Вылетели рано. Впереди три промежуточные посадки с дозаправкой. Первая посадка — в пров. Цзянси, аэродром Цзиань.
Девушки и парни с приветливыми лицами южан приветствовали нас русскими революционными песнями, заботились о пас, старались предупреждать паши желания, но мы спешили. За правка окончена — и в путь. Придерживаясь русла р. Ганьцзян, пробивавшейся сквозь Южно-Китайские горы на север, мы летели к ее истокам на юг. Последний этап. Пересекаем 30-ю параллель.
Тропик Рака. Впереди Гуанчжоу — колыбель китайской революции. Взгляд влево. Восточный пригород Гуанчжоу. Вдали, в пурпурных лучах заходящего солнца, — зеленый холм с сооружением на вершине. Постройка с приподнятой по углам кровлей одновременно напоминала и мавзолей и пагоду. Это Хуанхуаган (Холм желтых цветов). Там погребены 72 из 130 «отчаянных» — героев апрельского вооруженного восстания 1911 г.[47].
Мысль невольно переносится к берегам Янцзы, где эти же лучи озаряют пурпурные холмы у Нанкина, где высится мавзолей Сунь Ятсена и 600 ступеней к нему.
Солнце упало па горизонт. День угасал. Быстро сгущались сумерки. Вот и Гуанчжоу.
Садились почти в темноте. По аэродрому разбросаны большие толстые трубы — строители прокладывали дренаж. Все самолеты сели. Китайские и русские летчики стояли группой, ожидая автобуса. Луна еще не взошла. Темнота обратилась в черноту, как это бывает перед восходом лупы. Пряный воздух тропиков густ и напоен ароматами. Тихо переговаривались. Благовещеаский, командир группы «ласточек», чертыхался.
— Чертовы аэродромщики! Понакидали по всему полю труб. Чуть не обломал ноги своей «ласточке» на посадке. Хорошо, рассмотрел в самый последний момент.
Закуривали из общей кем-то предложенной круглой банки, похожей на консервную, сигареты немецкой фабрики в Китае «Гольден тигер» («Золотой тигр»). Я потянулся третьим к зажженпой спичке. Стоявший рядом летчик-китаец сильно дунул на пламя и вполне серьезно добавил:
— Пухо (нехорошо).
Переводчик объяснил: «Дурная примета — прикуривать третьим. Убьют».
Как живучи суеверия! Это обошло все континенты земного шара. Из прошлого века из Южной Африки, от тропика Козерога, пришло в Гуанчжоу, к тропику Рака.
Трансвааль, Трансвааль-страна моя,
Ты вся горишь в огне, —
слова песни, обошедшей тогда весь мир. Героическая борьба буров против колонизаторов-англичан. Ночные снайперы-буры. Спичка зажжена, первый англичанин прикуривает — бур поднял винтовку, второй прикуривает — бур целится, третий — бур выстрелил.
Подошел автобус. Уехали ужинать, отдыхать.
Часа четыре спустя раздался вой сирены. В прозрачном колдовском свете полной луны на небе появились мрачные тени бомбардировщиков. На аэродром посыпалась бомбы.
Пока истребители добрались до Гуанчжоу, агентурная разведка японцев уже сработала. Наш удар противник решил предупредить ночным ударом по аэродрому. Потери от этого налета были незначительны: повреждена одна «ласточка» да несколько осколков пробило обшивку плоскостей моего «чижа». Он не вы шел из строя. Воронки от бомб расторопные рабочие задела ли тут же.
Утром следующего дня, в предрассветных сумерках, подвесив 25-килограммовые бомбы, мы взлетели и взяли курс па Ломынь. Японцы захватили маленький китайский островок вблизи Аомыня, посадили там свою авиацию и оттуда производили налеты на Гуанчжоу. Через полчаса подходим к цели. Под нами Южно-Китайское море. Хорошо видно побережье Тихого океана. Весь торговый флот, включая джонки и сампаны, сбился в нейтральном порту Аомыня, отнятом у китайцев Португалией еще в 1517 г.
У островка — нашей цели — на рейде стоял японский крейсер и непрерывно посылал снаряд за снарядом навстречу приближавшейся группе самолетов.
Перестроились в правый «пеленг»[48], и один за другим в пике — в атаку по аэродрому. Но целей не было. Аэродром пуст. Японцы вывели самолеты из-под удара на Тайвань. Зато зенитный обстрел был жесток. Аэродром вытянулся с юго-запада на северо-восток в распадке между двумя хребтами; с этих гор японцы вели огонь по атакующим самолетам. На втором заходе бросили свои бомбы на крейсер. Но что сделаешь этой стальной коробке 25-килограммовыми бомбами?! Обстрелял мотоциклиста, мчавшегося по летному полю.
Делать здесь было нечего. Пошли домой.
Японцы притихли. Налетов в эти дни на Гуанчжоу не предпринимали. Тревожило теперь другое: что в Ханькоу? Что в Напьчане? Долго засиживаться здесь нельзя. Оставили часть сил на усиление ПВО и тем же путем возвратились в Наньчан, да аэродром базирования.
…Противник ценой больших потерь упорно продвигался к сердцу Центрального Китая — Уханю с двух направлений: с севера вдоль Пекин-Ханькоуской железной дороги и с востока вверх по Янцзы от» Нанкина.
Японцы подходили к восточному берегу оз. Поянху. Пал Цзюцзян — родина китайского фарфора. Воздушные бои становились более частыми, продолжительными, ожесточенными. Противник расширял и приближал к линии фронта аэродромную сеть. С отходом войск сеть наших постов ВНОС сокращалась. Сокращалось и время с момента оповещения до вылета по тревоге. Радиолокационного наблюдения, обнаружения тогда не было и в помине. Летчики были заняты утомительным дежурством, находились в готовности номер один, сидя в самолетах под палящими лучами июльского солнца и прикрывая головы планшетами.
В годовщину начала войны, 7 июля, мы попали в тяжелые условия боя. Накануне мой ведущий Костя Опасов возвратился из Ханькоу. Ему поставили новый мотор и крупнокалиберный пулемет «Кольт» в придачу к четырем ПВ-1[49],
— Ну теперь дам я им прикурить!
Он был жизнерадостен и весел, как всегда, наш «рикша». Во второй половине дня после обеда в кабине от жары клонило ко сну. И вдруг дремоту смахнуло, как утренний туман. Выла сирена. На командной вышке взвились разом все сигналы: и на готовность, и на запуск моторов, и на вылет. Оглянулся назад. Далеко-далеко в мареве нагретого воздуха на востоке угадывались черточки большой группы бомбардировщиков. Взлета ли все почти одновременно на пересекающихся курсах — и «катюши», и «ласточки», и «чижи». Наш левый — Женя Владимиров замешкался со взлетом: сразу не заработал мотор.
Сбор на первом развороте получился растянутым. Взгляд вправо, на аэродром. Густой черный столб дыма вонзался в небо: попадание в бензохранилище. Японские бомбардировщики уходили от аэродрома по р. Наньцзяп к оз. Поянху. Группа «ласточек» гналась за ними справа. Костя Опасов во всю мощь нового мотора стремился тоже догнать противника, постепенно отрываясь от меня.
Вот воды обширного, до самой Янцзы, оз. Поянху. Уже идет свалка. Вышел из строя один, другой японец. Крутой спиралью снижается третий. Его добивают две «ласточки» и «чиж». Скорее угадываю, чем опознаю: это Костя. Бомбардировщики на повышенной скорости уходят на свою территорию. Дальнейшее пре следование теряет смысл.
…Нет! Это не все! Не могли бомбардировщики прийти без истребителей. Где же они?
Навстречу, из боя, — одинокая «ласточка». Глубокие покачивания с крыла па крыло, и она становится справа, уравнивая скорости. Борис Бородай. Идем к аэродрому парой. А вот еще и «чиж». Этот без приглашения пристроился слева — Соловьев. Теперь уже лучше, чем одному. Звеном поднимаемся повыше — на 4500 м. Глаза ищут по всей небесной сфере. Голова как на шарнире. Есть!
Слева впереди, значительно ниже нас, несколько японских истребителей гоняли двух «чижей». Один самолет горел и пылающим факелом шел к земле. Установить его принадлежность было невозможно. Наклонив самолет в сторону, показал ведомым намерение атаковать. Солнце справа. В пике. Засвистел ветер, запели стальные расчалки между плоскостями, как туго натянутые струны. Скоростная «ласточка» обогнала меня па пикировании, и уже Борис зажег японца с первой внезапной атаки. Нас заметили. Два японских самолета догоняли меня на предельном угле набора, когда самолет еще способен набирать высоту.
