Морозов спокойно выдвинулся вперед и назвал себя. Командир красного Запасного полка вежливо козырнул ему, но руки не подал и сказал нам всем (повторяю почти дословно):
— Вас прикомандировали к моему полку. Очень приятно. Я для вас сделаю все, что возможно в моих силах. Прошу вас смотреть на нас не как на своих врагов, а как на своих равных былых соратников. Лично я — подполковник старой армии, и весь мой «комсостав» — также бывшие офицеры, за исключением двух. Но никого среди нас коммунистов нет, — с улыбкой закончил он.
— А теперь — познакомимся по-частному, — добавил он и подал руку Морозову.
Все его офицеры немедленно же разбрелись по нашей толпе, закидывая нас вопросами.
Они очень мало знают о нашей борьбе против Красной армии. Все они были тогда в этом же Запасном полку, все местные жители. Сам командир полка еще при Императоре был помощником командира этого полка, а потом назначен красными командиром. Он местный небогатый помещик. Часть имения власть оставила ему в пользование, так как он, с тремя своими друзьями-офицерами, обещал устроить коммунальное хозяйство. Они открыто острят над двумя офицерами «красной формации», но подчеркивают, что те «парни славные». Эти два красных офицера, краснея, оправдываются и жалеют, что их возраст не позволил им быть настоящими офицерами раньше. Такое признание и поведение офицеров нас приятно удивило.
Командир полка — высокий, стройный блондин лет сорока пяти. Он так учтиво разговаривал с генералом Морозовым, что, если бы это происходило в комнате и глаз на глаз, думаю, величал бы его «ваше превосходительство» .
При нас он вызвал офицера, заведующего казармами, и приказал выдать каждому из нас новые чехлы для матрацев и подушек, постельное белье, медные котелки и отвести совершенно изолированную от красноармейцев казарму. Пожелав нам «наиудобнейше устроиться здесь у них», козырнул всем и со своими офицерами покинул нас.
Старое видение
Через Костромку, по низкому настилу деревянного моста, идем в Ипатьевский монастырь. В храм вошли молча, с глубоким душевным волнением. Мы благоговейно ступали своими ногами в запыленных и сильно потрепанных сапогах и чевяках по тем местам, где ступали царственные ноги всех Российских Царей и Императоров. Я не был никогда мистиком, но здесь почувствовал себя маленьким человеком, который вступил в самое Святая Святых. Думаю, это почувствовали и те, кто был со мною тогда, — командир 1-го Кавказского полка, полковник Хоменко и его два помощника, войсковые старшины Храмов и старший брат Андрей.
Храм был пуст. В нем, кажется, рке не отправляли церковную слрк-бу. Но кое-где, над ликами Святых Угодников, теплились одинокие свечи. К ним прибавили и мы свои четыре казачьих свечи, так памятные в своей печали и вере в Бога.
Мы постояли, посмотрели на все иконы, перекрестились и тихо вышли.
Кострома осталась не искушенная революцией. Иду один, заворачивая за угол у какой-то площадки, и — не поверил своим глазам. Шеренга молодых солдат-красноармейцев отчетливо и молодецки производит строевое учение. Невольно остановился и даже протер глаза — не галлюцинации ли это? Они были отлично одеты и на головах имели старые фуражки Императорской армии — бескозырки с черным дном и серым околышем. Мне показалось, что в далекой Костроме сохранилась еще частица старой армии, чтобы показать, как надо маршировать. Да и солдаты были на подбор — рослые, стройные. Спрашиваю — что за часть?
— Учебная команда Запасного полка, — отвечает начальник ее и, видя, что я в папахе, в ноговицах, спрашивает: — Вы, наверное, казак?.. С Кавказа?
Я подтвердил это. И он продолжил:
— У нас ваши казаки были в 1913 году, на 300-летнем юбилее Царской Фамилии. Только они были иначе одетые, в синих жупанах (он так и сказал — «в жупанах»), очень длинных, и в больших белых шапках. Красивая форма была, — закончил он, красный командир.
Этот начальник был молод и, видимо, не все знал. На юбилей Дома Романовых в Кострому была командирована сотня казаков 1-го Киз-ляро-Гребенского полка с командиром полка, адъютантом и хором трубачей (см. приложение 2). Всем были пошиты на полковой счет синие черкески, белые папахи и белые бешметы. Об этом писал нам в Оренбург полковой адъютант, хорунжий Василий Старицкий, выпуска 1912 года. Надо представить, какой фурор произвела эта нарядная сотня гребенцов на всех жителей Костромы.
Велики и лик, и имя казачье. Мы их сохраняли и в неволе.
Питали нас из солдатского котла скверно: суп из голов тарани, какая-то каша без приправы или картофельное пюре. И не только в очереди за пищей, но и во дворе солдаты расспрашивали о Крыме генерала Врангеля, приходя к нашей казарме. В нее они никогда не входили.
Крым и Кавказ, в понятии здешних людей, в особенности крестьян, — это были какие-то далекие окраины России. Далекие, неведомые и почти чужие. Для красноармейцев (вернее, русских солдат, каковыми они в действительности были при нас, в Костроме) Кавказ до сих пор оставался «наипогибельным», как они говорили. В их понимании — на нем и появились «какие-то белые генералы», образовали свою армию и воевали с советской властью «за что-то». Война затянулась, поэтому советская власть вынуждена была мобилизовать «вот их», мужиков («христьян», как они называли себя). Держать их в казармах, учить строю, вместо того чтобы они вот теперь, в летнюю пору, работали в своих селах с семьями, собирая урожай.
Они также ненавидят советскую власть, но «ежели бы не белые генералы, не война с ними — советская власть так бы не притесняла их, крестьян».
Пришло распоряжение: «Морозовцев (так окрестили нашу группу) препроводить в Москву». Что за этим крылось, мы не знали.
Вновь в Москве. Плачь, Кубань, о сынах своих
В Москву прибыли днем. Наши два вагона опять поставили где-то на путях товарной станции. Кто-то узнал, что на этой же станции стоят три состава поездов с кубанскими офицерами. Новость была исключительная, и многие из нас бросились отыскать их и узнать — что на Кубани? И мы скоро нашли их.
Три длинных состава товарных поездов стояли рядом, параллельно один другому. Между двумя из них находилась широкая погрузочная плогцадь для грузовых автомобилей, почему, когда мы попали на эту площадь, нас увидели многие из своих вагонов. Половина составов вагонов, вперемежку, были с открытыми платформами, усеянными казачьими папахами. Мы были также в папахах, нас узнали друзья и сослуживцы и немедленно окружили. Радости встречи было много. Коротко рассказав о нашей «одиссее», мы, конечно, хотели знать — что происходит на нашей Кубани и как они попали сюда?
Войсковой старшина Лопатин, мой друг, человек умный, в присутствии окруживших нас, рассказал:
— Наш лагерь в Екатеринодаре постепенно разгружался. Рядовых казаков отпускали по домам, офицеров куда-то высылали, а специальных войск — сапер и артиллеристов —■ назначили в Красную армию.
В Екатеринодаре красные открыли свое кавалерийское военное училище и всех офицеров, кто был в нашем военном училище и в учебном конном дивизионе, назначили туда инструкторами. Не на командные должности, а инструкторами. Одели нас даже в свою форму, «с чертовыми шишаками» (буденновскими шлемами).
Жили мы на частных квартирах. Нас не притесняли. Училище помещалось в здании нашего Мариинского института. Вдруг десант из
Крыма. Все перевернулось. А тут из гор показался генерал Фостиков. Немедленное распоряжение — всем офицерам, военным чиновникам (будь они и в отставке) и юнкерам прибыть в управления своего отдельного комиссариата для регистрации. О десанте в станицах, конечно, ничего не знали, и каждый явился запросто. Прибывших немедленно же оцепили войска ЧК, доставили на приготовленные поезда, и вот мы здесь. А с нас, инструкторов, сняли казенную форму, приказали надеть свою и присоединили ко всем. Жаль Безладного, его расстреляли. Он же был командиром Корниловского полка!
