И, чуть замявшись, он глянул на свой Георгиевский темляк на шашке.
— Дайте ножницы! — громко крикнул он внутрь комнаты.
Казак принес ножницы от хозяйки. И генерал Науменко, командир
корпуса, сам лично вырезает часть ленточки из своего Георгиевского темляка, продевает ее в ушко и сам лично прикалывает Георгиевский крест на твердую кожу полушубка Диденко, с ног до головы обрызганного грязью в сегодняшней скачке 1-го Лабинского полка и красной конницы, в преследовании ее на протяжении «в оба конца» около 20 верст.
— Покорно благодарю, Ваше превосходительство! — все так же спокойным голосом и с полным достоинством старого служилого казака отвечает штаб-трубач Василий Диденко.
Жест генерала Науменко был замечательный.
Мы в комнате. Скоро будет полночь. Генерал Науменко подписывает приказ по корпусу, передает его мне и просит тут же прочитать. И я читаю: «Полковник Кравченко выезжает в отпуск на неопределенное время. Во временное командование 2-й Кубанской казачьей дивизией вступить командиру 1-го Аабинского полка, полковнику Елисееву».
После некоторых указаний начальство отпускает меня, дав ординарца показать, где разместился штаб нашей дивизии.
На улице темь непроглядная и грязь непролазная. Зову к себе Диденко ехать рядом и говорю ему:
— Ну поздравляю тебя, Василий. Я рад за тебя.
— Покорно благодарю, Федор Иванович. Я знаю, что все это Вы сделали, но как вспомнишь, что чуть был не расстрелян, и ни за что, да еще своими же казаками, аж плакать хочется, — отвечает он.
Я его успокаиваю и говорю, что теперь все окончено. Он вновь благодарит и просит разрешения «осадить своего коня назад». Я понял, что ему легче и приятнее молча, и одному, созерцать настроение своей души и мыслить о том, что с ним случилось в эти немногие дни.
Я здесь закончу повествование о дальнейшей судьбе, столь трагичной в эти дни и потом, штаб-трубача Василия Диденко.
Со мной он отступал до самого побережья Черного моря, состоя и штаб-трубачом, и одновременно конным вестовым. Там он заболел тифом. Где-то увидел его больного на подводе. На мое приветствие он посмотрел в мою сторону блуждающими глазами и, видимо, не узнал меня. Худой, небритый — он был жалок видом. В таком состоянии он остался с капитулировавшей Кубанской армией и вернулся в свою станицу, работал и был убит в степи «неизвестными». Его подвода с двумя лошадьми не вернулась домой, и много дней спустя недалеко от дороги, в подсолнечниках, нашли его труп, привлекший к себе проезжего разложившимся тленным зловонием. Так рассказал мне казак-станичник «новой эмиграции».
Была полночь, но в штабе дивизии еще не спали. Мой старый друг полковник Кравченко был смущен, но нисколько не печалился своим отстранением от должности. Он осознал и признался, что тогда «не сообразил», что надо было атаковать красных в хвост и во фланг. И пожаловался мне по-дружески, что «генерал Науменко здорово распек его», что и было резонно. Он завтра выезжает в свою Гиагинскую станицу Майкопского отдела «отдохнуть», а когда вернется в свой 1-й Кубанский полк — не знает.
Начальник штаба дивизии переписал приказ по корпусу о новом назначении. Вторым параграфом приказа по дивизии были указаны пункты, которые должна занять дивизия «на случай тревоги».
Подписав этот приказ, чем фиксировал свое вступление во временное командование 2-й Кубанской казачьей дивизией, распрощался с А.И. Кравченко и ночевать выехал в свой полк, чтобы не смущать предшественника. Завтра рано утром он выезжает «домой».
Окрыленные успехами, мы и не предполагали, что завтра красные вновь перейдут в решительное наступление на станицу Дмитриевскую и 1-й Лабинский полк своей конной атакой на глазах всего штаба корпуса полностью пленит всю пехоту красных.
ТЕТРАДЬ ТРЕТЬЯ
Командиры 1-го и 2-го Кубанских полков
Оба они были «временные». 1-м командовал войсковой старшина Степан Фомич Сердюк104, а 2-м — войсковой старшина Назарий Савченко105. Оба поступили в Оренбургское казачье военное училище в 1911 году и окончили курс вместе со мной в 1913 году.
По своим натурам они были люди глубоко штатские, но военная муштра переменила их характеры. Оба были способные, учились отлично, но военный строй и военная выправка у них были посредственные. Маленький ростом, кругленький, с черными усиками, Сердюк в строю был на левом фланге 4-го взвода, а рослый, усатый Савченко — на правом фланге 2-го взвода. Несмотря на эту разность, они очень дружили между собой, как дружили и с двумя сверстниками, екатеринодарцами Алешей Булавиновым106 и Сережей Боровиком107. По этой дружбе Савченко, Сердюк и Булавинов по окончании училища вышли в 1-й Кубанский полк, стоявший в селении Каракурт, восточнее Сарыкамыша, Карсской области. Боровик, окончивший училище портупей-юнкером, вышел в 1-й Хоперский полк, потом перевелся в 1-й Екатеринодарский, но войну провел в 3-м Екатеринодарском полку.
По мобилизации 1914 года все трое — Савченко, Сердюк и Булавинов — были откомандированы в Войско, назначены в третьеочередной Кубанский полк, который был отправлен в Персию, где и провели всю войну. По отзывам сослуживцев, все они оказались отличными офицерами.
Был февраль месяц 1918 года. В Войске официально еще существовала казачья власть, но узловые станции Армавир, Кавказская и Тихорецкая были захвачены 39-й пехотной дивизией, прибывшей с Кавказского фронта, и в этих пунктах власть перешла к военно-революционным трибуналам, которые терроризировали население, разоружали Кубанские части, возвращавшиеся с Турецкого фронта, арестовывали их офицеров, судили и очень многих расстреляли.
Вообще, эти военно-революционные трибуналы вылавливали всех проезжавших офицеров, но не многих отпускали. О них я уже писал.
И вот в снежную вьюгу, в полночь, кто-то решительно, требовательно постучал в наши ворота. Кавказская отдельская станица, где мучительно функционировало управление отдела с Атаманом полковником Репниковым, фактически находилась под страхом этого революционного трибунала в хуторе Романовском, который отрезал нас от всякого сообщения с Екатеринодаром.
На стук вышел отец. Перед ним стояли два типичных тогда красноармейца в солдатских шинелях, в «репаных» шапках, запорошенных снегом.
— Здесь ли живет Ф.И. Елисеев? — спросил маленький из них.
— А вы-то кто? — задал встречный вопрос непрошеным гостям, да еще в полночь, отец.
— Не бойтесь, папаша, мы его друзья, разбудите Федю, пусть он выйдет, тогда узнает нас, — отвечает все тот же «красногвардеец» маленького роста.
Отец разбудил меня, я вышел на парадное крыльцо и в этих небритых людях узнал Савченко и Сердюка. Не расспрашивая, немедленно же впустил в дом, разбудил всю семью. И непривычно было видеть в нашем доме моих друзей-сверстников в столь странном и неприятном одеянии. Но семья поняла, что это наши кубанские офицеры, «друзья их Феди», и сердца их открылись в казачью ласковость и откровенность.
Помылись, почистились и сели за стол. И рассказали они, что из станицы Ново-Александровской108, где окончили существование их сотни, нарядившись красногвардейцами, ехали в поезде в Екатеринодар. На пересадочной станции Кавказская их арестовали, признав в них переодетых офицеров. Солдат сопровождал их в тюрьму, но находчивость, остроумие, юмор и черноморская речь Сердюка «внушили» конвоиру, что они не офицеры, а демобилизованные солдаты, и он, поверив, отпустил их «на совесть».
«Куда бежать после этого?» — думали они. И вспомнили, что я казак станицы Кавказской, и за 7 верст назад пришли ко мне.
Переждав сутки, отец уговорил знакомого кучера Прошку, рыжебородого старого солдата, отвезти их кружным путем к станице Казанской. Аихой извозчик, влюбленный в свою профессию, согласился. Он уже не раз спасал офицеров. И они уехали. И вот теперь, ровно через два года, прибыв во 2-ю Кубанскую дивизию, встретил их в штаб-офицерских чинах и временными командирами полков. Это было очень приятно. Приятно было еще тем, что в роковые дни Кубани мои сверстники находились в строю.
