– Ты сказал, что не против, отец?
– Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнесся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там еще сложнее. Однако если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелегкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу16.
У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:
– Отец, а можно я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?
– Беги, – добродушно улыбнувшись, ответил родитель, – все равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание: узнай там у старика Мариса, не очнулся ли их человек? Этот-то плох, долго еще будет лежать.
– Хорошо, – коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.
Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шел человек, которого, как и их «гостя», три дня назад выбросило море.
Дворовой пес Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.
Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Лежа без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. А сейчас ему едва ли можно было дать лет двадцать пять от роду. Высокий, узкоплечий, сероглазый человек с темно-русыми волосами и тонкими руками, которые похоже, никогда не видели тяжелого труда… Кивком поприветствовав хозяина жилья, он сразу направился к нарам.
– Он литовец, – прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. – Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.
Озолиньш перевел взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.
– Поправится, – сказал между делом хозяин жилища, – куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.
На пороге появился Янис Лапсенс.
– А ему-то чего надо? – не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.
– Это я его позвал, – пояснил Апсе. – У него жена литовка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.
– Янис, – по-хозяйски распорядился Апсе, – спроси, что они за люди?
Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литовец тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, при этом доморощенный переводчик Янис старательно жестикулировал, как видно, дополняя этим свой не самый чистый литовский язык.
Закончилось их общение довольно длинной тирадой литовского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он ее полным почтения поклоном.
Янис подошел к притихшим односельчанам:
– Он благодарит Бога и вас за то, что…
– Это мы поняли, – не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, – ты лучше расскажи нам, кто он и что с ними случилось.
Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнес в ответ:
– Он не совсем литовец и жемайтского17 почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут… Якаб? – громко осведомился Янис.
– Якуб, – поправил гость, – Якуб Война, – и дальше добавил что-то на своем неторопливом и благозвучном языке.
– Что он сказал? – поинтересовался Апсе.
– А бог его знает, – честно признался Янис, – что-то про отца… сына…
– Ну да, и про святого духа.
– Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын.
– Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?
Янис снова замахал руками и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга».
Утро встречало их холодным порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шел только сентябрь, а капризный климат «Нямецкага мора»18 уже грозил серьезным холодом.
Якуб Война, младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.
Безжалостное море отобрало его единственного спутника – слугу Юзефа, и теперь пан Война-младший был вынужден провести свое недолгое путешествие к дядюшке в компании некоего Свода – англичанина, душу которого, как и душу Якуба, не приняли воды холодного неспокойного моря. Похоже, это не было настоящее имя спутника пана Войны, но молодой человек не счел себя вправе высказать сомнения: в конце концов, каждый имеет право на свои тайны.
Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых, молодой пан не получил никаких увечий, и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас – дай Бог процветания его роду! – уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги в порядке вещей.
Во-вторых, несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, он не был в отчаянии: жители рыбацкого поселка, имея весьма скромный достаток, и пальцем не тронули увесистый кошелек молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война-младший щедро отблагодарил их и за себя, и за мистера Свода – у бедняги море отобрало все, кроме жизни.
Пан Криштопас чудом смог ее спасти, старательно приводя в порядок загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжелая участь и кто ни слова не понимал ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.
Еще недавно пан Война-младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании таких же молодых людей, как и он сам, и просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, вскоре он мог уже довольно сносно говорить на языке Короны19, литовском, рассенском… Английский же он знал и до этого неплохо.
С дядей Якуба – Бенедиктом Войной – едва не случился удар, когда он получил письменное послание от живого племянника.
Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырех рыбацких поселков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил чуть ли не все побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника.
Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя страшная буря потопила не одно судно. В конце концов пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжелым сердцем вынужден был вернуться домой.
На второй день после его возвращения он собрался с духом и сел писать отцу Якуба, своему брату, о постигшей их тяжелой утрате. Каковы же были его удивление и радость, когда, еще не закончив это горестное письмо, он неожиданно получил другое, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и, несмотря на трагические события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.
Переполненный счастьем, пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырехместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.
