себя представил на месте вора?!

– Необязательно вора. При желании вину найти несложно. Допустим, тебя в чем-то обвинили. Ты предпочтешь, чтобы тебя выставили на всеобщее обозрение или все же быть избитым?

– …Знаешь… я считаю, что для того, кто ворует, то, что его проводят по Майдану, – это просто счастье. За то, что он ворует, государство должно дать ему от трех до пяти лет. Спроси у любого вора, что предпочитает он. Я уверен, он выберет, чтобы его провели по Майдану и отпустили.

– Как ты думаешь, люди, которые исполняют это наказание, они не меняются внутренне?

– Думаю, нет. А что их может поменять? У нас здесь три месяца было государство. Здесь действует сухой закон. Мы боролись с режимом и продолжаем это делать. Непосредственно моя сотня все это время отвечала за безопасность. В нашей компетенции было заниматься пьяными и крадунами. Мы ловили тут и гопников.

– Гопники – это кто?

– Те, кто с нашими атрибутами нападал на людей под видом самообороны. Под видом, что они нападают на титушку. Отбирали телефон, деньги. Мы их ловили и таким образом охраняли порядок. И мы выводили их на сцену, показывали всем людям.

– Зачем?

– Чтобы они больше так не делали. А что нам делать? Мы не можем их бить, не можем посадить их в тюрьму. Нам важно было показать – люди, здесь так не делайте, если хотите, идите за Майдан, и делайте там. А если ты говоришь о титушках, которых кто-то не сдержался и ударил… Поверь, мы столько титушек отпустили. А мне задавали вопросы – зачем отпускаешь, почему? Они ведь когда ловили наших, реально избивали, издевались так, что просто караул. Делали вещи такие, про которые даже вслух не хочется говорить. У нас поймали одного сотника, мне позвонили с его телефона и такое мне говорили… что даже невозможно было слушать. Они – отморозки. Прос-сто отморозки. Бывшие уголовники. Те, которые вместе с этими «беркутами»… Им раздавали травматическое оружие, да… т… т… т‑т‑т… т‑ты представить себе не можешь, какие это кошмарные люди. «Беркут» хоть что-то может оправдать – у них устав, у них приказ. А эти – чистые моральные уроды и негодяи.

– Тебе не сложно руководить сотней?

– По-разному бывает. Как людям объяснить, что, находясь здесь долгое время, надо держать себя в руках? Что здесь нельзя многих вещей, которые можно за Майданом. Но обычно у людей высокое самосознание. Люди у нас – нереальные. Восемнадцатого-девятнадцатого числа, когда у меня уже не было сил, я отдал свой бронежилет и каску, а сам отправлял группы. Я видел, как наши люди разливали чай, носили дрова, выбивали брусчатку, чтобы откидываться от «беркутов». Передавали ее цепочкой. Это надо было просто видеть.

– Почему ты раньше не замечал у людей тех качеств, которые были проявлены сейчас на Майдане?

– Я уверен, что они и раньше были.

– Самый тяжелый день для тебя на Майдане?

– Каждый день по-своему тяжел.

– Но не сегодняшний?

– Нет, сегодня день не тяжелый. Вчера был морально тяжелый день. Потому что ваши войска зашли в Крым. Я хочу, чтобы российские мужчины почувствовали то же самое, что сейчас чувствуем мы. А почувствуют они это, только когда на их землю придут, и скажут что она – наша. И флаг воткнут какой-нибудь китайский. Будет у вас такое, вот посмотрите. Жизнь – это бумеранг. Если вы думаете, что вы – огромная страна и непобедимая, то вы заблуждаетесь. Вы сейчас весь мир против себя озлобили. Я вам этого не желаю. Но так будет. И вот когда к вам придут и начнут ставить флаги китайские…

– Давай уточним – к кому к нам?

– К России.

– А как ты себе Россию представляешь? К кому конкретно придут? В Москву, на Дальний Восток?

– До Москвы дойти тяжело. В Москве, я думаю, ваши люди когда-нибудь соберутся и воткнут Путину флаг в одно место. А куда в России… Да куда угодно. Если бы я был россиянином, и китайцы зашли бы на Дальний Восток, для меня не было бы значения – Москва это или не Москва. Когда приходят на твою землю и какой-то двадцатипятилетний русский из Москвы залазит в Харькове и ставит русский флаг – это оскорбительно. Это просто… п‑плевок в душу каждому украинскому мужчине, каждому патриоту Украины, каждому нормальному человеку, который хочет жить спокойно и разбираться в своих внутренних делах сам. Понимаете? Сейчас я свои чувства не могу передать. Они – омерзительны. При том, что от вас – россиян, – которые называли себя нашими старшими братьями… Оставьте нас в покое, а? Дайте нам жить! И не надо нам газа вашего! Я вам говорю – отстаньте! Я буду сухари есть. Отстаньте только.

– А по факту все ли украинцы хотят сухари есть и сидеть без газа?

– …вот я вам говорю – отстаньте. Не давайте нам газа, вообще ничего. Потому что нам слишком дорого обходится ваша помощь.