То проходила Черкесская конная дивизия Кубанской области, которую мы наблюдали небезынтересно, как наших ближайших кунаков, силою около 3 тысяч коней.

За дивизией, на почтительной дистанции, показалась новая группа конных черкесов до сотни человек. Впереди нее величаво, на высоком холеном коне темно-гнедой масти, шел начальник дивизии генерал Су-лан Келеч-Гирей. По бокам его следовали пожилые черкесы. У некоторых бороды окрашены хной в ярко-огненный цвет, как знак богатства и почета. Лица у большинства очень серьезные и даже суровые. У всех винтовки на одном погонном ремне правого плеча, дулами вниз, в любой момент готовые к выстрелу, так как они со священной бережливостью сопровождают своего боевого и духовного Вождя. Все они в бурках, и только один генерал Султан Келеч-Гирей был в темно-серой черкеске на черном бешмете.

Кавказская гордость, видимо, не позволяла ему прятаться от дождя и холода перед своими черкесами. На нем не было даже и башлыка.

Черкесская конная дивизия из-под Ставрополя отступала через Армавир. У станицы Келермесской у нее произошел неудачный бой с красной конницей. Теперь она отходила на Туапсе.

На второй день 1-му Аабинскому полку приказано спешно пройти Гойтхский перевал к станции Индюк, отбросить «зеленых» на север, занять Лысую гору на новом перевале и там переночевать. На следующий день спуститься вниз на север и занять село Садовое, находящееся на Войсковой территории, чем и будет закрыт доступ «зеленым» в Туапсинский район.

За инструкциями меня вызвал генерал Науменко. Я нашел его на железнодорожном полотне, далеко внизу от станции Гойтх. Вдвоем с командиром 4-го Кубанского корпуса генералом Писаревым они медленно прогуливались около полотна, о чем-то говорили и были очень серьезны, даже мрачны. Здесь я впервые познакомился с генералом Писаревым и узнал, что он донской казак. Одет он был в длинную офицерскую шинель защитного цвета, в фуражке и без оружия.

Подходя к ним, я увидел перевернутый товарный вагон с высоким чугунным коробом, приспособленным для перевозки угля. Он весь был изрешечен пулями. Меня это удивило. После получения инструкций я спросил генерала Науменко — что это значит... и почему вагон не только что перевернут, но и весь изрешечен пулями? И услышал:

— Это генерал Шкуро пробивал путь для армии от «зеленых», которые, к нашему подходу, заняли всю Черноморскую губернию и даже станицу Хадыженскую.

Сообщение генерала Науменко было настолько неожиданным для меня, что я как бы не понял всей жути, что тыл армии находится в руках противника, почему наивно и с удивлением спросил: ■

— А как же путь в Грузию?.. Значит, он закрыт?.. И значит, продовольственные базы с фуражом и продуктами для войск в Туапсе и Сочи находятся в руках «зеленых»?

Генерал Науменко печально улыбнулся и скорбно, тихо ответил:

— Ну конечно, все это в руках «зеленых», да и никаких фуражных и продуктовых баз там не было. Но генерал Шкуро уже занял Туапсе и продвигается в Сочи, — все так же тихо, печально закончил он то, чего не знали не только казачья масса, но и мы, командиры полков.

Это было в половине дня. Выступить полку было приказано спешно, чтобы к ночи достигнуть Лысой горы и обеспечить отступающим войс^ кам путь к Туапсе. Для этого полку надо пересечь Кавказский хребет в двух местах — от Гойтха до Индюка и вторично — от Индюка на север, до Лысой горы.

Экспедиция эта оказалась очень тяжелой, но интересной, как и успешной. Главное же — полк нашел там, в селе Садовом, и фураж, и продовольствие для лошадей и людей на несколько дней. Но за это 1-й Лабинский полк заплатил гибелью одного офицера и одного казака.

ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ

На станции Индюк. Хорунжий Меремьянин 1-й

12 марта частями 1-го Кубанского корпуса генерала Шифнер-Мар-кевича был занят Туапсе, и, преследуя «зеленых», корпус двинулся на юг, к Сочи, для очигцения всей Черноморской губернии — нашего общего пути в Грузию.

14 марта, с утра и до вечера, двигаясь к Туапсе, через Гойтхский перевал прошли 4-й Донской конный корпус и Черкесская конная дивизия. Охранять подступы к этому перевалу с востока оставались: правительственный отряд Кубанского Войска силою до 5 тысяч штыков под командой генерала Морозова, 3-я Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева и за ними, у самого перевала, — 2-й Кубанский корпус генерала Науменко.

В правительственный отряд входили: Кубанское Алексеевское и Софийское военные училища, Кубанский учебный конный дивизион, Кубанский учебный пластунский батальон, Кубанская учебная батарея, сотни учащейся молодежи из средних учебных заведений Екатеринодара, Атаманский конный полк (о последнем будет написано потом — как он образовался), Технические части, разные нестроевые команды — то есть весь казачий гарнизон Екатеринодара.

В горах этот отряд назывался почему-то «Пластунский корпус генерала Морозова».

1-й Лабинский полк выступил. Через Гойтхский перевал идет шоссированная дорога Майкоп—Туапсе — единственная на Кубани. Перевалив его и спустившись вниз, полк остановился на малый привал у станции Индюк, от которой и отходила дорога на север, к селу Садовому. У маленькой железнодорожной станции никаких частных построек. За нею, к югу, — глубокое ущелье, а за последним, высоким, голым, мрачным шпилем, — гора Индюк.

Кто-то доложил, что в станционной постройке беспомощно лежит наш тяжело раненный 25 февраля под хутором Лосевом хорунжий Меремьянин 1-й, командир 6-й сотни.

Он был любим в полку. Почти со всеми офицерами иду к нему. На голом диванчике, под одеялом, лежит этот очень приятный молодой офицер. Возле него молоденькая жена, совершенно простая казачка, маленького роста, одетая по-станичному — в теплой широкой кофте и в широких юбках. Она вся поглощена горем и заботою о своем муже.

Увидев нас, Меремьянин просиял.

— Здравия желаю, господин полковник, — слабым голосом произнес он первым, а жена его, узнав, кто я, заплакала.

Они добрались сюда из своей Константиновской станицы собственными силами, но здесь раненый никому не нужен. Проходящие поезда не берут его, «как тяжелую ношу». У него шрапнельным разрывом поврежден позвонок, и он не может даже сидеть и только лежит — так рассказал он о себе.

Возмущенный — телефонирую генералу Науменко на станцию Гойтх и взываю к его власти:

— Немедленно же дать распоряжение проходящим поездным составам увезти этого доблестного офицера в Туапсе и дальше в Крым.

Науменко искренне обещал сделать все, что возможно в его власти, и Меремьянин, действительно, скоро был перевезен в Туапсе и потом в Крым. Одновременно я проявляю все свое внимание к раненому, успокаиваю его и жену. Приказываю полковому казаначею выдать ему жалованье и подъемные деньги за 2 месяца вперед, согласно приказу главнокомандующего генерала Деникина. И вижу, как на лице милой сестры-казачки, сквозь уставшие заплаканные глаза, появилась мягкая благодарственная улыбка простой и неискушенной станичной женщины, почти подростка.

Распрощавшись с этой несчастной семейной парой, полк повернул круто на север и по снежной дороге в лесу направился на перевал у Лысой горы.

За границей узнал от станичников хорунжего Меремьянина, что он очень скоро умер в Крыму; жена родила там же сына. Дальнейшая судьба ее неизвестна. Так, по-разному, гибли тогда казаки.

На Лысой горе. «Зеленый»

Полк идет пока без дозоров. Пройдя, может быть, 200 шагов от станции Индюк, вижу: в стороне от дороги лежит казак в черном бешмете, раскинув ноги, лицом вниз, в снег. Посылаю ординарца узнать — в чем дело?

— Казак убит, — докладывает вернувшийся.

«Откуда это?.. Кем мог быть убит казак так близко от станции Индюк?» — думаю.

С врачом рысью подошел к нему. Ординарец перевернул тело вверх лицом. Убитому 35—40 лет. Черная густая подстриженная борода. Крови на нем нет. Врач тут же констатировал, что он не убит, а чем-то оглушен. Нашатырным спиртом доктор оживил его. Он оказался казаком 2-го Лабинского полка, был на фуражировке, здесь его схватили «зеленые», хотели увести с собой, но он отказался, и тогда они ударили его чем-то тяжелым по голове. Он потерял сознание и после этого ничего не помнит.